Фест на добитие

Переговоры по поводу сериала шли долго и туго. К тому же было не понятно, с кем конкретно переписываются продюсеры. У монастыря была только одна официальная электронная почта. Идею со сказочной параллельной реальностью противоположенная сторона отмела сразу. Это было ожидаемо, но попробовать стоило. Высказанные пожелания отдавали реализмом в духе Балабанова. Подробная, биографичная картина, без прикрас. Андрей был уверен, дай им волю – сериал получится целиком и полностью про наркоманию, притоны и самоуничтожение во мраке безбожия. Из безмолвного противоречия Андрей упорно вставлял в сценарий эпизоды светлой стороны их с Мишей жизни: реставрационка, их поездка в Голубково, квартира на Миллионной, репетиции, концерты, фесты. Тогда в правках от противоположенной стороны появились эпизоды с самым ярким, самым стыдным угаром из их туров. И даже Гоблин. Теперь Андрей не сомневался, что Миша как минимум участвует в обсуждении сценария. Иначе откуда взяться таким подробностям? *** Когда Мосафир сообщил Андрею, что после переписки с митрополитом отец Христофор получил благословение на краткое участие в съёмках в качестве консультанта, Андрей даже не сразу понял о ком идёт речь. Нет, он знал, не мог не знать, что Миша всё-таки принял постриг, новости долетали, но информации толком не было никакой, а редкие фотографии не отразили каких-либо изменений, так что странное, такое не идущее Мише имя, просто не запомнилось. Андрей не понимал, как вообще так получилось. Знал, но не понимал. А так… Маршрут у Миши был вполне закономерный, почти классический. В тринадцатом году у Миши всё как-то разом сломалось и полетело в трубу. Срыв на Нашествии, уход в запой, передозировка, реанимация. Почти сразу после выписки из больницы – смерть отца. Было с чего сорваться в повторный штопор из алкоголя и героина, и это был бы конец. Может поэтому Миша сорвался совсем иначе – неожиданно для всех уехал в реабилитационный центр при монастыре где-то в глуши, на Волге, куда и на машине-то не доехать. Реабилитация должна была занять полгода-год, никто не знал сколько точно. Группа, гастроли, запись нового альбома, Тодд этот проклятый – все подвисло в воздухе. В итоге, конечно, ребята как-то разобрались, но ощущение чего-то вроде "батя вышел за хлебом и не вернулся" было, похоже, у всех. В четырнадцатом Андрей ждал, что Миша вернётся. Продумывал трезвую встречу с безалкогольный пивом. Главное же не развязаться сразу, как снова попал в город, так вроде говорили те, кто сам побывал в таких центрах. Но Миша не вернулся. Только вышел на связь с Олей и попросил её оформить развод. Оказалось, он подался в какой-то ещё более дальний монастырь, только уже не на реабилитацию, а в послушники. А для этого ему нужно было избавиться от штампа в паспорте. Задаваться вопросом, когда этот анархист и атеист успел уверовать и креститься было просто глупо. В церковные реабилитационные центры брали всех желающих, а дальше подобные метаморфозы настигали довольно многих бедолаг, схватившихся за эту соломинку. Сначала Андрей был уверен, что Миша монастырской жизни долго не выдержит и обязательно вернётся. К группе, к музыке. Не к нему, конечно, их дружба, увы, не успела восстановиться до такого уровня, чтобы он мог сказать это даже шёпотом самому себе, но хотя бы просто к той жизни, в которой у них могут быть встречи, какое-никакое общение. Вернётся, забацает какой-нибудь православный христианский рок, почему бы и нет? Будут с Кинчевым угорать на пару. В конце концов, это не самый плохой вариант. Но прошёл год, пошёл второй, а Миша всё не возвращался. Журналисты, разумеется, раскопали в каком именно лесу он схоронился, и периодически в сети появлялись фотографии человека, в котором Андрей всё меньше узнавал своего старого друга Миху. От Горшка в этом новом человеке тем более почти ничего не было. И далеко не только из-за чёрного платья и нелепого колпака на седой голове. Андрей тогда предпринял попытку выманить Мишу в мир, которой, положа руку на сердце, совсем не гордился. Устроил