***
Мой милый друг. Милый мой друг! Мне нравится танцевать с тобой, ты знаешь все движения наизусть! Я помашу тебе рукой, а ты помашешь мне в ответ. Я протяну к тебе ладонь и увижу, как ты протягиваешь свою... Я покажу тебе язык, а ты покажешь мне свой... Я нахмурюсь, и ты помрачнеешь... Я буду давиться слезами. Ты тоже заплачешь? « Стервятник. Зеркало в ванной »***
Щёлкает выключатель, и одинокая лампа прогоняет темноту желтоватым светом. Высокая дверь с облупившейся краской закрывается Большой Птицей на два оборота ключа. Стервятник внимательно осматривает помещение, замерев на пороге, – к счастью воспитанных Птенчиков сегодня всё на своих местах. Девственно чистая белизна настенной плитки поражает каждого из жильцов Крысиной или Псовой стаи. Здесь нет рисунков и надписей, нет сопливых и кровавых плевков, нет даже паразитирующего грибка или плесени. Благовония аптечного спирта и соляной кислоты уже никогда не выветрятся отсюда. Мокрицы и чешуйницы травятся регулярно, тараканы не заводят потомства под душевой кабинкой. В больших домах и семьях наверняка есть строгая комната, в которую нельзя войти без разрешения, – это папин кабинет. В Сером Доме тоже есть свой Папа, только у него не личный кабинет, а медпункт по оказанию первой помощи (но корректнее будет сказать, что он принимает пациентов в лаборатории или препараторской) Учителя и Пауки не замечают достойный потенциал, какой развивается в пытливом уму и золотых руках мрачного юноши. Кому какое дело... Стервятник не считает свои увлечения чем-то особенным, но заработанные деньги после лёгкой услуги – ещё никому не приносили горя, не принесут и ему. Большая Птица получает безотказный объект для экспериментов, пациент – избавление от насущной проблемы.***
Из крана с шумом вырывается лечебный поток горячей воды. Чугунная ванна, намертво прибитая к полу короткими ножками, наполняется быстро. Стервятник подходит к зеркалу, чтобы встретиться с двойником. Он упирается рукой об умывальник и пристально вглядывается в чужие глаза плавкого золота. Двойник не делает неожиданностей: не тычет пальцем в стекло, даже не смеётся. Такой безличный... Папа Птиц осуждает взглядом, но двойник в очередной раз побеждает его секретным оружием. Он показывает. Тёмные круги под глазами, царапины на лице от длинных когтей и стеблей растений. Обкусанные и обветренные губы с повреждёнными уголками из-за той, самой ужасной ночи в его жизни, и куска тряпки, которой помогли заглушить вопли и разрезать рот до кровотечения. Стервятник проводит ладонью по подбородку. Щетина не колется, её просто нет и появляется не так часто. Лицом и знаниями – Рекс взрослый человек, телом и душой – уязвимый подросток. Затем он жмурится, стуча по горбатому носу костяшкой пальца, удостоверяясь, что костно-хрящевая ткань всё ещё держит его птицеподобную породу. Иначе без клюва он перестанет быть Стервятником, но наиболее трагично для него – перестать быть братом-близнецом." – Я всё ещё жив. Но часть меня умерла уже тогда, вместе с тобой. Я боюсь, что проснувшись однажды, не смогу узнать тебя в своём отражении. Я скучаю, словно ты вот-вот откроешь дверь нашей комнаты дубликатом ключа и позовёшь курить на крыльцо скрипящих половиц, хохоча переваливаясь с протеза на костыль."
