***
Радостно идти туда, где заведомо знаешь, что тебя там ждут. Но вряд ли Папа Птиц желает видеть сегодня хоть кого-то. Даже гостя с благими намерениями. Если в коридоре мало домовцев, то это совсем не значит, что шум устранён надолго. От мальчишек в таком возрасте можно наблюдать самые безрассудные и бестактные поступки. К счастью, мой компаньон весьма уравновешен. Дронт напевает себе мотив из песенки для детей, вроде "London Bridge is fallen down". Как удачно... В одном из куплетов этой песенки поётся о том, что милую Леди заперли на ключ, точнее замуровали живьём в стену Лондонского моста. По легенде, так сооружение простоит ещё долго, и не разрушится... Возможно скоро Третья спальня станет моей погребальной ямой, выбраться из которой никак не получится. Это забавно. И смешно со стороны, если бы кто-то умел читать мои мысли. Повезло, что в Доме нет телепатов. Тем временем мелодичный напев не умолкает и уже подкармливает липнущую тревожность. Я решаюсь попробовать ввести Дронта в какой-никакой разговор: – Как он сегодня? Лучше?.. Хуже? Дронт поглядывает на меня соловьиными глазками, явно разомлевшими от чего-то не очень полезного для здоровья. Птицы, Птицы... В бесконечной апатии и не к таким методам прибегнешь. У каждого из них давно чешутся руки сменить эту заунывную пластинку с серьёзными лицами и чёрными рубашками, только Папа не разрешает. Стервятник обезумел, и его безумство расползлось по стенам и потолку Третьей спальни зелёными побегами растений. По неокрепшим умам состайников и траурному облику на постоянной основе. Хотел ли сам Тень такой посмертной памяти? Думается, что нет. Комната Третьей – один сплошной алтарь, в Доме только Фазаны могут скорбить также долго, как скорбят Птицы. Но масштабы скорби в Гнездовище превышали даже самые слезливые „вечера памяти“ в Первой группе. Стервятника понять нетрудно и ему нельзя не соболезновать. Это как потерять часть самого себя. С видимыми и невидимыми различиями, но родную кровь. А наличием в Доме кровного родственника может похвастаться не каждый. И вместе вы уже семья. Намного и несравнимо ближе, чем образовавшиеся стаи с условными "мамами" и "папами". Впрочем, оба варианта хороши одинаково, потому что быть сиротой среди других сирот никто не хочет. « ВЫРОЙ СВОЮ НОРУ И ЖИВИ ПО СОВЕСТИ! » Моя признательность Вам, настенные агитаторы. Вы, как всегда, в то время и в том месте. Размышления мелькают в голове бегущими строками, как из новостных телепередач, пока Дронт молчит и переодически икает, собираясь всеми силами, чтобы ответить мне: – Стервятник мало спит, – наконец начинает он. – Не только сейчас, а вообще. Ложится позже всех и встаёт раньше всех. Можно сказать, отгоняет от нас кошмары, хи-хи-хи! А если конкретно сегодня... – Дронт поглядывает на дорогу, чтобы не проскочить мимо цели. – Мы должны были идти на завтрак вместе, как обычно всей стаей. Папа даже смог уединиться в ванной, пока мы собирались, но... Когда он вышел, стало понятно, что дойти до столовой у него вряд ли получится. Папа ещё слаб, поэтому будь с ним повежливее, иначе... Укоризненный взгляд направлен прямо на меня: – Иначе мы вправду съездим тебя на ужин, вместо жаренного ягнёнка. За почившего Макса не ставят тарелку супа, и за Папу не поставят. А кому-то иногда не хватает своей порции... Дронт говорит жуткие вещи. Предполагаю, что многие ребята не доедают, но чтобы настолько... Может быть зимой они действительно живут впроголодь. Самостоятельно никак не догадаться, чем питаются