Воспоминания о жизни

Разговоры с Рубинштейном выводили его из себя. Каждый раз он пытался выудить что-то из прошлого, разворошить душу и достать годами подавляемые воспоминания. И что он надеялся там отыскать? Его детство не было слишком ужасным. Да, он жил в приюте, родителей совсем не помнил, но с ним обращались весьма сносно. Однако вспоминать о детстве не хотелось - оно было серым и пустым. Он помнил лишь, что не мог общаться с другими детьми, потому что отличался от них чем-то смутно уловимым. Никто точно не мог сказать, в чём была проблема, но все чувствовали какую-то странность, всякое общение заканчивалось неловкой паузой. Казалось, у сверстников с рождения были какие-то инструкции по поведению. Руководствуясь ими, они заводили друзей, ссорились и мирились. А он лишь стоял в стороне и пытался постигнуть это взаимодействие, не ощущая его на себе. С взрослыми было проще, они не сильно вглядывались, и все дети были для них почти одинаковыми. Воспитателей и учителей можно было задобрить хорошим поведением и оценками, впечатлить выученным стихотворением, манипулировать жалостью. С детьми это плохо работало, они видели его инаковость, но позже он и к ним нашёл подход. Ещё тогда Поэт решил, что он особенный, а книги, с которыми он проводил времени больше, чем с людьми, повествующие об исключительных и не таких, как все героях, окончательно его в этом убедили. Он был уверен, что рано или поздно добьётся чего-то великого, значительного. Слава, богатство и признание казались вопросом времени. Но мечты разбились о реальность, где он стал одиноким библиотекарем с мизерной зарплатой, живущим на чердаке. У него оставались книги и собственный мир воображения, но этого было недостаточно. Он пытался писать сам, издать хоть что-то, но каждый раз получал отказ. На стихи ему говорили, что они старомодны и посредственны, а проза вторична и безыдейна. На тематических сайтах он не получал достаточного отклика, и его строки затерялись среди миллионов таких же. Зачем вообще он пытался хоть что-то создать самостоятельно? Уже тогда его подтачивала мысль о том, что он не подходит для созидания. А доктор Рубинштейн хочет все эти мысли и переживания вытащить из глубины сознания, рассмотреть, изучить, ему же не больно от осознания собственной ничтожности, нет, он уважаемый врач, кандидат наук. От него становилось тошно. Поэт часто ловил себя на мысли, что страшно завидует и даже ненавидит тех, кто добился в жизни хоть чего-то. Он не мог порадоваться за чужой успех, когда ему был так необходим собственный. Поэт хотел решить свои проблемы так, чтобы не залезать глубоко в воспоминания, но психиатр упорно твердил, что иначе не получится. А ещё эти вопросы про личную жизнь. Да разве он похож на человека, у которого всё хорошо в отношениях? Приходилось очень туманно рассказывать о том, как другие люди были невыносимы для него, а он для них. Рубинштейн качал головой и говорил, что не сможет никак помочь, если не быть с ним откровенным, а Поэт упорствовал в своём молчании. Возвращаться домой он не любил. Грязный подъезд с покосившимися перилами, облупленная каёмка краски на полу, держащаяся на одной петле дверца электрического щитка, тусклые лампочки и вечно пьяные соседи – особенно они – угнетали Поэта безмерно. На лестнице постоянно стояли странные запахи – смесь подгоревшей еды, сигарет, вони из мусоропровода и особой затхлости, крепшей после дождей. Обычно Поэт пытался задерживать дыхание и смотреть только в пол. Он больше любил гулять по городу, рассматривая старые здания, оттягивая возвращение домой. Проходив до темноты, он зашёл в подъезд и прислушался, надеясь никого не встретить. Стремительно поднимаясь