шумные разборки в прессе за авторские права, бренд и вообще за всё, за что можно было зацепиться. Все эти вопросы требовали Мишиного участия. Изначально это была спланированная акция, Реник согласился подыграть, но управляемый хаос очень скоро перестал быть таковым. Увы, выманить Мишу не удалось. Ребята из группы ездили к нему, вроде даже виделись, но толком не смогли с ним ни поговорить, ни получить подпись на документах. После, свернув разворошённые юридические вопросы, Андрей решился, наконец, ехать к Мише сам. Это оказалось похоже на прохождение рпг-игры в офлайн режиме. Квест – добраться до точки посреди ёбанного ничего и не утонуть в болоте. Квест – попасть в монастырь, в который тебя не хотят пускать. Квест – найти Мишу и поговорить с ним. Не выполнимый, как оказалось. Мишин духовник их встречу не благословил, выходить Мише на общедоступную территорию не велел. Вот и всё. Князь чувствовал себя в этом клятом монастыре в высшей степени не уместно. Лезть на рожон, прорываться к кельям, которые были и не кельями вовсе, а рядком бревенчатых домиков, спрятанных за каменной оградой и перемежающихся теплицами и ульями, – запала на такое не было. Так что он решил подождать и осмотреться. Проболтался по открытой для паломников части подворья, закупился эко-продуктами в монастырской лавке. Пошёл на службу. И… Безошибочно выделил в хоре на клиросе до боли знакомый голос. Как оказалось, если встать к стене слева от алтаря и чуть наклониться над низкой решёткой, ограждающей общедоступную площадь от запретной для всех, кроме ребят в чёрном, вывернуть голову и посмотреть вверх, то можно увидеть почти весь хор. Впрочем, весь хор был Андрею и не нужен. Миша пел, не глядя никуда конкретно, залипнув куда-то в иконостас, и был такой до боли знакомый, отлетевший в одному ему ведомые дали, что аж сердце защемило тоской узнавания. Андрей не знал сколько он тогда простоял, глядя на него во все глаза, но в какой-то момент, дождавшись краткой паузы в пении, всё же решился на диверсию, и громко воскликнул: «Миша!», привлекая к себе внимание. Что ж, привлёк. Миша испуганно уставился на него, часто заморгал, а после прикрыл глаза и начал что-то шептать. Молитву, видимо. Мишкин духовник потом долго Андрею вычитывал, что смущать и сбивать с пути истинного раба Божия Михаила грешно и совестно, шёл бы он, Андрей, отсюда куда подальше, ибо намерения у него не чистые. И Андрей ушёл. Подождал, конечно, за воротами, сколько смог, надеясь, что Миша всё же к нему выйдет, но так и не дождался. *** В рисунках Андрея, в его воспоминаниях и снах Мише всегда не больше тридцати. Он весел, он смеётся над его шутками, он полон идей и задора. Глядя на отца Христофора, Андрей думает, что его Миши просто больше нет. Он исчез, растворился, не оставив после себя даже могилы. Инок долго прогуливается с Костей Плотниковым по съёмочной площадке, что-то ему тихо втолковывает, перебирая бусины деревянных чёток. Андрей старается держаться в стороне, не попадаться на глаза до поры до времени. Он просто не знает, как себя вести с этим новым и совершенно чужим ему человеком. Андрей думает подойти к нему на обеде, потому что невозможно уже. И снова внутренне спотыкается, увидев, как отец Христофор тихо бормочет молитву и крестит стоящую перед ним на столе порцию китайской лапши. Решимость подойти сразу испаряется, как роса под летним солнцем. Андрей уходит бездумно смотреть на реквизит, думая, что если они так и не встретятся лицом к лицу, так и не поговорят, это тоже будет результат. Может, так будет даже лучше. – Андрей, – вскоре окликает его спокойный и знакомый голос. От звуков собственного имени пробивает дрожь. – Миша, – отвечает он и тут же, спохватившись, переспрашивает – Я могу тебя так называть, или… – Мирское имя тебе будет привычнее, – смиренно кивает инок и не давая Андрею совладать с собой тут же предлагает: – Пройдёмся? Андрей идёт с ним рядом как агнец на жертвенник. Андрей не знает как с ним говорить. О чем? Но его спутник, которого Андрей не может даже про себя не споткнувшись