птенцы Птицы-Падальщика. Возможно, дело далеко не в порциях еды или их разнообразии. – Всё, что попросит Стервятник – я принесу. И свыше того, если подвернётся случай. Не нужно меня запугивать. Его здоровье в наших общих интересах. Дронт широко скалится, удовлетворённый снисходительной реакцией: – Прекрасно! А вот мы уже и здесь! Дверь Третьей спальни поражает своими габаритами: замочная скважина, как проём электрической розетки, и грубая ручка, как две мои ладони. Большой Птице в самый раз, а для меня и Птенцов словно ворота во дворец. Пока Дронт приспосабливается к открытию двери с цветком в руках, я изучаю окружающие стены. Чёрные строчки, написанные то ли углём, то ли сажей, находят меня сами. Особо ничем не примечательные, притаившиеся за спиной и, почему-то, отдающие нравом забытой вещи. Строчки вещают о "стёртых клыках" и "зубном прахе", что очень напоминает мне более известное послание о "деревьях и шишках в раю", а также "сменных молочных зубах Старой Птицы". Может быть этот угольный писарь один из подражателей Стервятника... Или сам Птичий Папа подражает кому-то. Уже намереваюсь помочь горе-джентльмену в роли Дронта, но он настойчив на своём гостеприимном жесте. Дверь открывается со скрипом петель, не особо противным, и меня пропускают вперёд.***
Ясный день с мелким снегопадом, и оттого дебри Третьей комнаты кажутся не такими зловещими. Растения беззвучно колышут тишину и Птичьи сны на собственных листьях. Дронт захлопывает дверь и я со смирением оглядываюсь на последний шанс разумного побега. Сверху что-то глухо стукнуло. Это лошадиный череп приветливо скалится отполированной мордой, красуясь своей наготой. И тебе не хворать, милая лошадка. Процветания твоему вечнозелёному пастбищу и душевного покоя твоему хозяину. Зелёные коридоры укрывают от любопытных посетителей интерьер спальни (если таковой вообще имеется), прорастают вездесущими убежищами. Наверное не столько для Птенцов, сколько для Теневого господина. Вьюнки и плющи, лезущие на стены... Папоротники вместо пушистых ковров. Монстера и драцена в позициях стойкого оловянного солдатика. Остальные насаждения либо просто красивы, либо я их не узнаю вовсе. Пахнет в цветочном Гнездовище, как ни странно, хвоей и жжёным сахаром. Оно и понятно: мороз трещит за стёклами. Запах не резкий, а проникающий в рецепторы отнюдь не спеша, усыпляющий, как ритуальные благовония. Может быть это Тень насылает своё мстительное колдовство, завидует чужим ногам или, напротив, так оберегает уязвимого из-за простуды брата. Вожак не покинул стаю, очутившись на другом конце пространства. Но никакого сонного тумана я не наблюдаю. Может быть это спадает неосязаемый балласт с души и тела всяк сюда входящего, потому что "вальс цветов" постепенно расслабляет шепчущим эхо. Хочется даже присесть на пол, облокотиться о стену или прямо у двери. Клонит в сон. Ноги становятся ватными, подкашиваются. Дронт, кажется, тоже ощущает подобное наваждение, сердито почёсывая колено. Нужно пробираться ближе к свету, то есть ближе к Стервятнику. Справа от себя замечаю две полки с Птичьей обувью и она едва ли не вся чёрная. Только металлические пряжки и шипы, заклёпки и замки выделяют среди общей толпы шикарные ботинки вожака. Их у него много, мне ли не знать. На любой случай и под разное настроение у Папы Птиц есть отведённая пара. – Мы недавно прибирались, – говорит полушёпотом Дронт. – Обувь чистая? Правильное решение. Стервятник, судя по всему, отлёживается в кровати или занят трудоёмким делом. Нервировать его громкими голосами не будем. – Чистая. Я никуда не выходила из Дома. Демонстрирую моему проводнику обыкновенные кеды, какие есть и у него, и у всей стаи. – Вижу, – кивает Дронт. – Тогда проходи, не разувайся.***