по лестнице, он услышал щелчок на последнем пролёте, времени уйти не было. Из квартиры вышли два мужчины с пачкой сигарет. Оба были уже прилично пьяны. - Эй, ты куда прёшь? – окликнул его низкий мужчина с залысинами. – Тебе чего тут надо? - Я здесь живу вообще то. - Сань, так это ж тот пидор с чердака, - сказал второй сосед с застарелым синяком на скуле. - Аа, ну наверное, - сощурился Саня, - да, похож. Дальше Поэт слушать не стал, поторопился к двери, судорожно пытаясь вставить ключ в замок. Он боялся, что его станут преследовать, вслушивался, но не обернулся. Лишь сидя за запертой дверью в кресле, он почувствовал себя в безопасности. А потом в библиотеку стал приходить этот странный мужчина. Он был всегда усталый и растрёпанный, с ранами у глаз, заклеенными пластырями. Сначала Поэт подумал, что это бомж и возмущался – как его вообще в библиотеку пустили! Мужчина смущенно ушёл после пары замечаний, но вернулся на следующий день. Поэту было сложно перебороть своё первое негативное впечатление и помочь ему с выбором книг. Поначалу он принюхивался, ожидая учуять запах алкоголя или сигарет, уж слишком он напоминал внешним видом соседей. Но Владимир – так звали посетителя – оказался вполне приятным человеком, хотя совсем не разбирался в литературе. Почему-то он решил отчитываться Поэту о прочитанном. Минимум раз в неделю он приходил в библиотеку и рассказывал о впечатлениях. Он будто совсем не понимал, как анализируют литературу и самостоятельно что-то изобретал, это было иногда удивительно или наивно. Поначалу Поэта это страшно раздражало, ведь он нанимался не для того, чтобы выслушивать рассуждения случайного посетителя, но не выгонять же его. Со временем Владимир стал часто приходить в читальный зал и задерживаться допоздна, а Поэт привык к разговорам с ним. Всё чаще Поэт стал говорить сам, иногда он по полчаса рассказывал Владимиру о феномене рыцарских романов, влиянии французских классиков на наших и том, чем литература двадцатого века отличается от всего, что было до этого. Его редко кто слушал так внимательно, и в глубине души он этому радовался. Пришлось рассказать об этом Рубинштейну. - Значит, вы решили воспользоваться моим советом и начать общаться с людьми? - Ничего я не решал, он сам меня вынудил. Да и вряд ли мои длинные монологи о литературе серебряного века можно назвать общением. - Можно, вы же не в пустоту это рассказываете, тогда это была бы проблема, - усмехнулся Рубинштейн. – Не хотите его куда-нибудь пригласить? - Зачем? - Вам нужно хоть какое-то общение. Было бы неплохо, если бы вы друга завели. - В моём возрасте уже сложно заводить друзей, а у меня этого и в детстве не получалось. - Не собираетесь же вы всю жизнь отгонять от себя людей? Этот человек, очевидно, доброжелательно к вам настроен, почему бы не попробовать узнать его по лучше? К тому же, судя по вашему описанию, он тоже мой клиент. - В смысле? Вы его знаете? – удивился Поэт. - Нет, нет, я знаю симптомы. Неряшливого вида человек, проводящий много времени вне дома, которому явно не с кем обсудить прочитанное. Вряд ли у него есть постоянная работа, если вы так часто его видите. Такие люди рано или поздно попадают к психиатру, если их не успевают завлечь в секту. - Прекрасно, значит вы мне предлагаете общаться с каким-то психом. А может он вообще маньяк-убийца? - Вам ли судить о психическом здоровье, - заметил Рубинштейн. – Я вам не предлагаю ходить с ним по ночам по городу или сразу в гости. Просто поговорите о чем-то, кроме литературы и вашей работы, приятно проведите время. Поэту это предложение совсем не нравилось. Потом он всё же позвал Владимира прогуляться. - Вам в какую сторону? - Налево, - Владимир