«Ни один человек, кроме твоего портного, не был счастлив рядом с тобой. Ты способен использовать людей исключительно в утилитарных целях.»
«Я последние несколько дней чувствовала себя той самой тряпичной куклой, которую тянули в разные стороны два ротвейлера.»
«Похоже, наш кареглазый красавчик потерял сознание. Быстро звони в скорую, Курц, иначе мы не успеем!»
«Я не заслуживаю этого. Застрелите меня сейчас, если в вашем сердце есть хоть капля сострадания.»
«Я не знаю, не представляю, как жить эту гребаную жизнь после всего, что со мной произошло!»
«Какая это по счету девчонка, которая погибает от твоей руки? Третья? Четвертая?»
«Мне горько думать, что, возможно, вы не раз пожалели, что спасли меня тогда.»
«Если вы надеетесь на выкуп, то за меня никто не заплатит: я — сирота.»
«Зато я все это время беспокоилась о вас. Видимо, зря.»
«Если я хоть что-то для вас значу, помогите мне.»
«Мне будет легче, если это сделаете вы.»
«Прости.»
Стакан с виски падает на ковер, и мужчина с тихим стоном закрывает лицо руками. Все его прошлые попытки объясниться были так же далеки от разговора по душам, как пляска святого Витта от понятия танца. Эти лаконичные, юридически выверенные фразы, эта насмешливая манера речи, уход от прямых ответов — он правда ожидал, что Анна все поймет? Эта проклятая отстраненность, которой его научила жизнь, раньше помогала ему оставаться неуязвимым для врагов, с успехом плести интриги и свергать с пьедестала одного босса за другим. Сейчас же она только мешала достичь желаемого доверия. Килла уже давно никого не объявлял своим другом, братом или любимой женщиной — только бизнес партнеры, только девушки на одну ночь. Каждый острый на язык выскочка, который рано или поздно встречался ему на пути, считал своим долгом напомнить мужчине, что он — без эмоциональное существо, которому наплевать на других с Бранденбургских ворот, но мало кто знал подлинную биографию главного босса немецкой мафии. Для большего эффекта история детства и становления Киллы была основательно переработана, чтобы создать репутацию психопата, который, будучи подростком, задушил свою маленькую сестру, сам вызвал патруль и до приезда полиции сидел в столовой, уплетая хлопья с молоком под «Том и Джерри». Стоит ли говорить, что эта клишированная до безобразия история оставила на соратниках неизгладимое впечатление, а Киллу после этого в равной степени боялись и сторонились. Конечно, к реальной биографии это не имело никакого отношения: в действительности мужчина не знал ни своих родителей, ни других родственников, кроме дяди Фауста, который по чистой случайности обнаружил, что у его пропавшего без вести брата был ребенок. Выяснилось, что мать Киллы отказалась от него при рождении, видимо, решив тем самым уничтожить все болезненные воспоминания о своем насильнике. Так Харкан стал виноватым и презираемым еще до появления на свет, а после, будучи совсем крохой, он не чувствовал ни тепла, ни объятий, ни материнских поцелуев — ничего, кроме холодных пальцев в латексных перчатках, которые мерили температуру, кормили и мыли. Дядя Фауст нашел Киллу в провинциальном детдоме, когда тому было десять, усыновил его и открыл щуплому стеснительному мальчику мир криминала. Тогда же «отец» и «сын» переехали в Берлин. Семейный подряд, однако, просуществовал лишь пять лет, пока дядя не умер, задохнувшись в собственной рвоте после затяжного запоя по случаю развода. Причина трагедии не сразу вспомнила, что вообще когда-то была замужем, тем более, ее давно перестал интересовать подросток и его личные переживания. Уже вторая женщина за эти годы не нашла для мальчика даже крохотного, номинального места в своей жизни. Холод в сердце чувствовался все сильнее, да так, что редкие прикосновения детдомовских нянечек казались сейчас не такими уж и отчужденными. Когда Килла стал доверенным лицом Ганса Гросса — ему было 16, и из простого карманника его переквалифицировали в сутенера. Работа Харкану нравилась: он любил обманывать заказчиков на деньги, называя совершенно другую сумму в конце часа, и испытывал болезненное чувство удовлетворения, когда видел, что проституткам, которых он искренне презирал, доставалось от клиентов не меньше, чем ему. Надо сказать, первое убийство Килла совершил годом позже, когда узнал, что девушка, с которой он встречается, любила не только его. Апрельское утро забрало не только тщательно оберегаемые наивные мысли о создании крепкой семьи, которой он никогда не знал, но и жизнь юной Астрид Блау. Сосед снизу, Франц — любитель