***
Мне нравятся твои глаза, твои лапки, длинный пушистый хвост, мягкое пузико... И твой мраморный череп, выглядывающий из-под содранной кожи на маленькой головушке тоже нравится. Как долго ты тут совсем один? Я хочу заобнимать тебя, зацеловать тебя, пока ты не замяукаешь и не забегаешь вокруг меня, смешно и неуклюже. Теперь на тебе и в тебе копошатся личинки так же, как и ты когда-то копошился в листве, ища веточку, с которой играл. Знаешь, во мне они тоже копошатся, но их намного меньше. « Стервятник. Истязания »***
Было холодно, слишком холодно для начала весны, лета или осени. Это не была зима, не были её первые заморозки и прозрачная кромка льда на отмирающей траве вдоль тропинок. Зима здесь наваливалась сразу же, без предупреждения. Покрывала снежными хлопьями опавшие листья и спины рыскающих в сугробах, неуснувших зверей. Но зачем об этом? Тогда был далеко не декабрь или январь, а дождливый ноябрь, от которого прятал Лес. Он шагал медленно, вяло перебирая ногами и неосторожно скользя двумя парами копыт по мокрым камням. Ему не нравился Лес. Точнее сказать, ему не нравилось то, что где-то под ещё хрупкими рёбрами разрасталось беспокойство, стягивая нутро ветвями терновника, и что это приходилось терпеть. Говорить он не мог или не умел, кричать уж тем более, только мычать, но еле слышно, хуже коровы или осла. Он был большим и тяжёлым, как северный олень, покрытый длинной и спутанной шерстью. Замёрзнуть он не боялся. Шерсть сливалась цветом с общей темнотой, и перепуганные кудметки юрко прятались по своим норкам, потревоженные им – движущимся в ночи холмом из густого меха. Когда-то на таких, как он, вели охоту, но со временем перестали: шкура каждый раз застревал в пасти, пока хищник искусывал ноги с налипшей грязью и пахнущей тиной живот. Мясо было жёсткое и пресное, и только у новорожденных ещё могло пахнуть ягодами и материнским молоком. А вскоре они начали вымирать. Почти все, без причины. И не оставили после себя никого похожего, потому что сами они – были чересчур смешанными. На близлежащих землях их стали чтить святыми животными, вестниками богов, подобно грифону или пегасу, детищами которых они, возможно, и были не так давно. Тот человек, который последним совершал кругосветное путешествие и прошёл здешнюю местность как по спирали, однажды развёл костёр у горного водопада и поведал мне истину: стад таких млекопитающих нет уже несколько десятилетий, но обитают они повсюду, расхаживая в смиренном одиночестве. Водопад этот и сейчас льётся пресной водой, а человек ушёл задолго до того, как в городке начали промышлять нехорошие дела, и с тех пор никогда мы не виделись. Может быть, он поселился в какой-то из горных пещер к северу от Леса, где могут выжить исключительные люди, погружённые сознанием в медитацию на долгие годы. Ха́ста вёз на спине нечто когтистое и маленькое, похожее на лисёнка, и какую-то ящерицу, прицепившуюся ему на заднюю ногу. То, что его звали хаста, как и всех представителя этого рода, – он, конечно же, не знал; то, что его семейство называется хастис, – он не знал и подавно, но на любое слово, откликающееся глухим «х», заинтересованно поводил ушами. Свист. Хаста остановился и прислушался к тому, кто шёл позади него… однако вновь тишина. Птицы на его рогах встревоженно чирикнули, а затем вспорхнули ввысь, когда он ударился лошадиной мордой о ствол дерева, чтобы почесаться. Рога зудели и нестерпимо горели, хотелось, в конце концов, избавиться от них. Свист раздался ещё раз. Хаста поднял голову, и крылатые создания снова уместились ему на рога, заливаясь испуганным щебетанием. Когтистый зверёк взлохматил на спине шерсть и притаился в ней. Ящерица сидела неподвижно, обвивая тельцем левое колено. Кто-то высокий и двуногий подошёл уже совсем близко, издавая от себя едва