посмотрел на него удивлённо. «Да я ж не буквально спросил» - подумал Поэт. Володя сначала был настроен враждебно на попытки его разговорить, это раздражало, но Поэт решил проявить снисходительность, уже не ожидая ничего путного от этого разговора. Он услышал ожидаемый рассказ о подавленном состоянии и потере работы. После такой откровенности пришлось рассказать немного и о себе. - Я уже несколько месяцев хожу к психиатру, но он еще и психотерапевт. Пока не чувствую особых улучшений, честно говоря. Я удивлён, что ты хотя бы к психологу не обратился, судя по всему, это твой случай. - Да я был у разных врачей, но до мозгоправов не доходил, - смущённо сказал Володя. – Знаешь, все эти стереотипы, что к ним только совсем поехавшие идут, я же вроде нормальный, со стенами не разговариваю, просто всё как-то стало не так в последнее время. И объяснить толком не могу. А психиатр это будто последний рубеж, край, за которым надо себе признаться, что есть какая-то серьёзная проблема. - Понимаю, ты пытаешься оттянуть этот момент. Но в конечном счёте это бессмысленно, ты просто продлеваешь свои страдания, уже работы лишился, к библиотекарям пристаёшь с пересказами советской фантастики, - Поэт слегка улыбнулся, он ощущал странное превосходство над этим сломленным человеком. А ещё чуть жалел его, возможно изначально он был слишком категоричен. - Я настолько надоедливый? Извини, но мне действительно особо не с кем поговорить. - Я это уже понял. - Скажи, а почему ты обратился к психиатру? Со стороны с тобой всё нормально. - Ха, это у меня всё нормально? – Поэт произнёс это с излишней театральностью. – Как ты заметил, я работаю в библиотеке, не сказал, бы что всегда мечтал об этом, особенно учитывая то, что зарплата просто крошечная, я почти нищий, к тому же сирота, и живу на чердаке в ветхом доме, а соседи у меня алкоголики. Всё вокруг такое убогое и отвратительное, я чувствую, что родился для другой жизни, а меня окружает сплошное уродство. А ещё с каждым прожитым годом я понимаю, что не случится со мной никакого чуда, и я не добьюсь чего-то значительного. Я думал в детстве, что буду выдающимся человеком, но сейчас не могу справиться со своей жизнью и страшно завидую чужому благополучию. - Поэтому ты пошёл к психиатру? – казалось Володя немного удивлён такой откровенности. - Нет, меня вынудили к нему обратиться. - Как это? - Я стал очень раздражительным на работе. У меня были некоторые проблемы, сильный стресс, и я начал срываться на людях. Мне сделали выговор и пригрозили, что уволят. Коллега посоветовала психолога, а он сказал идти к психиатру. - Можно сказать тебе повезло, на меня странно косились, а потом просто уволили, - Володя заулыбался, будто это было смешно, Поэт нахмурился. – Так и как тебе этот врач? Помогает? - Пока не могу понять, он заставляет меня рассказывать о детстве, всяких неприятных вещах, в общем копается у меня в голове. Я знаю, что для эффективной терапии нужно всё говорить, но мне это неприятно. Не привык я откровенничать с людьми. - А как же друзья или твои близкие? - Я сирота, друзей у меня нет, как и отношений, - резюмировал Поэт. - Ого, неужели совсем никого? - Ты так удивлён, будто у самого не так. - Хм, я сейчас растерял все свои связи, но это же временно. У меня и семья есть, мы не очень ладим, но они в целом неплохие люди. И друзей много было, и девушка, она, кстати, старалась мне помочь, по врачам водила, но не выдержала. С коллегами и учениками у меня были отличные отношения, - Володя будто оправдывался. - Наверное хуже потерять всё это, чем никогда не иметь, - Поэт почувствовал себя уязвлённым и попытался позлорадствовать, получая удовольствие от того, что