— Мне стоит благодарить тебя за содействие, генерал?
На улице — глубокая ночь, за окном уже давно мерцали звезды, а внутри комнаты только холодный свет луны, пробивающийся сквозь незадёрнутые шторы. Так безмятежно и спокойно, что чужие слова звучат до безумия мешающими. Конечно. Как иначе. Этот голос генерал узнает из тысячи других громких перемолвок. Разве Цзин Юань мог ждать чего-то другого, когда поздним вечером вошёл в свои покои?
Кого-то другого. Мужчина плотно закрывает за собой тяжёлые двери, запирая те на ключ. Одно движение — и вот он в клетке с голодным зверем внутри, один на один. Добровольно и безоговорочно. А на губах слабая, расслабленная улыбка, скрывающая глаза в мягких щелках прищура.
— Ты, как никто другой должен понимать, ради чего на самом деле это делается. Не ради охотников за Стелларонами и, тем более, — мужчина лениво поднимает глаза, вглядываясь в самый дальний угол комнаты. — Не ради одного единственного. —
Вся его усталость вываливается вместе с глубоким выдохом, опустошающим легкие. Цзин Юаню хочется думать, что именно так он сможет очистить голову от лишних мыслей, от лишнего хаоса и суеты, окружающих его ежедневно. Душащих его своими плотными лентами, но не под силу им вывести беловолосого мужчину из равновесия. А вот подослать головной боли — легко. Навеять повторяющуюся пульсацию в висках, заставляя иногда хмурить уставшие брови, однако не переставать улыбаться. Цзин Юань никогда не изменяет себе.
Блэйд хмыкает холодно. Выходя из тени ночи, его встречают блеск расслабленного золота, впитывающего чужую дерзость со вкусом насмешки. Генерал не боится, никогда не боялся. Да и ему есть чего бояться? Нет. Не здесь и не сейчас. Их милое приветствие закончилось, а значит мужчина вполне может себе позволить вернуться к своим делам. Тот лишь мирно качает головой и отходит в сторону, к шкафам, начиная расстегивать ремешки поручей и рабочей одежды, оставляя ту лежать на комоде. В каждом его коротком движение — возвышенная элегантность, так по-странному не присущая обычно мужчинам. Охотник остаётся вне поля зрения генерала, а Цзин Юань позволяет этому происходить. Вот так открывать незащищенную больше спину опасному преступнику — непозволительная вольность. Но тот знает лучше, что сейчас он в безопасности, даже в большей, чем если бы остался один. Может, именно так и выглядит глоток свободы.
— Конечно. Великий генерал Облачных рыцарей, командующий Сяньчжоу Лофу не думает ни о чем другом, кроме как о благосостоянии своих подчиненных, — голос нарочито хрипит, бледно вынося приговор. — Настолько, что готов позволить мне сбежать. —
Юань прислушивается к голосу, стягивая с рук перчатки, а с волос красную ленту, не спеша оставляя их рядом с доспехами. Пушистые волосы скрывают плечи, лежа в безвольном беспорядке. Сейчас на мужчине остались лишь тонкие рабочие одеяния: легкая рубашка да такие же штаны. Он слушает чужой голос с внимательной осторожностью, прикрывая глаза и дышит. Громко и устало, почти дремлюще. Охотник звучит где-то там, далеко за спиной, почти у самого окна, и если бы не полная тишина, то слова бы даже не дошли до чужого слуха. Но сейчас тихо, предельно тихо, и рокочущий баритон звучит оглушающе. Блэйд явно не остановится.
— Наглый лжец, — слова тягуче тянут гласные, шепотом над самым ухом. Кто угодно другой вздрогнул бы, но у генерала стальная выдержка и совершенное отсутствие страха.
Когда только Блэйд успел оказаться так близко.
Очень близко.