звонкий стук, будто играл на деревянной трещотке. Он поманил Хасту цыканьем и тот огляделся, боязливо отступая назад. Двуногий схватил за рога и ткнул дубовым посохом в землю, ступая вперёд. Хаста протестующе замычал (возможно, и от боли), ускоряя шаг за свистуном. – Не туда идёшь, – вздохнул Пилигрим, переводя их обоих на протоптанную дорогу. Хаста пошёл смелее, и камни больше не попадались под ноги. Пилигрим опрокинул на спину рогатому груз, связанный общей верёвкой так, чтобы тот мог нести по мешку с правого и левого боков. Зверьё, пискнув и зашипев, спрыгнули с тела своего транспорта по передвижению, как настоящие паразиты или пиявки. – Испугался? – спрашивает Пилигрим и прокашливается в локоть чёрной рясы. – Это я, не глупи. Ведомый и поводырь идут молча. С каждым шагом крыша из ветвей склонившихся деревьев редеет, перестаёт быть плотной; с каждым шагом они приближаются к горящему свечению, которое шумит и бурлит водами синего ручья. Оба путника жмурятся от непривычки к такому яркому свету посреди окутывающей тьмы и ступают на чистую траву изумрудной поляны. Эта поляна – единственный клочок Лесного блага – окольцовывает небольшую местность, как спасительный остров, открывая над головой вид на растущую луну и мерцающие огоньки. Пилигрим коротко выдыхает, заворожённый величием космического пространства, которое кажется здесь таким близким: стоит только протянуть руку вверх и насобирать себе полные карманы звёзд. Ветер шаловливо ворошит листья Древа истины, уснувшие вечнозелёным сном, и под ними переливаются сине-фиолетовым отблеском, как ёлочные игрушки, заветные плоды – слаже нектара из цветков райской яблони, с розовой мякотью, аромат которой схож лишь со слиянием ванили и лимонного суфле, а кость плода – «шоколадное золото», остро-пряная, как глоток ободряющего кофе со специями. Ненароком можно съесть и собственные пальцы от такого желания насытиться, вкушая плод за плодом, как сумасшедший… как зависимый. Хаста бессознательно всматривается в глубокие воды, встретившие их с торжествующим журчанием о плоские булыжники, и кажется, что истоком ручья служат корни Древа, проливающие на землю свою благородную голубую кровь. Босые ноги (сапоги Пилигрим положил в мешок) и копыта утопают в свежей росе, напитанной лунным сиянием, как и целебные воды. – Отвернись. Пилигрим рефлекторно поворачивает голову в сторону голоса, но вовремя одёргивает себя, пряча лицо в натянутый капюшон. С его губ едва ли слетает тактичное «Извини», когда слышится потрескивание ветвей, прогибающихся под чужим весом. Мгновение, и оба путника уже лежат на земле, сбитые невообразимой скоростью таинственного незнакомца. Хаста заходится жалобным блеянием, придавленный и сдавленный в крылатых объятиях. – Привёл!.. Спасибо! Спасибо! Пилигрим кряхтит и ползает на четвереньках. Боль в боку пульсирует нарастающим жаром: будет большой синяк… Кашляя так, словно сейчас выплюнет собственные лёгкие, Пилигрим добирается до ручья, наклоняясь над ним и выпивая воду из ладони, пахнущей кровью. Уймы деревянных крестов на его шее – всех сортов древесины и размеров – оказываются в ручье, болтаясь на нитках. Кресты на кистях рук также мокнут, пока Пилигрим, напившись до ощущения аквариума в животе, умывает лицо. Богохульство, не иначе. Однако Стражник Древа истины слишком занят своим главным гостем – умолкнувшем зверем, безрезультатно пытающимся, наконец, встать. Он нервно роет землю свободными копытами, совсем не вслушиваясь в бубнёж слёзной радости Стражника. – Да отпусти ты его! Он тебя не понимает, – вопит Пилигрим. – Он бестолковый, слышишь?! Неси сюда, живее, пока ещё дышит. Шмыгая носом, Стражник прекращает лить слёзы в верблюжью шерсть Хасты и берёт его на руки – обмякнувшего, но продолжающего бороться с непослушными ногами. Стражник