позариться на чужих девушек, вечером пошел на корм свиньям, и эти предсмертные вопли были лучшими звуками, что когда-либо слышал Килла. По крайней мере, он изо всех сил убеждал в этом себя, но какая-то часть сознания все равно не хотела в это поверить, и сидящего около хлева парня отчаянно рвало, в том числе, от омерзения к себе. Эйфория от содеянного продлилась ровно два часа, а сменившее ее жгучее разочарование преследовало Киллу всю жизнь. На протяжении следующих лет мужчина потратил много времени, чтобы укорениться среди преступников рангом выше него: он рвался к власти, как ненормальный, принимал участие в ограблениях, пытках, казнях, дележке сфер влияния. К нему стали обращаться за советом в урегулировании конфликтов, предлагали вступить в семью Шварц, но Харкан решил основать собственную наркоимперию, расширившись до масштабов не только Германии, но и всей Европы. Как бы хорошо ни шли дела, всегда было одно «но»: если банковский счет Киллы и пополнялся с завидной регулярностью, то количество верных ему людей уменьшалось в геометрической прогрессии. Как-то во время празднования своего тридцатилетия, Харкан принял в своем особняке около тысячи гостей: все его поздравляли, осыпали комплиментами и подарками. Именно тогда Килла понял, что ни одно слово, сказанное гостями, не отозвалось в его сердце теплотой, и лишь тогда, прожив уже треть века, мужчина болезненно осознал свое одиночество. Многим позже он проанализировал эту мысль и смирился с тем, что ни одного человека рядом с собой не может назвать другом: ни тех, кто был с ним с самого начала, ни тех, кто вытаскивал его из передряг, ни тех, кто зашивал его в полузаброшенном морге, сунув в зубы кусок рубашки. Рано или поздно, эти люди предавали его, шпионили за ним, кидали на деньги или товар, а однажды даже совершили вооруженное нападение на дом босса в надежде свергнуть зазнавшегося наркоимператора. Как правило, предательство в его клане — было лишь делом времени, и Килла взял за привычку производить, так называемую, «чистку рядов» раз в пол года. Относительно долгое сотрудничество складывалось только с партнерами по бизнесу, да и то потому, что Харкан считал их своими потенциальными врагами, и ему нужно было постоянно за ними следить, контролировать их действия через хрупкое перемирие. Идея создания «Himmel und Hölle» пришла тогда, когда наркоимперия Харкана разрослась до приличных размеров, и круг его клиентов обязал Киллу позаботиться о достойном месте для офиса: склады и заброшенные здания теперь считались чем-то не солидным, а приглашать кого-то к себе домой после недавнего нападения не хотелось совершенно. Мужчине понравилось выбранное здание и нестандартные дизайнерские решения в интерьере, но вместо просторных и светлых комнат на верхних этажах, он сразу занял подземелья, повинуясь давней привычке карманника — работать тайком и в темноте. Свое тридцатипятилетие Килла встретил в гордом одиночестве, за барной стойкой своего клуба, потягивая коктейль и думая о чем-то своем. Ни подарков, ни комплиментов, ни клятв верности, ни приевшихся лицемерных тостов — никто даже не знал, что босс сегодня что-то празднует. Харкан был твердо убежден, что единственным человеком, который искренне поздравлял Киллу с днем рождения, был его покойный дядя. Фауст не был приверженцем помпезных речей или дорогих подарков, но те часы, что он уделял имениннику, были по-настоящему ценными для мальчика. Они вместе ездили за город на несколько дней, жили в заброшенной хижине, плавали в холодной речке, расставляли силки на птицу и пили портвейн.«Мальчик, никогда не ставь деньги во главу угла. В этом мире нельзя откупиться ни от смерти, ни от болезни, ни от горя, будь ты хоть сам царь Соломон. Настоящую дружбу и любовь нельзя обменять даже за тонну отменного героина, потому что иначе это будет не любовь или дружба, а просто сраный бизнес. Я хочу, чтобы у тебя все в жизни сложилось удачно, но я не имею в виду тачки, тёлок, или дома: я хочу, чтобы ты стал лучше, чем твои родители, лучше, чем я. Ни у кого из нас не получилось создать крепкую семью, зато мы с твоим отцом с пяти лет барыжили наркотой и жутко гордились бизнесом. У меня на счету даже пара лямов лежит. Начерта мне теперь эта «капуста», если любимая женщина знать меня не хочет? Раньше я часто задумывался о том, что в действительности оставлю после себя. Теперь у меня есть ответ, мальчик: лучшее, что осталось от меня и моего ублюдочного брата — это ты. Мой тебе совет: в попытках стать уважаемым, не проеби свою жизнь.»