Цзин Юань почти физически ощущает эту самодовольную улыбку на бледном лице. Такую, словно она сделана из чистого яда, посланная сеять раздор в райском саду. Будь тот в эдеме, то был бы не Змием, он был бы отравленным яблоком, и Цзин Юаню почти смешно от этой мысли. Ведь Блэйду так нравится пугать, нравится возвышаться над другими, изводя резкостью поступков. А что пугает сильнее, чем первобытный грех и следующее за ним наказание? Ох, генерал чувствует себя тем еще грешником, когда не слышит чужое дыхание, оно тихое донельзя, но ощущает его своим нутром. О да, он прекрасно чувствует, как чужой выдох жарким воздухом трогает его ухо, чувствует, как чужое тело находится в жалких сантиметрах от его спины, касается ткани рубашки, оставшейся на плечах защитника Лофу. Жалкие, жалкие сантиметры. Что мешает Блэйду прямо сейчас вжаться в широкую спину, зажать беловолосого между тумбочкой и собственным телом, проявляя свою властную грубость? Ничего. Возможно поэтому вот так медлить, держа дистанцию — особый вид извращенного искусства. Каково воздерживаться от желаемого, когда то и так в твоей власти?
— Зачем ты пришёл, Блэйд? — Цзин Юань отрезает холодно. Резко и с нотками стали в своем привычно-мягком голосе. Верный знак, что генералу за весь сегодняшний день осточертели праздные разговоры, а внутри бурлит желание разобраться со всем здесь и сейчас.
Такой нетерпеливый. Прямо, как раньше.
— А ты не знаешь? — новая едкая усмешка. Забинтованные руки, спрятанные под толстой тканью, опираются на небольшой комод по обе стороны от генерала, заставляя того придвинуться ближе к дорогому дереву. Тело к телу, спина к животу. А твердый пах к ягодицам.
Все в этой комнате выглядит дорого: от тяжелого пола до ажурных завитков на ножках кровати, от плотных штор на высоких окнах до очаровательно-маленькой икебаны, стоящей на том самом комоде. Даже не дорого - величественно, под стать такому человеку, как Цзин Юань. Под стать его элегантным изгибам талии, сильным рукам и волевой шее. Однако охотник средь этих вещей выглядел лишним. Израненный и истерзанный, взбалмошный и непредсказуемый, такой. Не из этого места. Он выглядел совершенно неправильно, вот так похабно зажимая в своих руках всю мощную стать командующего Облачными рыцарями. Тем не менее, ничего не мешает Блэйду громко заявлять о себе, вжиматься грудью в чужую спину и продолжать дразнить. Только непонятно, кого именно: себя или его. Тереться.
— Я пришёл исполнить свое обещание.
— Так зачем позволять драгоценному времени утекать в сторону бессмысленных разговоров.
Охотник так по-лисьи тянет уголки губ, горит азартным блеском глаз, своевольно зарываясь носом в копну мягких волос. Ему дали разрешение. Даже не разрешение — приказ к незамедлительному действию. Странно слышать от размеренного генерала, в чьих движениях и действиях всегда видятся нотки медлительного, ленного спокойствия, подобное. Блэйду нравятся такие изменения в чужом тоне. Он в своей агрессивной манере толкается навстречу чужому телу, подталкивая генерала ближе к комоду, утопая в белесых локонах, точно в гриве огромного льва. Теплой и приятно пахнущей чем-то пряным. Ох уж эти ароматы с Лофу, годы идут, а они не изменяют своим традициям, возводя их в абсолют. Время летит, а они совсем не изменяют своей терпкой пряности и элегантной насыщенности, даже не разобрать, скучал ли Блэйд по этому запаху или не хотел больше слышать его никогда. Однако, сейчас это совсем не важно. Намного важнее, что охотнику нужны жалкие секунды, чтобы пробраться дальше, прокладывая себе путь к изящной шее.
— Что, даже не окажешь сопротивление сбежавшему из плена преступнику?
Генерал, вторя чужим движениям, опирается руками на комод, находя для себя более устойчивое положение. От чего-то именно в таком положении он чувствует желание охотника только сильнее.
— Что, возьмешь... — голос на секунду стихает, ведь в этот самый момент Блэйд цепляет острыми зубами тонкую кожу у основания чужой шеи, — Возьмешь меня прямо у этого комода, когда кровать в нескольких метрах от тебя? —
Блэйд не отвечает. Только кусает совсем не осторожно, с первых мгновений демонстрируя свои права на чужое тело. Больно цепляет, почти вгрызаясь в нежную кожу, заставляя генерала заткнуться и сжать губы в тонкую линию. И ни грамма мягких прелюдий. Его так давно никто не касался подобным образом. Никто больше не смел его так касаться, ведь даже у самых отчаянных нет должной наглости и, уж тем более, не будет реальных шансов продолжить свою жизнь после подобного. А Блэйд смел и продолжает сметь, кусая вновь, заставляя брови Цзин Юаня изогнуться к переносице. Чертовски больно. Кажется, генералу пора признать себя мазохистом, ведь даже от такой грубой ласки его тело потряхивает, а ладони сами сжимаются в плотные кулаки, пока чужие холодные губы прочерчивают себе путь алыми метками от острого изгиба челюсти к плечу. Боже, и ведь генерал может его прямо сейчас оттолкнуть, может осознать весь абсурд ситуации и прекратить похабные касания к своей коже влажного языка. Но не хочет, наслаждаясь вязкой дрожью во внутренностях и новым болезненным укусом, срывающим с уст глухой выдох.