кладёт его подле ручья и виновато склоняет голову, прячась за светлыми волосами. – Притащи мою сумку, – командует Пилигрим, и Стражник подносит ему оба мешка. Пилигрим не смотрит в его лицо, потому что тот захотел говорить с ними. Значит то, что бы его сейчас слышали предпочтительно важнее, чем если бы видели. Пилигрим замечает лишь чёрные лохмотья от одежды и чёрные крылья, сросшиеся с руками; на каждом крыле у Стражника было по три пальца с цепкими когтями. Чёрные перья покрывали эти же крылья и всего часть грудины, поэтому дальше – только голая, уязвимая кожа. …И безобразная, как птичья лапа, левая нога; правая же – весьма человеческая. Посмотрев на огромную птичью ногу ещё раз, Пилигрим поморщился и судорожно вытянул из мешка деревянную миску. Отдав её Стражнику, он ослаблено лёг на спину, дожидаясь, пока целебные воды синего ручья устранят пронзительную боль, которая давала возможности не более, чем ползать по траве, как панцирной черепахе. С его ладоней почти смылась кровь от рогов Хасты, но она, тем не менее, успела оставить влажные следы, перепачкав кресты на поясе ремня и ритуальные чётки. Стражник, вложив силы в координацию своих широких крыльев, подаёт животному миску. Хаста опускает рот и ноздри в воду, неторопливо иссушая её. – Ты бы на нас ещё сверху прыгнул, – смеётся Пилигрим. – Я тоже рад, что мы встретились, но учти наше изнеможения от такой дороги. Я добирался к этому Лесу ещё с начала весны… Сколько же здесь блуждал он – я не знаю, правда хотелось бы верить, что намного меньше меня. Хаста, поборов жажду, бесшумно склоняет голову на землю, скрывая за веками козьи зрачки. Стражник перекатывается на живот, вновь обнимая его за шерстистую спину. – Это не он, а она, и ты это прекрасно понимаешь. – Здесь она – это он: самцы сбрасывают рога перед началом зимы, потому что… – Я знаю. Не нужно, – перебивает Стражник. – И всё же, это она, и сомнений быть не может. – Не спорю, – пожимает плечами Пилигрим. – Какое бы ещё животное направилось в глубь Леса без цели, когда от него так разит запахом горячей крови… В ответ на такое порицание, Стражник выдерживает безмолвную паузу, грозно сверкая на путника жёлтыми глазами. – Ты пришёл издалека. Я понял это, как только услышал первый шаг: слишком решительный для территории Леса. И я убедился в своих выводах, когда увидел на тебе кресты. Что ты можешь рассказать мне об этой религии? …Твои амулеты настолько хорошо действуют, что ты захотел обвесить ими всего себя? …Кто научил тебя такому извращению, Крестоносец? Стражник издаёт подавленный смех, грея руки под тёплым подшёрстком Хасты. – Города всегда полны сборищами разных окультистов – и Чернолес не исключение. – неторопливо отвечает Пилигрим, – Видел людей, которые красят волосы в белый и рисуют листья на щеках? А тех, которые открыли пристанище на центральной площади?.. Так вот, я – самый вменяемый из них, уверяю тебя. Я жил неблизко отсюда, но и не особо далеко. Я плохо помню, как жил до него, кажется, что как и все из местного Клоповника. …И в одну из ночей я проснулся в другом доме, – на секунду Пилигрим осёкся, напряжённо вглядываясь куда-то в чащу Леса. – Они как будто до сих пор следят за мной, даже если не имеют глаз. Это уже не паранойя, я привык. Я никогда не видел их лиц, не слышал из речи. Кто они – мне трудно объяснить. …Я и мой учитель жили в одной из «квартир» этого дома; жили недолго, потому что мне нужно было идти сюда, в Лес, и он должен был научить меня хотя бы части того, что знал сам. Он... У него средний рост, ниже и меньше меня; он носит колокольчики на поясе и ту же одежду, что дал мне, и которую носили все наши «соседи». Он не стар и не молод. Иногда он ел или спал, но ему вовсе не нужно, и делал это только для того, чтобы я не чувствовал себя настолько ущербным в