Между грязных стёкол

      Проснулась Анна только тогда, когда ее грубо тряхнули за плечи. Голова почти не болела, но глаза все еще резало от неестественно белого света люминесцентных ламп. Сфокусировавшись на собеседнике, Леманн едва удержала лицо: поотдаль от нее, за спиной Вайса сидела связанная по рукам и ногам тетя Моника. Старушка согнулась под тяжестью ситуации, сдалась и лишь тихонько всхлипывала, то и дело поглядывая на племянницу. Крупные слезы катились из поникших глаз, а вся поза тети выражала крайнее смирение. Обойдя по кругу Монику, Вайс встал за ее спиной и положил широкие ладони на подрагивающие в истерике плечи старушки. Леманн закусила нижнюю губу, лишь бы не выдать что-то грубое и не спровоцировать бандита приступить к пытке. Девушка до сих пор боялась, что начнут с тети, и она ничего не сможет сделать, глядя на мучителей Моники и страдания пожилой женщины.       С большим запозданием пришло осознание того, что она натворила, сбежав от Киллы. Возможно, стоило поведать Харкану о том, что Вайс не перестал шантажировать девушку после их встречи в холле больницы. Наоборот, сообщения начали приходить с завидной регулярностью, и от их содержания сердце девушки каждый раз разбивалось. Сначала это были красивые пейзажи, но затем девушка начинала узнавать окрестности города Котка. Они подбирались все ближе к дому тети, и вскоре Моника в телефонных разговорах стала упоминать, что на чердаке слышит постоянный шум и какую-то возню. Старушка стала плохо спать от страха, но полиция лишь разводила руками: никаких следов взлома или проникновения не было обнаружено. Леманн приняла решение связаться с Вайсом и назначить встречу, на что ей посоветовали привести в порядок все свои дела и через два дня быть готовой к «долгой поездке за город». Леманн решила, что главное ее дело в Германии — это Килла, поэтому она без сожаления провела последнюю ночь с тем, кто был ей дорог. Единственное о чем она волновалась, было то, что она так и не призналась в своих чувствах. Более того, в записке она не только не оставила сведений от своем местонахождении, но и попросила не искать ее. Тяжело было писать о том, что их встреча была ошибкой, и она пропадает по своей воле, но тогда Леманн казалось это отличной идеей. Чем сильнее Килла ее возненавидит, тем дольше он не будет ее искать, если вообще будет. Являясь по натуре честным человеком, Анна не хотела умирать, погрязнув во лжи, но тогда это казалось единственным выходом, чтобы хоть как-то обезопасить Киллу от мести и кровопролития. Теперь, понимая свой эгоизм, Леманн мысленно взвыла: тетя Моника, святая женщина, закончит свои дни вместе с горячо любимой племянницей в ангаре для лодок.       — Приятно видеть вас снова, герр Вайс, — пересохшие губы не слушались, слипаясь при каждом слове еще сильнее. — Я, так понимаю, вы решили устроить публичную казнь.       — Добрый день, фрау Леманн. Не совсем так: здесь нет зрителей, только участники представления, — сердце доктора пропустило удар и сложило крылья. Призрачная надежда померкла, как и вера в людей. Тетю точно убьют.       — Убийство тети вам ничего не даст, я и так достаточно страдаю от вашей излишней навязчивости, — судорожно думая над ситуацией, Анна вся обратилась в слух, пытаясь разговорить собеседника: возможно, она надавит на какую-то болевую точку, и Монику отпустят. Воистину, безосновательная надежда — самая большая ошибка человека.       — Мне не так важно, кто ляжет с вами в одну могилу: будет это тетя Моника, ваша милая соседка по дому, начальник безопасности, с которым вы сдружились в Италии или же ваш бывший босс. Я лишь постараюсь забрать у вас все самое дорогое, как это было с моим сыном, — мутные глаза Вайса неестественно заблестели сталью. Он расхаживал туда-сюда, довольный своим театром страданий. Обе женщины смотрели друг на друга красноречиво и горько, прощаясь навсегда. Неожиданно Вайс подал знак, и Леманнн развязали. Доктор напряглась, раздумывая о том, что же задумал этот псих, старательно отгоняя от себя единственный правдоподобный вариант развития событий. Выпрямиться и посмотреть в глаза своему мучителю не составила труда, пока в ладонь девушки не лег пистолет.       — Вашей тете все равно не жить, поэтому я даю вам выбор: либо вы сами ее убьете, либо это сделаю я. В первом случае она умрет быстро, во втором я буду резать ее на ремни у вас на глазах. Как думаете, сколько часов она продержится? — естественно, ответа не последовало. Моника с ужасом наблюдала за диалогом, который не предвещал ничего хорошего. Строго говоря, она не беспокоилась за свою жизнь, потому что переживать о таких мелочах в 70 лет как-то не солидно. Она, бесспорно, прожила долгую и достойную жизнь, полную радости и горя, счастья и сожалений. Глядя же на свою взрослую племянницу, женщина переживала лишь о том, что Анна так и не познала настоящего счастья, зарывшись с головой в бумаги и сожаления, изредка тратя время только на сон и еду. Тетя понятия не имела, зачем этому бандиту понадобилось убивать их обеих, равно как и не понимала, как ей следует действовать дальше. Впрочем, кажется, Анна уже приняла решение.       — Я прошу вас, герр Вайс, удовлетворить мою скромную просьбу убрать кляп и дать нам минуту на разговор, — коротко кивнув, мужчина дал знак, и один из охранников отклеил с лица Моники скотч. Анна сделала шаг навстречу тете, скрывая дрожь в ногах. Пистолет мертвым грузом лежал в ладони, отчего та обессиленно немела.       — Тетя Моника...— начала было доктор, но слова умерли вместе с верой в лучшее. Слезы катились и разноцветным монисто падали на перепачканное черное платье.       — Ты ведь все решила, зачем сомневаешься? — последовал ответ. Моника не была бы мудрой, если бы не умела смотреть в самую суть ее, Анны, сердца. Зная племянницу, она была точно уверена, что девушка выбрала первый вариант, потому что не могла допустить, чтобы над тетей издевались. Ее храбрая смелая девочка сейчас стояла, вытянувшись в струну, до побелевших костяшек сжимая рукоятку Глока. — Я все знаю, моя дорогая. Не вини себя: ты не можешь поступить иначе. Уходя в темноту, я сохраню в сердце любовь к тебе и безмерную гордость, — пять пистолетов были направлены на Анну, и три держали на прицеле тетю. Щелкнул всего один предохранитель.       — Я люблю тебя, — утонуло в выстреле. Тело Моники замерло и неестественно мягко осело на стуле. Теперь тетя была такая спокойная, такая умиротворенная и расслабленная, что ноги предали Анну, и она, как подкошенная, рухнула на колени, силясь не взвыть. Оперевшись руками о пол, она судорожно вдыхала ртом воздух, вперемешку с прогорклым запахом пороха и машинного масла. В повисшем молчании раздался хриплый противный смех Вайса. Кажется, он один получал неимоверное удовольствие от происходящего. Забрав из дрожащих рук пистолет, мужчина погладил Анну по голове, явно удовлетворенный тем, что его план претворяется в жизнь, как по нотам.       — Брависсимо! Вы превзошли саму себя. Какая экспрессия, какой накал страстей! Я будто снова побывал в театре Кабуки. Думаю, теперь можно и прогуляться. Прошу вас, фрау, составьте мне компанию в небольшом путешествии на лодке. Уверен, вас заинтересуют здешние красоты и пейзажи, — неожиданно Вайс обратился к одному из своих подчиненных. — Штофф, Фукс, свяжите ее покрепче и сопроводите на катер. Следите, чтобы вас никто не увидел, — без лишних слов мужчины связали Анну и поволокли к причалу. Перспектива быть утопленной теперь не казалась Анне чем-то ужасным. Мир померк.