Все это ощущается до дикости неправильно, может поэтому тело и реагирует столь остро на любое касание, может поэтому мозг с таким довольством отпускает себя в мутную пелену бурлящего наслаждения, а Цзин Юань откидывает голову прямо на чужое плечо, без стыда оголяя дрожащий кадык. Сжать бы его до сиплых хрипов, разукрасить бы эту лебединую шею, пока на ней не останется ни одного сантиметра не истерзанного острыми зубами. Блэйд ведет себя подобно голодному зверю с безумной манией контроля и откровенной нуждой метить все то, что принадлежит ему, даже если фактически это не так. Никак иначе, как «дорвался». Но на эту ночь можно забыть о таких мелочах, отдаваясь греховному разврату, отпуская своих демонов на волю, а самое главное — не сдерживаться. Ни в резкости, ни в касаниях, ни в чертовой силе, ведь сейчас позволено все. Позволено запускать руки в темные волосы, сильно натягивая пряди то ли в желании притянуть к себе ближе, то ли в ответ на облитую кипятком боли шею. Позволено выпускать голод наружу, кусать так, словно мечтая откусить кусок плоти и растворить тот в себе. Позволено потираться пахом о сильные бедра и сжимать в руках по-мужски узкую талию и ощущать, как под хлопком рубашки ходят беспокойные мускулы. Блэйда ведет от власти над кем-то столь грандиозно сильным и по божественному величественным.
От всего этого хочется скулить.
Красный флаг для быка. Охотник жёстко тянет генерала на себя, подталкивая в сторону кровати. Достаточно этих детских игр, от которых поджимается живот и неспокойно ходят желваки под кожей.
***
Чувствовать руки Блэйда в собственных волосах греховно
неправильно, но от чего-то привычно. Он знаком с этой цепкой хваткой, кричащей о принадлежности. С этими руками, которые мастерски владеют мечом и по-хозяйски стискивают мягкие локоны до легкой боли. Он знаком с весом чужих бедер на собственной груди, на которой охотник устроился даже слишком удобно, зажимая ногами чужие руки и лишая возможности сделать глубокий вдох. Он должен сопротивляться. А не послушным песиком, виляя хвостом, принимать любую вольность хозяина. Блэйд был ужасным хозяином. Дающим хлесткие пощечины, а потом мягко треплющем по голове доброго пса, верящего в святость руки над его головой.
Вот только Цзин Юань не тот, кто верно склоняет голову перед безумцем. Он оплот свободы и личного величества, но далеко не слепой верности. Чужое позволение усесться бедрами на свою грудь, лишая себя возможность не только набрать полные легкие воздуха, но и нормально двигаться — безрассудство. Но что еще более неправильно — добровольно позволять охотнику за стеллароном творить все это с собой. Добровольно и желаюче, сжимая ладонями красные простыни и поудобнее устраиваясь на подушке, когда перед твоим лицом весьма недвусмысленно находится чужой пах. Очень близко. Генерал коротко ерзает бедрами в гордом нетерпении. А Блэйд тянет за волосы лишь сильнее, заставляя генерала вжаться носом в грубую ткань и самолично почувствовать на себе чужое напряжение. Тот коротко шипит, но забавно терпит, сжимая губы. Цзин Юань мягко глядит вверх, встречаясь с голодным взглядом, трется щекой и ждет, пока Блэйд освободит себя от ненужной ткани, оголяя чувствительную кожу. И это ощущается волной мурашек, когда собственный член случайно тычется влажной головкой в мягкую щеку. Генерал точно сошел с ума раз все еще продолжает позволять Блэйду все это делать.
— Ты знаешь, что делать.