назвать ни одним из возможных имён, сам начинает говорить. Он рассказывает про свой поворотный год в реабилитационном центре. Как там было хорошо. И как его там накрывало. Как он дважды чуть не сбежал оттуда. Как ему пригодились навыки реставратора, которых у него вроде как и не было, когда ему поручили привести в порядок старую колокольню. Как ему уже тогда полюбилось пчеловодство. Андрей слушает только малой частью себя, большая его часть занята куда более важным делом: она ищет в речи этого знакомого незнакомца черты его Миши. Он был бы рад любому случайному «понимаешь, да?», любому всплеску эмоций. Но инок говорит ровно, тихо, не сбиваясь. Более того, он говорит чужие, заученные фразы, которые вероятнее всего усвоил от кого-то саном повыше и с бородой погуще. – Наркомания – это медицинская проблема только отчасти, – вещает он, – Одержимость любой страстью, она без влияния Врага человеческого не обходится. Изначально это всегда грех, а потом уже болезнь. Болезнь лечат врачи, а как с грехом? Излечить наркоманию нельзя, исцелить – возможно. – Есть же люди, которые справляются только с врачами. Психологи там, терапия. Ты же не хотел этого всего! Даже не пробовал толком! – Андрей не хочет ругаться, не хочет наговорить резких слов, но всё же не выдерживает эту проповедь. Он слишком много об этом думал за эти долгие годы, чтобы сейчас сдержаться, слишком много и безрезультатно. – Андрей, ты не понимаешь, да? – неожиданно мягко отвечает Миша, и сейчас это действительно Миша, хоть и чудной до ужаса, – Враг меня тогда крепко поймал. Я от одного греха бежал в другой. Искал спасения от одного греха, от искушения бесовского в другом грехе. Смерти ждал и хотел как избавления. Искал баланс там, где его нет и быть не может. Ольгу втянул во всё это из эгоизма и глупости своей… – Олю? Ты её с первой женой не путаешь? – Нет, – горячо возражает Миша, – с Анфисой иначе было. А с Олей я понимал, что делаю и зачем. Искал баланс, надеялся так удержаться от греха, и сохранить и тебя рядом, и не погубить, и… – А я тут при чём? – Андрей уже совершенно ничего не понимает. Он потерялся в этих церковных оборотах, он просто не понимает о чём так неожиданно живо ему толкует Миша. – Андрей! Я всегда любил тебя слишком сильно. А любая страсть открывает путь Врагу к душе человеческой. Миша останавливается и смотрит Андрею прямо в глаза и с плохо скрываемым волнением говорит то, что лучше бы Андрею не слышать: – Мне мало было того, что у нас было. Всегда хотелось больше. Греховного хотелось, понимаешь, да? Хотел бы я не понимать, думает про себя Андрей, и молчит, глядя в такие родные, такие близкие сейчас глаза. – А героин, алкоголь; они помогали держаться от этого… – прерывисто вздыхает Миша, отводя взгляд, – Видишь, какая хитрая ловушка? Как из неё не выбирайся – выход в пламя ведёт. Я как Олю увидел, думал – вот он, шанс. Не получилось, да? Ты когда ушёл, совсем тошно стало. Баланс этот… Не сработал. Да и раньше он не работал, потому злость на душе копилась, Тодд – это же про месть... Такой вот выход злость эта нашла. А я не нашёл. – Миш, – в голове Андрея проносится: «Почему ты мне не сказал?», но он знает почему. Потому что он бы не сказал Мише нет. И Миша это похоже прекрасно понимал. И всё решил за двоих. И тогда, и потом. Инок вскидывает взгляд на Андрея и грустно улыбается. – Миша, тебе там хорошо? – спрашивает Андрей, чувствуя, как горло перехватывает что-то похожее на спазм. Хочется спросить больше: тебе там спокойно? Ты чувствуешь себя там на своём месте? Ты правда теперь во всё это веришь? Ты точно не обманываешь себя? Но выходит выдавить из себя ещё только: – Ты там счастлив? – Счастье, счастье, что это слово значит? – неожиданно напевает Миша, и грустно усмехнувшись, хлопает Андрея по предплечью. А после отворачивается и тут же отходит, давая понять, что их разговор окончен. Чёрный подрясник, седые волосы, собранные в хвост – Андрей смотрит на удаляющего инока и понимает – это уже не развидеть. Того, прежнего Мишу он больше не приманит даже в свои сны.