кому-то хуже, чем ему. – Я то всегда был один. Володя совсем не понял нападки и посмотрел на него очень сочувственно, что Поэту совсем не понравилось – он любил жалеть себя, но сострадание других его злило. - Тогда я надеюсь, что тебе станет лучше. Может дашь мне телефон этого доктора? - Да, конечно. Попробуй обратиться к нему. Потом Володя попросил и его номер, Поэт растерялся, но обменялся с ним контактами. Когда они разошлись, он ругал себя за это. В следующую встречу Рубинштейн опять стал настаивать на госпитализации. - Я не считаю, что моё состояние настолько плохое, что мне надо ложиться в больницу. Хоть я и не удовлетворён жизнью, но больше не срываюсь на людях. Я могу продолжать работать, и это главное. К тому же, я воспользовался вашим советом и поговорил с тем посетителем. - Надо же, я, признаться, считал, что вы проигнорируете мои слова, как делали раньше, - у врача проскользнула ироническая улыбка. – Как прошёл разговор? - Нормально. Я дал ему ваш номер телефона, думаю он скоро и правда станет вашим пациентом. Можете мне сделать скидку за рекламу. Интонация и манера речи Рубинштейна временами выводила Поэта из себя. Он всё не мог решить, что чувствует по отношению к нему. Это были и зависть, и восхищение, и раздражение, постоянно сменяющие друг друга. - Значит, он действительно не здоров, как и вы? – в глазах врача не было удивления, несмотря на вопросительный тон. - Вы же сами это сказали ещё в прошлый раз. И я не знаю, похожи ли наши проблемы, я библиотекарь, а не психиатр. - В любом случае, какие у вас впечатления? - Мы просто обменялись жалобами на жизнь. Последнюю неделю он приходит в библиотеку, мы обсуждаем прочитанное, а потом прогуливаемся по городу. - Это большой успех для вас, вы же давно не заводили друзей. - Я очень долго избегал людей, мне уже безразлично, с кем разговаривать. Я бы не назвал нас друзьями, мы очень разные люди. Володе сильно не достаёт образования, чтобы быть интересным собеседником. - Неужели? Тогда я вам сочувствую, - выражение лица опять не соответствовало сказанному, это была скорее усмешка. - Вы же уже думали, что будет потом? - В смысле? - Исходя из того, что вы мне рассказывали, этот человек в итоге либо причинит вам боль, либо сбежит от вас. - Зачем вы это говорите? Не вы ли меня доставали с тем, чтобы я подружился с кем-нибудь? А теперь заявляете, что это бессмысленно! – негодовал Поэт. - Я хотел, чтобы вы сблизились с кем-то и понаблюдали за собой, чтобы увидели, как разрушаются ваши отношения. Пока вы не получите должного лечения, не сможете выстраивать диалог ни с собой, ни с другими. Сейчас вы находитесь в хрупком равновесии, которое может пошатнуть любая стрессовая ситуация. Вам нужно лечь в больницу, чтобы я смог подтвердить свою теорию относительно вашей болезни, а вы получили необходимые лекарства. - Опять то же самое! Я уже вам объяснял, что не могу этого сделать. - Тогда вы будете ходить кругами и не сможете наладить свою жизнь. Я видел много пациентов, сопротивляющихся лечению, это заканчивается печально. Я вам желаю выздоровления, поэтому подумайте об этом ещё раз. Поэт всё равно отказался. Володя стал изредка писать ему. Спрашивал какую-то мелочь, присылал фотографии улиц, где бродил, заранее предупреждал, что зайдёт. Сказал, что записался на следующей неделе к Рубинштейну. Поэту такое внимание было непривычно. В памяти всплывало смутное ощущение из юношества, когда с ним неловко пытался наладить общение сосед по комнате в летнем лагере, куда детдомовцев вывозили каждый год. Поэту не хватило кровати в блоке со своей группой, поэтому его отправили к домашним детям. Сосед был энергичным очкариком, который не знал, как