сравнении с ним. Я не видел его лица, каких-то частей тела… но однажды, когда мы остановились в горах, он спал прямо на снегу, пока я ютился у костра в пещере. После пары часов сна на морозе ему стало жарко, и он впервые при мне снял сапоги и перчатки… Кожа у него была, вроде как, нормальная, и ступни ничем не отличались от моих. Однако человек ли он в целом – это загадка. Пилигрим замолк, переполз ближе к Хасте и роднику, начав искать что-то в мешке. Белеющая ночь стрекотала поющими насекомыми. Стражник ждал продолжения истории, печально разглядывая свисающие куски кожи с рогов животного: они отслаивались и дурно пахли, из-за чего нахождение рядом с этим зверем делалось в тягость. Стражнику хотелось бы помочь бедолаге, но вмешиваться в процесс не следует, и пусть целебные воды наполнят тело рогатого энергией. Из мешка Пилигрим достаёт нехитрый перекус: пол буханки хлеба, уже чёрствый сыр и подсыхающую ветчину. Ему полегчало. Урчание в желудке вернуло ловкость в движения и решительность на подъём с холодной земли. – Ты голоден? Разделим с тобой ветчину и сыр, а хлеб тогда на троих. – Мне не хочется здесь есть. – Почему? – орудует ножом для чистки копыт Пилигрим. – Мне не жалко, нам же хватит, если сегодня выйдем отсюда. Стражник перевернулся на спину и нахмурился. Да, сегодня они выйдут. Великолепна и бледная луна, как лицо самого Стражника, росла будто с каждой минутой. Через пару часов она станет полной, и её свет не позволит подойти к ручью никакое животное, вздумавшее украсть заветный плод или испить синей воды без разрешения Леса. …Луна вновь насытит ручей ослепительным сиянием и волшебством. Стражник предвкушает как с облегчением ляжет в целебные воды, как растянется вдоль канала ручья подобно белой форели, блаженно съедая под кожу серебристый блеск и избавляясь от птичьего уродства – обнажая человеческую сущность и юношеский дух. – Потому что здесь я не хочу ни есть, ни спать. У меня не получается. Только там могу – внизу, – объясняется Стражник. – Внизу – это в городе? Странно, что так. Я думал, в Лесу наоборот всё обостряется: и сон, и голод… Может, попробуешь? Ты, кажется, здесь только воду хлебаешь. Пилигрим протягивает сооружённый бутерброд на раскрытой ладони. Стражник, поразмыслив, забирает подношение, ухватив его трёхпалым крылом, как щипцами. – Люди, окружавшие тебя тогда, были очередными фанатиками, раз названия своей религии никак не выговаривали или не оставляли символов. Кресты же явно не их атрибутика, верно? Ещё ты сказал, что они всегда молчали. По крайней мере, в твоём присутствии. – Про кресты долго рассказывать, а про тех людей – ещё дольше. Наверное, это был их знак уважения или принятия, разве поймёшь, когда с тобой никто не говорит?.. Учитель мог не говорить со мной неделями. – Учил немого молчанию? – улыбнулся Стражник. – Он был одним из тех людей, с кем мне было необходимо говорить, но он научил меня находить ответы на свои вопросы самостоятельно, – вдохнул Пилигрим, набирая в глиняный кувшин воду из ручья. – Ты знаешь притчу о трёх монахах, которые были отшельниками? Он, я клянусь, поступил бы со мной также, оставив на произвол судьбы… Ты что сделал?! Пилигрим хватается за крыло Стражника, изумлённо разглядывая крошки хлеба на земле и жующего Хасту. – Я слышал, что из-за сильного голода, они могут съесть чей-то труп или мясо, даже если в основном едят траву, – спокойно говорит Стражник, отдёргивая крыло. – Как видишь, я не ошибся. – Если у него будет несварение, то это останется на твоей совести, и я буду проклинать тебя всю дорогу, – шипит Пилигрим, заглядывая в морду рогатого и ожидая реакции на усвоенный им продукт. – Нет, проблем не будет. У хастис едкий желудочный сок, и об этом я уже не слышал, а читал, – вставая с земли, говорит Стражник. – Ей тоже нужны