Имя ему - смех

Акачи. Всегда первый, всегда более сильный. Всегда – перед ним. Любимый, бесконечно любимый старший брат. Он нарек его Арраманом вместо Эреши. Имя ему было – смех. «Уже тогда он предал Тебя в сердце своем». Где тот мальчик, который когда-то смеялся так, что этого смеха хватило бы на двоих? Где тот старший брат, которому суровые жрецы Миркула прочили величие во всех мирах? О, нет. Он добился своего величия, пролив столько крови, сколько не проливали самые отъявленные убийцы, нашедшие свою смерть в Печи. Его лицо в вихре тысяч других масок то и дело встречалось ему во снах. Он был мужчинами, женщинами, стариками, детьми – всех тех, чьи души пожрало чудовищное проклятие всепожирающей пустоты, селившейся там, где были воспоминания и мечтания. Его брат был покинут, потерян, заброшен в этой пустоте. О, если бы он мог остановить эти мучения! Годы прошли, улыбка померкла, лицо выцвело, и карие глаза стали серыми, словно смерть и служение забрали из него жизнь. Невыносимая боль утраты, невыносимая боль искупления за преступление веры, разбитые грезы целых миров и искореженные души – все это было потеряно и забыто, и осталось лишь в нем. …имя ему было – смех. Женщина в Красном. И она, эта проклятая, иногда скользила в темных миражах его мира, окруженная окровавленными маками, ледяным снегом и порывами сладкого дурмана, который затмил разум Акачи. Сколько сотен лет он пытался найти брата? Воспоминания скользили в его снах, как бледные рыбы. Вот они в Мулсантире, еще мальчишки, и чумной ветер вместе с маслянистым дымом развевают их волосы. Вот ядовитая змея зависти, ревности и всепоглощающей любви, вонзающая клыки в его сердце. Вот он, наравне с братом спасающий людей от Черного Шепота. Они вдвоем обмывали гниющие язвы на трупах. Они вдвоем складывали разваливающиеся, истекающие гноем тела в огромную яму, полную костей, чтобы сжечь их. Они вместе не боялись заразы и дарили мертвым последнее пристанище. «Упокой их души, Повелитель Костей. Облегчи их муки в царстве Своем, ибо смерть их по воле Твоей была наказанием, ибо Ты безграничен в своей силе и мудрости». Прочие жрецы прятались, и они, два брата, вместе видели, как Черный Шепот по воле Миркула вошел и в храм. Он исторгал из кишок трусов кровь и дерьмо, оставляя их валяться в собственной грязи, и тела их покрывались темными нарывами, сукровицей и гнилью. Мучения предателей за трусость были стократ сильнее тех, что испытывал простой люд Мулсантира. Вот церковь заполонили мертвые тела миркулитов. Вот, как и всех других, они обмыли их, нагих и мертвых, обернули в саваны и отнесли в общую могилу, чтобы предать огню. Сны утекают песком меж пальцев, и где-то отзвуком серебряного колокольчика он слышит смех мальчика, который бежит по берегу реки, и его босые ноги по колено утопают в изумрудно-зеленых, сочных травах, покрытых росой. Вот торжество, где поют угрожающие, возвышенные гимны Повелителя Костей. Акачи стал верховным жрецом Миркула, и до сих пор Арраман помнит мрачную игру света в храме, и луч яркого солнца, говорящий о двойственности и неразрывности жизни и смерти. Меч Гит – прелестное сверкающее оружие, способное уничтожать даже богов, играючи было подарено Миркулом своему любимцу. Он давал Акачи все, будто тот был не его последователем, но сыном, щедро купавшимся в почестях и славе. Шепот Миркула похож на бряцанье костей, а смех – на шорох перекатывающихся в крематории черепов. «Великий Миркул, огради его душу от разврата любви. Огради его разум от боли и глупости». В те дни он более всего молился за брата. Великая любовь к неверующей стала его погибелью. Человеческий век короток, а век волшебников, преисполненных новыми идеями – еще короче. Каким было много лет назад имя Основательницы, имя Женщины в Красном из зыбкого мира его снов? Сафия? Лиенна? Нефрис? А может быть, что-то из обрывков всех трех имен, распавшихся причудливой анаграммой с лишними буквами? Он уже не мог вспомнить ничего, кроме лица. Из-за нее его брат поднял бунт. Когда от ее прекрасного тленного тела осталась лишь горстка пепла – слезы и горе Акачи были такими, что он не смог его утешить. Ведь тех, кто отказался от богов-покровителей, ждут острые камни и едкая слизь Стены Неверующих, и души их, нагие и