О, здесь не нужно обладать высокими знаниями, чтобы догадаться. И генерал тихо смеется этой мысли, пока охотник весьма грубо не дергает его за волосы, касаясь приоткрытых горячих губ. Член Блэйда до неприличия близко, еще не до конца твердый, полумягкий, но стремительно набирающий свою твердость под внимательным взглядом Цзин Юаня. Язык ведет по сухим губам, не специально задевая головку, которая с воодушевлением реагирует даже на такую мелочь, а венки стремительно набухают. А ведь его больше не подталкивают, ждут, пока генерал сам двинется вперед, сам приоткроет губы чуть сильнее, пряча зубы, и обхватит плотным кольцом возбужденную плоть. И только это происходит, Блэйд цепляется за эту возможность, грубо проталкиваясь внутрь, встречаясь с задней стенкой горла.
Генерал давится сразу же, рефлекторно хочет отпрянуть, но ему не дают, ловя спазмы мягкого рта с блаженным, нетерпеливым выдохом. Внутри рта генерала очень влажно и вязко, от наполняющей его слюны. Губы плотно обхватывают нуждающийся орган, а Блэйд ждет, когда Цзин Юань откашляется, пусть это почти невозможно с полным ртом. Однако никто не отменял исключительные способности генерала, смаргивающего весь дискомфорт. А ведь с ним совсем не нежничают, терзая саднящее горло, оттаскивая и притягивая вновь. Угол проникновения отвратительный, лишь раздражает нежную слизистую грубым толчком и не может проникнуть дальше, раздирая пытающееся расслабиться горло. Может чужие невольные мычания, может ладони переместившееся на чужие бедра, может сильная хватка, оставляющая синяки, но Блэйд сжаливается, приподнимаясь, позволяя собственному члену при следующем толчке скользнуть дальше прошлого. Глотка судорожно сжимается, желая вытолкнуть инородный предмет. Или поглотить. Ох да, кому еще будет позволено вот так пользоваться ртом великого генерала? Никому. А у Блэйда в руках сейчас такая исключительная власть, что тот не может удержаться от того, чтобы не запустить и вторую руку в мягкие волосы, прижимая к себе беловолосого. Еще глубже, еще дальше, таким грубым монолитным движением, насаживая мужчину, пока тот не уткнулся кончиком носа в коротко стриженный пах. Боже. Он шикарен. В своей величественной строптивости и послушном согласии, в своей непорочной узости и исключительной терпеливости. Блэйд явно пятнает собой что-то святое, что-то совсем белое, на чем мерзкими пятнами расползается паутина греховных разводов.
Дышать невозможно.
Но генерал выдерживает, сжимает горло и давится слюной, стараясь дышать через нос. Краснеет лицом, смаргивая невольные слезы, но продолжает терпеть. Какой упорный. Гордый. Ведь даже когда его так грязно берут, он продолжает смотреть вверх со снисхождением и расслабленностью, выбивая из Блэйда желание стереть эту величественность с лица. Или засадить ему поглубже, чтобы эти мутные глаза закатились в невозможности больше это выдерживать. Даже когда его бесчестно трахают в рот, создается впечатление, что все контролирует именно он. Такая у них игра на выдержку. Что будет раньше: с губ Блэйда сорвется удовлетворенный вдох или Цзин Юань откажется от своей упертости? Кто знает, может, все это решиться с новой кашляющей судорогой раздраженного горла, сжимающего каждую напряженную венку на вставшем члене и следующем за ним тяжелым, громким выдохом сверху. И еще одной, выбивающей вязкую слюну, каплей скатывающейся по подбородку. Капающую прямо на грудь, тянущуюся тонкой ниточкой, вызывая желание стереть ее как можно быстрее, но руки плотно зажаты и все, что остается это стойко терпеть, сжимая простынь под собой до побеления костяшек. Блэйд слишком медлит, открыто издеваясь, а генерал не знает, лучше было бы задыхаться от частых яростных толчков или как сейчас - терпеть медленное проникновение в свое горло, чувствуя всеми внутренностями, насколько твердо чужое возбуждение, сглатывая не раз, и даже не два, пока охотник не решит снова оттащить белокурую макушку от себя, выскальзывая из кольца припухших губ с пошло чвокающим звуком.
По комнате генерала разносится сиплый, сдерживаемый кашель: Цзин Юаню кажется, что прямо сейчас чувствует каждый сантиметр своего горла, как никогда ранее. Что снаружи, когда на саднящие укусы стекает обилие слюны, что внутри, ведь при каждой попытке насытиться кислородом горло саднит, а с губ срывается свистящий выдох. Было что-то до дрожи в сердце исключительное, чтобы видеть командующего облачными рыцарями таким. Добровольно принимающего податливую до ласк плоть.