силы, мясо будет перевариваться дольше ломтика хлеба. Покорми ещё, я сейчас вернусь. Хаста укладывается на место, снова засыпая. Пилигрим недоумевающе провожает Стражника взглядом в спину, подмечая его беспечную походку: «Эй, хромоногий... Счастлив ли ты теперь здесь?..» Стражник обходит Древо истины, из-под лба осматривая заветные плоды, которые для него уже не подходят на сливовые лампочки… а походят на умолкнувшие черепа, наблюдающие за ним пустыми прорезями глаз. За Древом цветёт кладбище оживших мертвецов, проросшее своими останками в глубь сытой почвы. У корней каждого Проростка – каменная дощечка с пояснениями: кто был погребён, как выглядел и во что был одет. Можно было описывать всё, вплоть до роста и цвета глаз – чем подробнее, тем лучше. Это дань уважения и память, которая передаётся посменно. Стражник хорошо помнил тот день, прокручивая его в мыслях, как сюжет за сюжетом. День, когда плакало Небо. Замёрзнув до костей, Тень отдыхал под Древом, вслушиваясь в бешеное биение своего сердца. Вскоре наступила ночь, и он уснул, не в состоянии выйти под проливной дождь. На следующий день непогода только усилилась. Проснувшись, Тень обошёл Древо и увидел ручей: переполненный дождевой водой и грязный от размытых берегов. Около ручья что-то лежало. Тень двинулся к неподвижному объекту в надежде, что это чьи-то забытые вещи. Он подошёл ближе. Волосы липки к лицу мокрой паутиной, мешая смотреть под ноги, а густой туман, внезапно проявившийся за ранним утром, не давал сконцентрироваться. Что-то плотно укрытое лежало под толстой тряпкой. Тень протянул руку и попытался дёрнуть материю на себя, ожидая увидеть под ней вещи туристов или пепелище от костра. Тряпка не поддалась. Тень отдёрнул руку, покрутил ею в воздухе и попробовал снова. Ухвативши ткань, он тянул, пока не услышал треск рвущихся нитей. Тень измождённо опустил руки и присел на корточки, ощупывая то, что могло лежать под тряпкой. Когда он понял, что трогает нечто похожее на плечо, а затем и локоть, то отпрянул от тела, покоящегося за чёрной тканью. Тень настороженно подходил и отходил, бродил кругами около трупа, издавая тихие всхлипы и кусая себя за пальцы, брался за голову, садясь обратно на землю и раскачиваясь из стороны в сторону. Дождь не переставал идти. Тень был в ужасе. Его охватила паника, переходящая в истерику и бредовое бормотание. На слёзы не оставалось сил, капли дождя превращали их в невидимую бессмыслицу. Тень обходил поляну круг за кругом и, как бы не старался, не мог отвести взгляд от чёрного бугорка на правом берегу ручья. Он зашёл под Древо, чтобы на пару минут укрыться от дождя. Вновь обходя его, Тень отошёл немного дальше, вдоль незамеченной ранее тропинки. И он очутился в Саду. Тот рос сплошным коридором из молодых растений, непоколебимо рассеивая благоухание даже сквозь ливень. Тень удивился цветущей яблоне, которая уже начала сбрасывать плоды от их созревания; удивился и роскошному орешнику, также стоявшему в окружении своих трудов. Несмотря на погоду и холодную осень – здесь кипела жизнь, не уснуло ни одно растение. Рассматривая каждый экземпляр, он подмечал таблички. Тень быстро понял, что ему нужно делать. Он нашёл лопату, воткнутую в землю, и начал выкапывать яму аккурат возле последнего дерева в ряду. Видимо, так в Саду распределяли покойников – от старого к новому. Внезапно Тень отбросил лопату, протерев ладонью пот, выступивший на лбу. «Что же я делаю?» – спросил он самого себя и ринулся обратно к ручью. В дупле Древа Тень нашёл каменную дощечку и чернила с кистью. К хлещущему дождю он относился уже безразлично, однако чувство нарастающего изнеможения отнимало всё. Он поскальзывался и падал, но вновь вставал и шёл дальше. Тень поднял на руки бездыханное тело, стараясь не заглядывать трупу в лицо. Он положил