Мы очутились в ботаническом саду. Точнее только я, потому что Дронту здесь всё до скуки обыденно. Лиственные и ветвистые проходы, лабиринты тропической пещеры. Он ориентируется в них с лёгкостью, маневрирует между громадными и не очень горшками растений. Среди зелёной массы различаю застеленные кровати и убранные тумбы с личными вещами. Большая Птица приучает к порядку и Птенцы его слушаются, что конечно похвально. Замечаю силуэт камина, сохранившийся похоже только в Третьей. Он бесполезен, потому что комнаты отапливаются от батарей, но Птицы используют его вместо шкафа. Виднеются скрученные плакаты из кабинета биологии и стеклянные колбы причудливых форм. Рядом стоят два вычищенных кальяна – настоящая гордость из курительной коллекции Стервятника. Стены лабиринта редеют, пропускают всё больше света. Ох... Мы в склепе многоуважаемого Папы Птиц? Одинокая кровать у окна, отгороженная от всей комнаты квадратом из растений с самыми длинными стеблями. Как будто Стервятник опасен настолько, что изолировал сам себя в угловой вольер. К кровати вплотную придвинут письменный стол, а под кроватью толкаются и уже вываливаются кучи книг. Некоторые я давно искала в библиотеке, но тщетно. Вот куда деваются пропавшие учебники. Стол переполнен всякой всячиной. Рабочее место, это уж точно. Тетради и снова книги, ножницы и нитки, ручки и карандаши... Сиропы и микстуры, таблетки и мерные ложечки. Градусник, бинт для перевязки и леденцы от боли в горле. Количество медикаментов меня удручает. В кружках с чаем плавают лимонные дольки, рядом тарелки с корочками апельсина. Один из них съеден наполовину, другой – выгрызен полностью, мог бы уже и кожуру проглотить. Птица-Падальщик из Третьей не прочь полакомиться цитрусовым фруктами. Буду иметь это ввиду. Дронт подходит к кровати Птичьего вожака и наклоняется туда, где по предположению находится его голова. Тормошить спящего Стервятника боязно, так что Дронт вяло покачивается влево и вправо скрестив руки за спиной, скорее всего, для равновесия. – Па-па! К Вам посетитель! Он... Она! – Дронт путается в словах, некоторые чеканит по слогам. – Вас она обрадует! Одеяльная куча шевелится. Стервятник, проморгавшись и зажмурившись, начал вылезать из сооружённого гнезда, приподнимаясь на локтях. Дронт услужливо ставит подушку к изголовью кровати, пока Папа Птиц трёт лицо когтистыми лапами. Лапы без рядов колец и ключных браслетов, из-за чего кажутся куда более птицеподобными, с длинными и тонкими пальцами, где лишь чёрный лак, пусть немного облупившийся, ещё мог указать на человечность их владельца. Смотреть на Стервятника сейчас было особенно приятно. Есть в нём это потаённое очарование, которое можно разглядеть только без килограмма украшений и мрачного макияжа. Почти невидимые веснушки на горбинке носа, почти прозрачные ресницы под блёклым светом из окна от зимнего солнца. С растрёпанными волосами в цвет бледного лица, он стал похож на приведение. Дико непривычный, но, не скрою, притягательный образ. Стервятник сбросил весь маскарад и при этом не потерял своей статности, а халат в полоску делался уже праздничным костюмом. Такой пёстрый предмет одежды явно не из гардероба Папы Птиц и, возможно, был подарком от Четвёртой." – На выздоровление вожака ничего не жаль!"