Он соврет, если скажет, что зрелище не возбуждает. Блэйд отравлен возбуждением и диким желанием, которое плотно засело в паху, ноющим чувством, которое нереально игнорировать. Так и хочется толкнуться вновь в тугое нутро, но охотник только ведет горячей головкой по мягким губами, приводя те в еще больший беспорядок. Весь в вязкой слюне и смазке, с помутневшим взглядом упорно - внимательных глаз, которые не упускают ни единое чужое движение, и чертовым языком, который толкается навстречу набухшей плоти, встречаясь кончиком с чувствительной кожей.
— Хороший мальчик.
И похвала звучит как редкое издевательство над всем, что сейчас происходит. Над тем, как Цзин Юань ведет языком под головкой, задевая влажной от его же слюны уздечку, как сглатывает слюну вместе с болью и, не чувствуя больше хватки в своих волосах, откидывается обратно на мягкие подушки, только сейчас ощущая, насколько была напряжена шея. Кипяток зудящей боли растекается от загривка к плечам, заставляя дернуть головой и расслабиться. Хотя намного сильнее напряжение ощущалось в другом месте. Скрытое плотной тканью и так несправедливо оставшимся без внимания. Генерал ни за что не признается вслух, что такие грубые действия лишь плотнее завязывали узел возбуждения, заставляя нуждающийся в ласке член изнывать от желания прикосновений. Впрочем, об этом и не надо говорить, Блэйд и сам все видит. Клонит назад и забирается ладонью прямо под ткань чужих брюк, присвистывая.
— Да ты течешь.
Слова призваны стыдить, унижать, но генералу совсем не стыдно. Он с прежним открытым спокойствием смотрит мутными от слез глазами прямо на Блэйда. До жути уверенно потираясь пахом о чужую ладонь и только тогда закрывая глаза, жарко выдыхая. Контраст чувствительной горячей плоти и шершавых, бездушных бинтов, скрывающих чужие настоящие пальцы — что-то за гранью терпения. Нечто толкающее Цзин Юаня вскинуть брови и плотно сжать опухшие от трения губы. Пальцы — длинные и тонкие, провоцирующие, но не дарующие и грамма разрядки. Охотник ждет, когда с чужих уст сорвется жалостливый, просящий скулеж. Он хочет услышать мольбу, хочет увидеть, как твердая стена гордости рассыплется на мелкие кусочки. А Блэйд подберет эти кусочки, сминая их до пыли. Он хочет быть причиной хаоса в чужой голове.
— Я не собираюсь тебя растягивать, — почти безразлично бросает Блэйд, вытягивая ладонь и поднимаясь с чужой груди.
И создаётся призрачная иллюзия, что Блэйд прямо сейчас встанет и уйдёт. Оставит разгоряченное тело в новой насмешке и знаке своего превосходства. Но разве он может покинуть эту жаркую комнату, когда внутри кипит нетерпение, когда кончики пальцев невольно подрагивают, но упрямо тянутся к ткани чужих штанов, чтобы неаккуратно сдёрнуть их вместе с бельем с напряжённых бёдер командующего Облачными рыцарями, пока тот разминает затекшие руки и подтягивается на постели чуть повыше.
— Даже не надеялся, — усмешка и ленивая улыбка покрасневшими губами. Голос сипит, звуча хрипло и томно. И непривычно низко. Кажется, даже сам Цзин Юань удивлён такому своему тону, но совсем не пытается его вернуть в привычное русло.