его на участок сухой травы под Древом и ещё долго сидел недвижимой и безмолвной фигурой, набираясь смелости. Тень подозревал, что такими темпами умрёт из-за обморожения, зуб на зуб не попадает. Юноша ощущал на себе тягость безысходности событий, ведь именно он и никто другой должен совершить ритуал погребения, поступая тем самым не только как благородный рыцарь, но и как человек. Тень осознал себя только когда взял горсть земли в кулак и бросил его в яму, после чего стал закапывать тело. Свежая могила и несчастный парень, по самые локти запачканный в грязь. Нечистоты впечатались в его рубашку и джинсы, на одном из кед лопнула подошва, квакая и набирая внутрь лужу. Следы от слёз застыли на щеках бесцветными змеями, струящимися до шеи. Тело нового Стражника болело, однако душа ещё нестерпимее ныла, может быть потому, что он схоронил не старика, дожившего свой век, не заблудившегося мужчину и не своего ровесника, а молодую девушку – красоту и нежность во плоти. Он не был уверен в том, что сделал всё правильно. Сокрушённо упав на колени, Тень свёл ладони в замок и склонил голову, прикрыв глаза. Он не мог произнести ни слова, губы онемели, приобретя мёртвую бледность и посинение, и Тень едва заметно нашёптывая молитву иссохшим подобием рта. «Прошу тебя, Господь.» Небо и Земля сжалились над ним, выпустив Солнце погулять в облаках. Оно ласково припекло своего светлого ребёнка, узнало его среди бесчинной нежити. Тень поднял голову в последний раз, встретившись с Оком небесным и благодарно вознеся ему взор жёлтых глаз, после чего упал в бессознании. Дождь закончился. Это было его испытание. Безвольное и окоченевшее тело предшественника Тени пробивалось сквозь рыхлую почву кустом сирени, насыщая упоительным ароматом всеобщую сырость. Ветви легонько коснулись исцарапанной ладони, отчего Тень недовольно поёжился, вздыхая во сне. Когда же теперь он шёл по Саду твёрдой поступью, по-хозяйски оглядывая каждое растение, то всегда вспоминал события давно минувших дней. Нынешний Стражник поднял подол своей накидки, волочившейся за ним чёрным шлейфом, и дерево любезно сбросило в него часть своих плодов. – Ой, это много! – оторопел Стражник. – Я угощу друзей, а остальное возьму, когда провожу их и как только соберусь уходить. Ты же не против? Таких вкусных плодов, как здесь, нет нигде. …Девушки любят сладкое, правда? Стражник смущённо опустил взгляд, зашаркав ногой. Дерево засмеялось шелестом листвы, игриво шёлкнув по носу зелёной веткой. Стражник ушёл в самый дальний ряд, чтобы набрать инжира, и что-то погладило его по голове. Он обернулся, удивившись слиянию яркого аромата со свежестью ночи. – О, это Вы… – поклонился Стражник. – Я обязательно полью Вас, как только попрощаюсь со своими друзьями, обещаю. Сирень-покровительница трепетно коснулась плеча ветвью лиловых цветений. Около неё рос такой же куст, но белый. Стражник понимал, откуда он взялся, тем не менее рассуждать об этом было тягостно. Придя на поляну, Стражник передал угощения Пилигриму, пока тот заставлял животное встать на ноги. Смурной, но податливый, как бродячая собака, Хаста почувствовал на спине бремя драгоценных плодов, сравнимые лишь с плодами из райского сада. – Полнолуние через пару часов, – утверждает Пилигрим. – Только чешется всё… Меня пугает, что это началось, когда я зашёл в Лес. Стражник промолчал и отвернулся, делая вид, будто ни о чём подобном он не осведомлён. – Через пару часов я смогу найти вас там, – сказал Стражник. – И будь осторожнее на болоте. Пилигрим настороженно затих, выуживая из Стражника напутствия и советы, медленно и терпеливо, как если бы вытягивал вену за веной из остывшего тела. – Клокотуны глупее Пёсьиголовых, – качает головой Стражник, встряхивая мокрыми волосами. – Но скудность их ума превращается в бешенство