изуродованные, будут медленно перевариваться в Стене. Она будет пожирать их заживо, сдирая с них кожу и мышцы, добираясь до их глаз и рта, ломая им руки и ноги, разъедать их мягкие окровавленные внутренности и исторгать вопли такой боли, что многие слишком быстро утрачивают способность кричать. Тогда Акачи пошел против своего бога. «В конце твоего пути лежит лишь стонущая пустыня мертвой веры и разбитых грез». Так она посмеялась над ним во снах? О чем она знала, эта проклятая? Акачи из-за ее смерти сбил печати, уничтожил замки – и за ним пошли все чудовища миров в надежде уничтожить город Повелителя Костей. Мертвая вера, разбитые грезы – в эту пустыню превратила душу его брата она! Имя ему самому, утраченное и обретенное, было – смех. Брат Предателя, бесконечно воюющий во имя любви и веры – против любви и веры. Чудовищная ирония, которую оценил Миркул. «Прошу Тебя, услышь зов мой. Слишком горячо его сердце, слишком велика любовь. Он предал Тебя, и пойдет против Тебя. Пощади его глупость!». Но Повелитель Костей судит быстро и беспощадно. Еще одно воспоминание. Или сон. Слезы Аррамана по брату были холодны, как лед и солоны, как северное море. Боль была болью камня – как можно оплакивать предателя веры? Как можно оплакивать того, кто уже мертв? Он был на этих похоронах брата и плакальщицей, и судьей, и теперь уже он, Арраман, склонился перед Миркулом, умоляя пощадить брата и отыскать искупление для него. Смех Миркула похож на шорох перекатывающихся в крематории черепов. Его брата, Акачи, как и всех Предателей, привели к Миркулу, и поставили на колени перед троном Повелителя Костей. Дни и ночи их пытали перед самым страшным наказанием, которое было уготовано только одному из них – Акачи. Ведь прочие генералы сбежали, едва поняв, что проигрывают битву. Где белокрылый предатель-Зоаб, изгнанный со склонов Целестии? Где демилич Раммак, освобожденное Акачи чудовище, вынашивающее лишь мечту о божественности? Где наивная Сей'рю, польстившаяся на богатства, подобно всем драконам? Все они бросили его и лишь ждут. Ждут, но ничего не делают. Арраман зажмуривает усталые глаза, но память бездонным черным потоком швыряет его к следующим воспоминаниям. Их едкая туманная горечь подобна дыму пожаров, в которых сгорело все, что он любил. Месяцы Акачи пытали, сжигая заживо в Печи, уготованной как наказание для самых страшных преступников – и воскрешали из пепла вновь. И Миркул вместе с новым жрецом смотрели, как огонь касается его волос, превращая голову в огромный факел, как пробираются жаркие змеи пламени в его предательское горло, как лижут они лживый язык, будто любовница, ради которой он предал Его. Они рвали на части его печень и желудок, наполняя их раскаленным железом, они растягивали его кишки, протыкая их сотнями игл, и вновь воскрешали, чтобы повторить то же самое. И лишь под конец, когда от его брата, его любимого и повинного в самом страшном преступлении брата, не осталось почти ничего – Миркул позволил ему стать живым и невредимым лишь на краткий момент, чтобы Акачи успел осознать все свои грехи. Он помнил, как умолял брата раскаяться. Как просил признать свою ошибку, повиниться, принять искупление... но Акачи ничего не желал слушать. Упрямый, глупый старший брат. И Миркул исполнил последнее наказание. Его брата, еще живого, заточили в Стену Неверующих – туда же, где когда-то была его возлюбленная. Память об этом была хуже любой боли. Он смотрел за ним, наблюдал за тем, как медленно истаивает рассудок его брата, как сходит он с ума окончательно и бесповоротно. Как вгрызается Стена в мягкое нутро сновидений, как крошит она каменные замки воспоминаний и снов. Как отнимает жизнь и медленно растворяет, подобно кислоте, когда-то живого человека. До тех пор, пока не останется ничего. Стена пожрала Акачи, оставив лишь пустую оболочку, которую Миркул вырвал и отправил века и тысячетелетия блуждать по Рашемену. Чудовище, не имеющее ни мыслей, ни воспоминаний, ни снов – лишь одну бесконечную боль голода Стены по живым душам. Чудовище, которое прозвали Пожирателем духов. Чудовище, которое принесло столько слез и печалей, сколько раньше принесла сама война. Шепот Миркула похож на бряцанье костей. И имя его новому и последнему верховному жрецу навеки было – смех.