общаться с сиротой. Он старался не говорить о своем доме и родителях, очевидно полагая, что это может Поэта смутить. А Поэту казалось, что эти потуги смешны и нелепы, он рассказывал, что в детдоме бегают крысы размером с собаку, кормят плесневелой кашей, и обваливаются стены, с таким серьёзным видом, что в это можно было поверить. Сосед сначала с ужасом слушал, а потом обижался, что его принимают за идиота. Третий мальчик из их комнаты в середине смены сильно отравился, и его со скандалом забрали родители, они остались вдвоём. Вспоминая об этом через много лет, Поэт стыдился своей грубости. Почему-то он вёл себя совершенно несносно, когда хоть кто-то обращал на него внимание и был к нему добр. Он уже забыл лицо соседа, но помнил, что он отдавал ему яблоки из столовой, которые не любил, делился жвачкой, привезённой из дома, рассказывал про походы в лес с ночевкой. А ещё помнил свой первый поцелуй с ним в комнате после отбоя. Они сидели на кровати и разговаривали, когда он потянулся к Поэту. Окно было открыто, в комнату дул сырой вечерний ветер – только закончился дождь, стрекотали цикады, его губы были очень мокрыми от того, что он их нервно облизывал, а очки немного задевали нос. Он не знал, куда деть руки и слегка касался плеч Поэта. Это было так странно, Поэт ощущал себя беспомощным и хрупким, в животе возникло острое покалывание, как при быстром падении. Он не чувствовал влюблённости или возбуждения, хотя и не был против поцелуя, он чувствовал страх. Сейчас Поэт ощущал нечто похожее, несмотря на то, что общение с Володей даже не считал дружбой. Возможно, это от того, что он в последнее время был почти затворником. Володя точно не испытывал к нему ничего особенного. После приёма у Рубинштейна они встретились в кафе. Заканчивался май, но ветер до сих пор был прохладным, Поэт не снимал старого плаща. Володе врач не сильно понравился, но он не говорил ничего категоричного. Через пару недель он почти перестал появляться в библиотеке, стал отстранённым, всё меньше рассказывал о прочитанном, а если и говорил, то как-то путано. А временами бывал очень увлечённым и возбуждённым, не давал себя перебивать, говорил сбивчиво и отрывочно, морщась, не в силах сразу подобрать правильные слова. Прогуливаться после работы они перестали. Стоял июнь, Володя уже больше двух недель не приходил и не отвечал на сообщения. Поэт написал ему один раз, спросил о здоровье. Это раздражало, ведь еще совсем недавно они так близко общались, Поэт уже начал привыкать к его обществу, а теперь чувствовал себя обманутым. Он злился, но больше не предпринимал попыток связаться, гордость не позволяла, он не будет просить снизойти до общения с ним, это слишком унизительно. Да и перед кем унижаться? Перед безработным тюфяком, у которого ничего за душой нет?! Никогда. Но все равно на душе было тоскливо, Поэт думал, что, вероятно, лечение помогло Володе, поэтому он не хочет больше общаться с таким проблемным и неприятным человеком. Так странно, обычно его мало волновало, что думают о нём другие люди, но сейчас ему казалось, что у него просто отвратительный характер, из-за которого никто не хочет иметь с ним дело. В конце июня Володя наконец пришёл в библиотеку, чтобы вернуть книгу. Он выглядел ещё хуже, чем раньше – волосы растрёпанные, раны у глаз увеличились, лицо осунувшееся, а одежда грязная, но в его взгляде читалось необычайное воодушевление. - Привет, как ты себя чувствуешь? – спросил Поэт. – Честно говоря, выглядишь ужасно. - Да это так, мелочи, - усмехнулся Володя, - я чувствую, что начинаю что-то понимать. Жизнь вот-вот обретёт смысл, представляешь? Я чувствую, что совсем скоро все осознаю и освобожусь. Он