***
Ванна готова, пар над ней клубится бархатистой дымкой. Большая Птица притаскивает стул с другого конца комнаты, чтобы положить одежду и купальные принадлежности. На один из незанятых крючков он вешает халат и забирает своё полотенце. Стервятник, утомлённый поглощением лекарственных средств и отсутствием ночных грёз, медленно стаскивает с себя одежду, и голые ступни ощущают неприятно холодный кафель. Остаётся одно сложное задание – собрать причёску вверх, чтобы не намочить в воде. Он с досадой расплетает тонкую косу, подмечая в ней пряди седых волос и изрекает негромкое "Какой кошмар". Наматывает их на шариковую ручку, принесённую в кармане халата, конструируя на голове соломенное гнездо. Птичий Папа оставляет кран открытым, слегка уменьшая напор, дабы не остудить маленькое море и хорошо прогреть ломящие кости. Ноги опускаются на дно ванны, и Стервятника потряхивает от перепада градусов. Наконец ему удаётся сесть, обнимая колени. Он заворожённо наблюдает за текущей водой, как за тропическим водопадом, баюкая самого себя. Первые пару минут сидится замечательно, пока Большая Птица не вспоминает о своих изувеченных лапках. Под пластырями прячутся кусочки бинтов и марли, пахнущие травянистыми примочками. Отклеиваются тягостно, как древесная смола, скрывающая от неженок жгучие линии.***
Линии – что-то острое, Линии – что-то страшное, Линии – что-то противное, Мерзкое и ужасное. Линии слишком ровные, Слишком долго втыкаются, Слишком резко пронзаются, С кровью алой сливаются.***
Пластыри собираются в общий ком и ожидают доставки в мусорное ведро, когда вожак направится познавать дивные сны. Стервятник оглядывает свои руки, – и ему совсем не нравятся. Чересчур грубая кожа ладоней, рубцы запёкшейся крови и сухие мозоли. Он окунает их воду, чтобы скрыть из виду. ...Снова больно. Ему кажется, что на раны сыплют соль и льют лимонный сок, как они жжутся, будто окутанные языками пламени, не давая затянуться ссадинам. Папа Птиц втягивает воздух сквозь зубы, шипя от покалываний, но вскоре расслабляется, впитывая обволакивающее тепло. Стервятник любит принимать долгие и горячие ванны. Они заменяют ему объятия. Кое-как Большой Птице удается прилечь, вытягивая ноги, но, конечно, не полностью. На коленях зеленеют и желтеют синяки, пугающие своими размерами и количеством, особенно колено хрустальной ноги с неаккуратным шрамом. Стервятник не знает, можно ли любить этот шрам, как остаток воспоминаний о Тени, или ненавидеть, как желание стать кем-то отдельным от брата. Он не знает – поэтому просто трёт себя мыльной мочалкой и старается не уснуть.***
Видимых изъянов много, но невидимых – ещё больше. Стервятник задерживает дыхание, пересчитывая рёбра с мыслью: "Подарил ли одно для Неё?" Нет, к сожалению. Он разочарованно выдыхает. Он мог бы подарить, и не одно, и не только рёбра. Из-за этих неотданных чувств и даже частей тела ему становится совестно. Птичий Папа тешит себя, что вскоре сможет ещё успеть. Всё у него было какое-то вытянутое, бледное и тощее, но облюбленное и обласканное её руками." – Твой брат приходит ко мне.
– Ты ему нравишься.
– А тебе нравлюсь?
– Это не важно. Но хочу сказать, что запретить его визиты к тебе – не в моих силах. У Тени свой нрав и с каждым днём мне всё труднее понять его.
– Пусть приходит. И ты приходи, когда захочешь. "
Заманчивое предложение. Но ужас собственного признания осознаётся не сразу, пробирая до костного мозга. Стервятник чувствует, как волосы встают дыбом. Ужас того, во что он мог превратиться, если бы она согласилась на его отчаянную жертвенность. Сегодня, в беспощадно холодное начало зимы. Сегодня он говорил правду и только правду после того, как она впервые коснулась его. Сегодня возгорелся пепел истлевшего сердца. Оголённый не телом, но душой: и для Папы Птиц это был несравнимый позор. Какая же глупость... Что за слабоумие двигало им в тот момент? Расслабленный от крепкого сна и вкусной сигареты, он внезапно осмелел. Забылась и спутанная копна волос, и его простудное состояние: перед ним была лишь она. Каждое её слово и каждое движение. Стервятник боялся моргать слишком часто или посмотреть в другую сторону, только бы не упустить её из фокуса своего внимания. Даже смущение, проявившееся на щеках, не позволило ему отвести взгляд. Большой Птице хотелось верить, что это не сон. А если и сон, то пусть продлится вечность. Но... Она отказалась от его нездоровой любви. Ей не нужна выгода. Ей не нужны его слёзные признания. Она предлагает ему что-то странное... Взаимное и искреннее. Стервятник помнил, что любовь – это болезнь. Мучительная, безумная и жестокая, он помнил из книг. Но в тех книгах была и другая любовь: трепетная и нежная, исцеляющая и окрыляющая, дающая свободу и счастье. Он не думал... Он даже не мог надеяться, что однажды