и отсутствие страха. Вам нечего опасаться, пока вы вдвоём. Их барабанные перепонки не настолько крепки, поэтому громких криков они всё же боятся. – У меня есть костяной нож. И палка. Даже с этим я не уверен, что мне хватит сил на оборону. – У тебя есть помощник, пока она не сбросила свои рога. Скоро сбросит, но вы успеете дойти. Или же взять рога с собой, они твёрдые и надёжные. Палка поможет тебе на болоте. Если же нет – разреши Сааре выпить своей крови и он вытащит вас из трясины. – А если встречу Оборотня? С шестью лапами. – Он узнает тебя по запаху, ты ведь свой. А её не тронет, потому что не охотится на крупное живьё. Только на землероек и шерстистых пискунов. Луна сияет идеальным колесом космической бесконечности, вот-вот начиная проливать свой свет на воды синего ручья. Стражник снимает с шеи связку ключей. – Я так понял, ты уже был в центре города. Я там живу. Дом номер девяносто семь. Двухэтажный, с белыми перилами на террасе. …Если потеряетесь, спроси у прохожего, как найти дом Мики. Пилигрим надевает ключи, пополняя нашейную коллекцию крестов. – Мы с тобой одинаково больны неизлечимой болезнью, Мики. – ухмыляется Пилигрим, переступая ручей одним шагом. Хаста следует за ним, когда верёвка на шее начинает тянуть. – Какой же? Проясни. Стражник кажется безмятежнее спящего удава, только что проглотившего тёплый ужин. – Всего несколько лет… с момента первой и единственной влюблённости. Лицо Стражника вытягивается в злобную гримасу с пониманием того, что ему изрекли очевидное, но так тщательно маскируемое. Горящие глаза свирепеют, начинают пылать жёлтым пламенем, рассыпая неосязаемые искры. – Я бы попросил, – шипит сквозь зубы Стражник. – Не здесь и не сейчас. Ты и так достаточно знаешь. – Жаль она не может говорить, – пожимает плечами Пилигрим. – Иначе бы ты не вёл себя так уверенно рядом с ней. От Стражника издаётся разочарованный вздох и шебуршание в траве. Долго бесноваться он не мог, однако это не было основанием, чтобы назвать его слабохарактерным. Выдержка и терпимость воспевались в балладах наравне с подобающими рыцарю манерами и отсутствием страха перед сражением – и не Стражнику ли – не Канцлеру ли, застрявшему в ветвях власти Древа истины как в птичьей клетке – непозволительно забыть об этом негласном уставе?.. – Извини, просто схожу с ума. Ужасная зубная боль, прямо челюсть сводит. – Я понимаю. Пилигрим оборачивается, ожидаемо созерцая неясный силуэт у корней Древа, говорящий с ним светящимися взглядом. – Я выведу нас отсюда, – кивает Пилигрим. – Спасибо, – едва слышно благодарит Стражник, тоскливо наблюдая за уходящими гостями. Уже у Лесного порога Пилигрим останавливается, нерешительно топчет голыми ступнями по листьям с облетевших деревьев. – Когда мы будем там и встретимся с тобой… Ты поможешь мне найти?.. – Она найдёт тебя сама, ты слишком её недооцениваешь, – отсекает вопрос Пилигрима Стражник. – Тебе нужно запастись терпением, но в ближайшие ночи – вы увидитесь. Я ей не друг, тем более не прихвостень. Я ничего не могу тебе обещать. Предчувствуй свои эмоции, вспомни, как звучит её голос, какого цвета её глаза, – и, возможно, только тогда вы найдёте друг друга. Надейся и живи этой надеждой каждую минуту. Не обижайся, но здесь и там – она во многом сильнее тебя. Пилигрим смотрит в гущу Леса, застеленную пеленой бескрайней тьмы, но теперь глаза видят куда больше и дальше, открывая скованные ворота надлежащего пути. – Я не обижаюсь. И я запомнил.***
Цветы, цветы, цветы!.. Ах, цветы!.. Ты сама как волшебный цветок! Любоваться тобой – значит до слепоты! Аромат твой красть – кровью нос льёт! Обнимать тебя, поцелуи дарить, и смотреть... Как улыбаешься мне в ответ самому... Ах, как хочется рядом с тобой умереть, Накормив этим самым твою красоту! « Стервятник. Возлюбленной » Ч.1***