Блэйда кроет от осознания, что именно он вина такому беспорядку на чужом лице и в чужом голосе. Он единственный, кто может это видеть, он единственный, кому позволено брать капитана и видеть, как тот самолично открывает баночку с маслом, заботливо припрятанную под подушкой. Прикрывает уставшие глаза и льет на свои пальцы скользкую жидкость, согревая ту в горячих руках. Сколько бы дали кредитов ради того, чтобы увидеть, как Цзин Юань растягивает себя, не сводя бедер? Кто-то скажет бесстыдно и развратно. Блэйд же видит произведение искусства, блестящую тонкость золота и аккуратность тонкой кисти. А генерал себя не жалеет, тянет наскоро, словно и не пытается облегчить себе судьбу, лишь наполнить скользкостью. Спешно толкается в себя сразу двумя пальцами, тихо шипя от непривычного чувства натянутости. Не больно, но Цзин Юань совсем отвык от этого. После стольких лет перерыва по-хорошему будет мягко растянуть мышцы, а не наспех стараться протолкнуть в себя и третий палец, ощущая липким слоем на коже чужой взгляд. Беловолосый не смотрит, не горит стыдливой алостью щек, для него нет ничего постыдного сейчас, однако щеки все же розовеют от возбуждения, а собственный член плотно прижимается к животу. Дрожит вслед за бедрами хозяина. Ему горячо до дрожи, до мягко кричащего в самые уши осознания того, что прямо сейчас темноволосый мужчина смотрит на того с хищным голодом. Поглощает каждый неаккуратный, хлюпающий звук. Цзин Юаню бы затянуть это представление, подразнить охотника так же, как и делал это он, вертя у самого носа голодного пса густо пахнущим кусочком вкусного мяса. Да только если бы генерал хотел это сделать, то не смог, ведь очень скоро из его рук выхватывают масло, а сами ладони мужчины зажимаются над его головой. Неприятно скользкие, но никто не выбирает.
Блэйд щедро льет на себя масло, поливая остатками чужой пах, совсем не жалея ни жидкости, ни светлых простыней и одеял. Все к черту. Ничего уже не отстирать и не отмыть от страсти двух мужчин. Да и, в конце концов, это и не его проблема, верно? Не ему возвращаться в эти стены каждым днем, не ему просыпаться на этой кровати, отгоняя от себя воспоминания этой ночи.
— Надеюсь, ты позаботился о звукоизоляции, — вырывается едкая насмешка, дразнящая слух.
Хоть руки находятся над головой и сильно прижаты к кровати, выбраться для генерала не составит труда, но он этого не хочет. Даёт другому ощущение мнимой власти, а самому себе — совсем иррациональной сейчас свободы. Без пульсирующих висков и вечных обязанностей, ведомый желанием плоти. Преступник склоняется над сильным телом, шепчет в растерзанную шею и жадно трогает, лапает, преследуя нужду насытиться. Он больше не может ждать. Остановиться прямо сейчас — нечто за пределами реального и выполнимого. Сейчас весь мир сузился до кудрявых волос, щекочущих щеку, до собственных прямых локонов, спадающих с плеч, но на которые совершенно плевать. До глубокого дыхания и дрожащей грудной клетки. Он держал себя в руках несколько лет и теперь получит свое сполна, вторгаясь в скользкое, но такое узкое нутро с блаженным выдохом. Кажется, прямо сейчас ради этих ощущений Блэйд готов отдать жизнь. Ах да. С ней он уже не распрощается никогда.
Проникает долго и медленно, одним напирающим движением и до конца. Не останавливаясь и не давая генералу секунды передышки, видя как Цзин Юаня выгибает в сильную дугу, жмущуюся к телу над собой. Он чувствует его так глубоко. Словно в самих лёгких, словно прямо сейчас эти наглые руки раздвинули изящный корсет рёбер, проникая внутрь и с силой сжимая сердце. Мужчина слишком отчётливо слышит его биение у себя в ушах, словно в один миг их заложило, в одну секунду лишило возможности слышать хоть что-то, кроме острых реакций собственного тела. В одном этом движении — весь характер Блэйда. Все или ничего, брать целиком и полностью или даже не касаться и не видеть вообще. Никаких полумер. Прямо как сейчас, когда Блэйд берет его не короткими рваными толчками, а толкается глубоко одним движением и до упора, заставляя генерала на особо глубоких толчках царапать ногтями чужие руки, стискивать зубы и напрягать впалый живот. Цзин Юань — один напряженный задушенный нерв, ощущающий все на выкрученных на максимум настройках. Вбирающий в себя жаркое дыхание, принимающий и нуждающийся. С первых толчков ему становится до невыносимости жарко. Было что-то бесовское в том, насколько хорошо Блэйд знает его тело, помнит все, идеально проходясь толстой головкой по комку нервов внутри, надавливая на чувствительную точку.