почувствует ту самую, бескорыстную любовь. Ему становится стыдно. Может быть он не так хорош, чтобы иметь шанс обладать этим возвышенным чувством. Может быть он не достоин. Тень заслужил такой любви, но не его брат-неудачник. Особенно досадно и жалостливо с того, что Игла – доброе создание, одна из немногих детёнышей, выращенных Домом и вскормленных Наружностью. Там, за металлической сеткой и невысоким забором – зло. Игла появилась в Сером Доме поздно, появилась из Наружность, но не принесла с собой зло. Ни внутреннего, ни внешнего уродства. Птичий Папа на мгновение задумался, – да, она красива. Разумеется, у всех свои идеалы, но, кажется, их у Стервятника никогда и не было. После смерти Макса, в самый расцвет подросткового возраста, ему совсем не было дела до представительниц противоположного пола. Исчезли страстные картины постельных сцен из взрослых фильмов, пропал всякий интерес и разыгравшееся воображение. Рухнула его юношеская беззаботность, рассеялась клубничная дымка сладких грёз. Облака сладкой ваты сменились на грозовые тучи. Солнце стало ненавистным посредником нового дня, яркость окружения выгорела блёклыми красками. Жизнь поплелась унылыми сутками и припасённой петлёй. Ради чего он вообще жил? Наверное сейчас сам Папа Птиц затруднится ответить на такой вопрос. Но с недавнего времени у него возникла цель, иной смысл существования и мерцающая надежда – ещё раз, хотя бы в последний раз оказаться с ней наедине. Снова взяться за руки, положить одну из её ладоней на свою грудь и дать услышать это. Как быстро бьётся его сердце, как оно отдаёт колкие импульсы через всё тело, как бешено скачет пульс, доводя до истомной дрожи. Игле бы понравилась музыка его души. Звонкие ноты из источника кровавого океана, серенада из частоты биения сердца об грудную клетку. Всё из-за неё и всё для неё. Он в недоумении, что даже к нему, даже к монстру Серого Дома (откуда бы не взялось это прозвище) – она оказалась добра. С ней он не чувствовал своей усталости, наоборот, хотелось говорить. Рассказать обо всём: пожаловаться на здоровье, поплакаться о брате и поулыбаться до боли в скулах, корча по очереди дурацкие рожицы. Стервятник вспоминает приятные, миловидные черты её лица, робкий голос, сравнимый с чистым журчанием ручейка. Он не знает её страхов и тягости недетского бытия. Он помнит только хрупкие кисти рук, мимолётные касания и тепло алых губ. Большая Птица закрывает глаза, теряя из вида плывущие горки кружевной пены на глади мыльной воды. Его тело плавится, будто свеча от накатывающего жара. Такие невинные, даже трогательные фантазии разгораются в его всё ещё немного болезненном рассудке. Возможно поднялась температура. Но от такого долгожданного уединения и окутывающего наслаждения – Стервятник не может отказаться. Что он тогда почувствовал? Чем для него был их первый поцелуй?" Это было как лихорадка. Я болен этой любовью, этим жаром, который уничтожает изнутри словно горячка. Это неприятно, да. Но есть в этом и покой. " " Эти касания губ... По ощущениям словно автобус сбил. И сразу же захотелось ещё. "
Ногти царапают низ живота, задевая редкие лобковые волосы. Он ведь тоже человек. Юный телом, но крайне неопытный в искусстве самоудовлетворения, хоть и для других парней его возраста – это уже вошло в рутину, будто умыться с утра или почистить зубы. Ему чудятся нежные слова из её уст, шепчущие прямиком в уши. Как мягкие ладони гладят его лицо, а после заключают крепкие объятия. Как он тянет девушку вниз, приглашая сесть к нему на колени, чтобы подарить новый поцелуй... – Открой, Стерв! Слон сейчас выбьет дверь! Папа Птиц хватается за сердце и чуть ли не ныряет под воду от испуга. – Господи, Боже... Ну что там?! Щёлкает ключный механизм и дверь распахивается. За ней изрядно взволнованный Конь и ворчащий Дракон (единственный, кому Стервятник доверил некоторые ключи). С видом победителя заходит Слон – очень гордый собой, и за ним проснувшийся Дронт, который толкает коляску Фикуса. Дронт начинает лекцию о важности личного пространства, но неразумные не улавливают эту информацию ни в одно ухо. Состайники уходят, извинившись и прикрыв дверь, оставляя отца и детей на моменте счастливого воссоединения. – Тебя долго не было, – гнусавит Слон, садясь на стул (прямо на вещи вожака) и кидая в ванну косоглазых резиновых лягушек. – Я же зову тебя посидеть тут... И вот я подумал, что тебе самому здесь очень скучно без меня, правда? Фикус перебирает рисунки Слона, а затем тоже решает поделиться с Птичьим Папой любимой игрушкой. Теперь вместе с жабами-пищалка плавает тяжелозадый носорог, который чудом не тонет, рассекая рогом пузырьки пены. – Конечно, Слоник. Мне здесь очень одиноко... – вздыхает Стервятник. Даже Птенцы не позволяют "грешить", для них он – святыня. Какая жалость...***