Вопит Шакал Табаки где-то в отдалённых местах моего воображения. – Я ещё принёс традесканцию, – рассказывает Дронт, оставляя растение на столе и выдвигая для меня табурет. – Пожухла в классе, бедняжка. Ты же вылечишь? Поможешь? Большая Птица вяло кивает, потирая глазницы. Под халатом оказывается чёрная кофта (наверное часть пижамы) с вырезом-лодочкой, поэтому нам, немногим присутствующим, хорошо видны его широкие и худые плечи, острые ключицы. Табурет мне не нужен. Сажусь на кровать, ближе к Папе Птиц, но не вторгаюсь в его пространство с объятиями и состраданиями. Мы не настолько близки, да и не по моей натуре переживания такого типа. Стервятник диковат. Нужно осторожнее. Пусть привыкает понемногу. – Чем могу быть полезен, миледи? Его вопрос повисает в воздухе без моего ответа. Птичий Папа ошарашенно вглядывается в моё лицо, затем снова трёт глаза и снова моргает. Стервятник сонный, но вполне здоровый. Около стола притаилась гитара и выглядывает колковым механизмом. Большая Птица очень наверняка умеет играть на этом струнном инструменте, а может быть и петь хрипловатым тенором. Он – вожак стаи, устрашающий большинство домовцев одним своим видом. Он – замкнутый парень, обожающий молочный шоколад и эскимо на палочке. Вскоре смогу написать целую статью для БЛЮМ'а, где подробно распишу о различных предпочтениях Птичьего Папы. Прости... Я уже слишком много знаю о тебе, Рекс, чтобы просто так отдалиться и забыть. – Ты вспомнила о своей чудной вещице? – его сухие губы-ниточки трогает нежная, кошачья улыбка. И от этой улыбки в моей грудной клетке растеклось тепло, как тогда, при недавней личной встрече на крыльце. – Каюсь, слёг в горячую постель и совсем забыл попросить Птенцов вернуть тебе её. Очень мило, что ты решилась навестить меня лично. Но впредь больше не утруждай себя вылазками в моё загнивающее болото. Папа Птиц достаёт спрятанную за шторой кружку, мою кружку с одним из его ключей на верёвочке, точно вместо брелка. Намеревается отдать её с неожиданно трогательной благодарностью: – Спасибо, я согрелся. Дронт активно наблюдает за нами, как за героями драматичной сценой с экрана телевизора. – Первым попутным ветром сразу же к тебе, но не за кружкой. Ты меня беспокоишь. Птичий Папа растерянно притягивает "вещицу" обратно к себе. Сжимает в обеих руках, должно быть осознав, что я здесь по более важному делу. Сердечному ли?.. Явственно нетерпящему чужих ушей. – Сходи прогуляйся где-нибудь, – обращается к Дронту Стервятник. – И подольше. Если кто-то будет спрашивать, то скажи, что я крайне занят и не желаю никого видеть. Только без подробностей. – Понял, я всё понял. Тогда покараулю в коридоре, около двери, чтобы уж наверняка, – Дронт задумчиво чешет затылок. – Наших тоже не впускать? – Именно. Я надеюсь, ты меня не подведёшь. Дронт исполняет быстрый поклон и кидает на меня прищуренные взгляд. Пробегает стрелой к выходу и, чертыхаясь, хлопает дверью. – Прими мои глубочайшие извинения, – Стервятник отставляет кружку на стол. – Что смог доставить напрасное беспокойство. Но смею предположить, что цель твоего визита не касается моего здоровья. Так ведь? – Ошибаешься, – достаю сумку, начинаю в ней ковыряться. – Хочешь курить? – Не откажусь, – Большая Птица смотрит заинтересовано. Вытягиваю для него кем-то начатую пачку ментоловых "More". Угощаю, продаю поштучно, но Птичьему Папе отдаю всю. – Я твой должник, – он кладёт на одеяло пустую пепельницу, которой часто не бывает даже у девчонок. – Не нужно, забирай себе. Открываю пачку, выдвигаю перед ним. Никогда не видела, чтобы кто-то так жадно, облизывая губы, наблюдал за моими руками. И за пачкой сигарет, конечно же. – Ты не присоединишься? – невнятно процеживает вожак, держа в зубах сигарету и поджигая её кончик об огонёк весьма недешёвой зажигалки. – Не курю. Стервятник вкушает долгожданную затяжку, блаженно прикрывая глаза. Дым выход из его рта, и Большая Птица превращается в белоусого китайского дракона. Открыв глаза вновь, он смотрит так проникновенно, что вопреки собственной сдержанности больше не выдерживаю зрительного контакта и, смутившись, опускаю взгляд к пепельнице. – Это правильно. Каждому бы твою беспристрастность. Все мы грешны, разумеется, но... Я очарован.***