Но вопреки всему удовольствию — Цзин Юань тихий, ужасно тихий, что почти нереально сорвать с его уст стон. Даже сейчас, когда в нем находится нечто неправильно распирающее, обжигающе горячее, но до жути приятное, генерал тяжело дышит, сжимает губы, скрещивая сильные лодыжки за спиной преступника, насаживая самого себя до упора. Но не подает голоса. Упорно молчит. Задушенно открывает рот, хватая такой нужный воздух рваными клочьями, расплавляясь от неторопливости охотника. От того, как собственный член мажет вязкими каплями смазки о горячий живот и трется о грубую ткань чужих одеяний. Контраст, от которого почти больно. Хотя от того, что одежда осталась только на Блэйде ничуть не обидно, лишь больше заводит, заставляя в блаженстве закатить глаза.
— Так не пойдет, — тёмные брови сходятся на переносице, а в голосе грохочет гром недовольства.
Блэйд замирает, касаясь горячим дыханием шеи, не двигается в горячем нутре, останавливая самого себя от движений. Глубоко внутри мужчины. И тогда генерал сам нетерпеливо ерзает бёдрами, недовольный тем, что движения внутри него остановились. Сам старается отстраниться, но его крепко держат, не давая сделать ничего из задуманного. Разочарование вырывается наружу с тихим, свистящим выдохом и недовольным взглядом золотистых глаз, которые стремятся разглядеть чужое лицо из-под светлых ресниц.
— Ты меня не понял, я хочу, чтобы ты кричал, — именно сейчас Блэйд срывается на рокочущий рык, игнорируя все недовольство, направленное на него.
Мужчина кусает чужую шею поверх своих же укусов, раздирая пострадавшую кожу в кровь, выступающую на синеющих следах. Слизывает влажные капли, смакуя на языке знакомый вкус и в то же мгновение выходит из горячего нутра, тут же толкаясь обратно. Одним грубым движением, а потом еще раз. И еще. Пока собственные бедра не начинают двигаться в безрассудном быстром темпе, заставляющим генерала сорваться на шипение. А с новым, жадным и до слез больном укусе — на звучный, удивительно для пострадавшего горла, протяжный стон. Такой же сипящий, ведь голос совсем не успел восстановиться, совсем не высокий, какой был бы у нежной девушки, но ласкающий уши охотника, как ничто другое. О, Эоны, Блэйд ждал именно этого. Солоноватого вкуса на губах, пульсирующее от его касаний тела и Цзин Юаня, который так сладко сжимается и стонет в голос, растеряв свою гордость. Шею саднит, беловолосый хватает клочья воздуха и тычется куда-то в чужой мокрый висок, пока Блэйд вместе с толчками вылизывает шею. Ему жизненно необходимо за что-то держаться, чтобы окончательно не потерять рассудок. Короткими ногтями скребя о сильные запястья, держать ногами, притягивая бедра охотника ближе к себе, чувствовать под щекой чужую голову. Просто держаться за горячий физический контакт, ведь голова давно затуманена желанием.
— Кричи громче, генерал, — или хвататься остатками разума за чужой довольный голос.
Одна ладонь спускается, отрывается от чужих запястий, скользя вниз, чтобы обхватить плотным кольцом пальцев нуждающийся член, двигаясь по нему в такт своим толчкам. Новый укус ложится на нетронутую ключицу, а генерала выгибает во второй раз. И он правда кричит. Коротко. Срываясь на почти незаметный всхлип. Срывая голос окончательно. Этого достаточно, чтобы Блэйд кончил следом глубоко внутрь, рыча что-то невнятное, но что-то совершенно сытое и удовлетворенное, в унисон севшему голосу.
— Хороший мальчик, — чужие слова почти насмешка, ведь они льются приторно-сладким медом с чужих уст. Блэйд никогда не говорит подобным тоном.
И новой усмешкой служит подаренный поцелуй в висок, единственная маленькая «нормальная» нежность, до которой опускается охотник. Слизывает мокрую, соленую каплю пота, пока Цзин Юань, морщась, отталкивает от себя Блэйда, такого же взмокшего, запыхавшегося, но чуть менее истерзанного. Слабо подрагивающими от слабости и усталости руками, но в них достаточно силы, чтобы не слишком аккуратно толкнуть Блэйда в бок, выползая из-под него. Хотелось спать, однако большей нуждой в голове всплывает желание сходить в душ.
— Молчи, — и это все, что остается в комнате хриплым шепотом, ведь больше из них двоих никто ничего не говорит.
Блэйд язвительно улыбается, растягиваясь на чужой кровати.