говорил немного монотонно и расчёсывал лицо. Кожа на щеке разорвалась, и кровь потекла по подбородку и пальцам. Он облегчённо вздохнул. Поэту стало не по себе. - Да что ты делаешь! – воскликнул он. – Володь, что с тобой такое? Вот, возьми салфетку, вытрись. И хватит трогать лицо. Он потянулся к руке, пытаясь отвести её от кровоточащей раны, но Володя не дался. - Нет, ты не понимаешь, кровь очищает, она должна вытекать, это поможет, - он схватил Поэта за запястье, капли упали на пол. - Что ты несёшь?! Совсем с ума сошёл? Отпусти меня! Поэту стало страшно, он попытался вырваться и ударил Володю по лицу свободной рукой. Тот в миг рассвирепел, выкрикнул что-то нечленораздельное и сжал до боли руки Поэта. Он скалился как животное и выглядел так жутко, что ноги подкашивались. Он швырнул Поэта в стену, сшибая стеллаж. - Кровь, кровь, - кричал он, - у тебя тоже пойдёт кровь, ты почувствуешь, ты освободишься! – Володя стал бить его затылком о стену. Что было потом Поэт почти не помнил. Всё поплыло после первого удара, кто-то кричал вдалеке, но из-за гула в голове ничего нельзя было разобрать. Он чувствовал, как кровь затекает за воротник рубашки и отключился. Он пришёл в себя под вечер. В палате было еще три человека, играющих в карты на кровати. Страшно хотелось пить, голова раскалывалась. Сначала Поэт не понимал, как здесь оказался, но через пару минут всё вспомнил. Его захватили жгучее разочарование и обида, за что ему всё это? Разве он что-то плохое сделал? Потом появилась злость на себя, что в очередной раз доверился не тому человеку, на этот раз попался настоящий сумасшедший. А поначалу казался неплохим. Стыдно стало за теплящуюся симпатию к нему. Какой же идиот! Нахождение в больнице, казалось, длилось вечно. На следующий день к нему пришли из полиции, спрашивали о Володе. Поэту не хотелось о нем говорить, но его вынудили. Пришлось сказать, что видел его пару раз, но не более того. Полицейские удовлетворились этим и стали высказывать несвязные предположения о случившемся, посмеивались, говоря, что много расплодилось наркоманов, даже в библиотеку стали ходить. Поэт утомился от их громких голосов и согласно кивнул. С каждым днём жизнь казалась всё безрадостнее, он впал в апатию и потерял аппетит. Казалось, это недолгое знакомство встрепенуло призрачную надежду на лучшее, а трагедия, которой оно обернулось, забрала у него все силы. Не хотелось снова пытаться что-то делать, налаживать жизнь после очередного разочарования, опять вставать и превозмогать себя, хотелось обрести наконец покой. Позже он с трудом понимал, как решился порезать вены, и винил в этой слабости травму головы, но факт оставался фактом – его нашли утром в туалете, истекающего кровью. Порезы были слабыми и не точными, поэтому скоро его перевели в психиатрию, а врачом стал всё тот же Вениамин Рубинштейн. «Какая ирония» - подумал Поэт. То, что случилось потом не могло привидеться ему и в кошмаре. Сначала содержание в общей палате с Володей, который совсем потерял разум, а потом полтора года в подвале. Рубинштейн, бывавший таким обходительным прежде, смотрел на него как на диковинную бабочку, пришпиленную булавкой к стене. Он так часто говорил о Разумовском, был одержим его болезнью, его особым сумасшествием. В глазах читалось сожаление о том, что он упустил такой ценный экземпляр. - Да вы сами сумасшедший! – кричал Поэт. – Вам лечиться надо, а не врачом работать. - В вас говорит ваша болезнь, я понимаю. - Псих! Его злило абсолютно всё – темный подвал без каких-либо условий для жизни, медсестра-наркоманка, больно коловшая лекарства, от которых он плохо соображал, и в особенности Володя, превратившийся в неразумное чудовище. Он