Через год дядя погиб. За все это время Килла посетил могилу Фауста лишь несколько раз: сначала мальчику было просто больно от потери родного человека, и он не хотел бередить рану, но позже, будучи мужчиной, Харкан испытывал жгучий стыд перед дядей за то, что так и не оправдал его надежд. В дорогом костюме, с золотыми часами и бриллиантовым портсигаром, он отгородился от этого мира мраморными стенами, пуленепробиваемым стеклом автомобиля и приросшей намертво, блестящей, словно лезвие, улыбкой. Он презирал и женщин, и мужчин, поэтому создал БДСМ отель, он хотел быть уважаемым и нужным, поэтому основал клуб, он умел только разрушать, поэтому не прекратил продавать наркотики и жестоко казнить «крыс», этот мир и эти люди так и не приняли его, поэтому во всех тридцати комнатах его особняка гуляет эхо. Он проебал свою жизнь в погоне за бандитскими регалиями.«Прости».
Когда босс увидел Анну, то она показалась ему занятной, но он не спешил оставлять девушку себе. По правде говоря, после знакомства Харкан забыл про Леманн на несколько дней и вспомнил только тогда, когда эта птичка умудрилась «уложить спать» троих охранников и вероломно нарушила его уединение. Девчонка явно была собой довольна и с жаром лепетала что-то про свою сокамерницу, но Килла вдруг осознал, что, вопреки устоявшейся традиции, ему не хотелось убивать Анну. Теряя сознание на руках доктора и ловя краем уха обрывки разговора, Харкану стало интересно, зачем она спасает его. Вероятнее всего, это было что-то на подобие благородного порыва или исполнение врачебного долга, но Килла все равно обещал себе оставить Анну в живых, чтобы проверить, сможет ли Леманн, узнав мужчину поближе, понять его так же, как ту девчонку, которую знает несколько дней. Сейчас, по прошествии нескольких месяцев он бы назвал это надеждой, что, имея в душе сострадание и храбрость, Анна была способна принять мужчину, увидеть его боль, познать раскаяние и простить его от лица враждебного ему мира. Каникулы в Италии помогли Килле немного получше узнать девушку, но мужчина всегда был начеку и не позволял своим плохо поддающимся анализу надеждам снова взять верх над разумом. Хоть ничего и не указывало на то, что девушка готовилась его предать, Харкан распорядился, чтобы доктор всегда была при нем и не отлучалась никуда больше, чем на пол часа. Он не должен был снова допустить измены. Впрочем, успокоившись, босс разрешил Анне проводить иногда время на конюшне или в саду. Он незаметно наблюдал, как доктор собирает апельсины или просто бегает, поит коней или берет уроки верховой езды. После таких занятий в ее спальне всегда были мази от синяков и эластичные бинты. Харкан до последнего убеждал себя, что просто не хочет снова видеть доктора в нерабочем состоянии, но на глубине души, под застаревшим слоем боли лежал простой ответ: Килла не хотел снова видеть ее страдания. После концерта, что Леманн дала ему как-то вечером, мужчина еще долго сидел у себя в кабинете, отгоняя мысли о скором отъезде девушки. Следующие несколько дней прошли в смятении и желании понять, что он будет делать дальше. Все закончилось тем, что Анна приняла приглашение провести вечер в ресторане, где Харкан поймал себя на мысли, что ни разу не взглянул на часы. Как известно, все хорошее когда-нибудь кончается, и Килла сотню раз пожалел, что отправил Курца по делам так надолго. Эти полные боли серые глаза, эта пугающая покорность, эти слезы, кусающие веки, эти сжатые до боли челюсти и онемевший палец на курке.«Прости».
Он, скрепя сердце, отправит вместо себя Курца, чтобы тот навестил Анну в больнице и попытался разузнать больше о ее здоровье. Он малодушно оставит ей толстый конверт с деньгами, не решившись написать девушке и пары строчек. Раз за разом, он будет перечитывать те книги, которые листала доктор в короткие часы итальянских каникул. Он будет ждать вестей и отчаянно сопротивляться им, раз за разом отдавая приказ прекратить слежку за Леманн. На следующий день новые снимки опять лягут на стол босса, а он в тысячный раз будет изводить себя вопросом:«Разве можно такое простить?».