презирал и ненавидел его, когда смотрел, как он пытается грызть прутья клетки и снова раздирает лицо. Как он только мог подумать, как он мог! Поговорить было не с кем, Володя мог часами повторять монотонные фразы, а Огнепоклонник больше сосредоточенно молчал. Тогда к нему пришло спасение в виде старого сборника стихотворений, который он выпросил у Рубинштейна. Часами он перечитывал строки, которые и так знал, они заменили ему собственные мысли, он почти перестал говорить своими словами. Со временем он привык и будто забыл свою прежнюю жизнь – он всегда был Поэтом, всегда сидел в темноте подземелья. Вместе с ним чудовища, а он такой же, как они, а у монстров нет имени, нет дома, нет работы и семьи. С осознанием этого стало легче, внутреннее совместилось с внешним. А потом произошло освобождение, которого он и не ждал. Он вышел на улицы города уже совсем другим человеком, нет, он считал себя иным существом. С появившейся силой он почувствовал власть, истерично пытался навязать другим свою волю, влезать в жизнь людей и лишь рушить, рушить. Болезненное ощущение. Он не чувствовал себя человеком, а скорее злым духом, насылавшим несчастья на людей даже без осознанной цели, движимый желанием передать свою боль кому-то еще. Падая с высоты, он уже ни о чем не сожалел. После возвращения он почувствовал себя опустошённым, но немного успокоившимся. Жизнь казалась окончательно разрушенной, теперь у него совсем ничего не осталось. В Поэте бурлила ненависть. Всего этого можно было избежать, попади он к нормальному врачу. Этот сумасшедший Рубинштейн пустил его жизнь под откос и уничтожил крупицы нормальности, которые в ней были. Поэт чувствовал, что врач не умер, единственной его целью стало желание найти его. Нельзя действовать из одного возбуждённого порыва, нужен план и союзники. Он нашёл Огнепоклонника, смог вернуть Кризалиса, но никто из них не разделял его желания мести. Поэт злился, пытался доказать и себе и им, что расквитаться с Рубинштейном необходимо в любом случае. Володя смотрел на него очень печально и отказывался. Да как он смеет игнорировать то, что вернулся только его стараниями! Он должен был радоваться и боготворить своего спасителя, разделять его идеи и помогать во всём, а он раз за разом стоял на своём. Ну и ладно, пусть дальше варится в своём чувстве вины и апатии, исполнителей всегда можно найти. Потом он узнал, что в городе появился Чумной Доктор, значит вернулся Разумовский – кому еще придёт в голову такая безумная идея? Поэту не терпелось встретиться с ним и узнать, что же такого особенного находил в нём Рубинштейн. Он нашёл сектантов, готовых захватить музей, заманил Разумовского в ловушку, оставалось пара часов до претворения плана в жизнь. Поэт сидел в кресле на чердаке и перебирал мысли в голове, пытаясь понять, не забыл ли он о чем-то. Око будет заниматься заложниками, а он возьмёт на себя Разумовского. Возможно, они успеют сжечь кого-нибудь - Поэт пытался не думать об этом, просто часть плана, просто случайные люди, нет смысла переживать о них. Он ухватился за эту мысль и отчётливо сознал, что стал настоящим чудовищем. Прошлый он - одинокий библиотекарь пусть и не был приятным человеком, но пришёл бы в ужас от подобного плана, а сегодняшний Поэт почти ничего не ощущал. В нем томилось предвкушение от встречи с косвенным виновником своих страданий, а потом он выйдет на настоящего злодея этой истории. Он жаждал мщения, всё остальное притупилось, даже предательство Володи отошло на второй план. Остаётся не так много времени, Поэт надел плащ, взглянул мельком на своё отражение, хищно улыбнулся, будто тренируясь исполнить роль, и вышел на лестницу. Скоро всё решится.