just a fleeting weakness

Бархатистый, нежный голос раздаётся, будто из-под воды. Он аккуратно обволакивает сознание Чуи и при других обстоятельствах наверняка послужил бы прекрасной колыбельной: — Чуя, Чуя вставай. Так хочется, чтобы все эти уговоры и легкие толчки в плечо были очередным сном. Чуя намеренно не реагирует и глубоко вдыхает сладкий, фруктовый аромат сада. — Уже два часа ночи, — настаивает голос. Парень хлопает глазами и, окончательно утратив надежду на мирное сопение, вяло переспрашивает: — Сколько? — он всё ещё не понимает что происходит и с кем приходится общаться. Голос в ответ уже отчетливо и насмешливо произносит: — Два часа. Чуя подрывается с места, чудом не ударяясь о верх качели, и внезапно бодреет. Сонный туман в голове рассеивается, а перед глазами теперь Осаму на пеньке и гигантская белеющая луна в небе. — Господи, Лугареция меня убьет, — первое, что заявляет Чуя, — Я ей буквально клялся, что не буду приходить после полуночи. Он начинает суетиться и причитать, подбирает с земли сумку, проверяет на месте ли телефон и засматривается на безмятежное лицо Осаму. Конечно, ему точно не стоит волноваться. — Ты можешь остаться у меня, — предлагает Осаму в момент, когда Чуя собирается убегать со всех ног и залазить в комнату через балкон. Остаться у Осаму на ночь. Это звучит крайне привлекательно и заманчиво. Но немного неудобно. — Ну-у, — стеснено тянет Чуя, — Если тебя не затруднит…Я ведь могу и через балкон к себе. Осаму закатывает глаза и указывает Чуе в сторону выхода. — Пойдем. Дома у Осаму так же, как и на балконе. Хламливо. Куча книг на полу, какие-то бумаги в красивым витиеватым почерком, стул с одеждой, старые плакаты разных групп на стенах и слишком много кружек с кофе во всех уголках комнаты. Некоторые плакаты кажутся знакомыми, а бумаги на полу похожи на стихи или песни, но видимо, неудавшиеся. — Я даже не буду говорить что-то вроде «здесь не прибрано, прости», — сам над собой острит Осаму, заводя Чуя в спальню. Простынь и подушка на удивление кипельно-белые, кажется, что сияют с темноте. Ни капли кофе или любой другой грязи, наверное, кровать — священное место у Осаму. — Ну, здесь ещё вполне цивильно. — усмехается Чуя. Действительно, когда сестра уезжает куда-то на пару дней, а Чуя остаётся дома один, то бывает бардак и похуже. Гораздо хуже. А здесь просто творческий беспорядок. — Я не знаю, что мы будем делать, но могу сказать точно, что не спать. Осаму открывает дверцу на балкон и приглашает Чую пройти. У столика только одно плетеное кресло, что указывает на одиночество и отсутствие гостей в квартире, и Осаму отрывает в закоулках комнаты деревянный крашеный стул. В окружении книг, одежды, какой-то посуды и кучи других странных вещей Чуя глядит только на знаменитую целозию и изредка мельком поднимает глаза на Осаму. — А ты откуда? — буквально выстреливает Чуя то, что так волнует его уже который день. Осаму требуется пара секунд для того, чтобы переварить внезапный, не очень четко сформулированный вопрос, а у Чуи в этот момент вертится лишь одно: «Хоть бы он из Йокогамы. Если он из Йокогамы, я больше никогда не буду пить, курить, грубить сестре и поступлю в университет...» — Вообще я из Киото, — осторожно говорит Осаму. Чуя внутри умирает, но виду не подает и заинтересованно кивает, пока глаза почти наполняются кристальными слезами разбившихся мечт. — Но я недавно переехал в Йокогаму, там живет мой друг. Чуе хочется вскочить, хлопнуть руками по столу и закричать во всё горло, но вместо этого он тянет сдержанное «ого» и удивленно кивает. — Я тоже из Йокогамы, — с улыбкой говорит он. — Удивительное совпадение, — хмыкает Осаму. Чуя будто больше не может думать, он впадает в подобие транса и в его голове, словно самая красивая музыка крутится «он из Йокогамы». Однако, далее приходит мысль, что наверняка он имеет достаточно подозрительный вид, сидя и мечтательно улыбаясь чему-то, и поэтому надо как-то развить тему, продолжить диалог. — В Киото красиво, я хотел бы там побывать. Почему-то информация о том, что Чуя живет с Осаму в одном городе придает небывалую уверенность и теперь ему даже не приходится обдумывать свои слова в голове что раз прежде чем их произнести, потому что он не боится быть опозоренным или высмеянным. И совершенно неизвестно как эти две вещи связаны и переплетаются между собой. — Красиво? — как-то удивляется Осаму словам Чуи. — Да, почему нет? Там атмосфера типа старой Японии, противоположность современного Токио. Чуя перебирает веточки мохнатого растения и успевает бросать взгляд из-под ресниц на Осаму, который выглядит немного смятенным. — Нет, то есть, да, просто многим не нравится как раз эта старина. Хотя зря, там тихо и довольно мило. — Я заметил, ты любишь выбирать места, где тихо и мило. Это точно, начиная с уютного Киото, заканчивая скромной деревушкой и уединением на берегу моря. Чую почему-то трогает такая нелюбовь к толпе, он находит что-то чудесное в любви к одиночеству. Осаму чуть усмехается и невинно жмет плечами. — Ничего не могу с собой поделать. Его тон какой-то игривый, буквально кричит: «посмотрите, я такой необыкновенный и кокетливый». Скорее всего Чуе просто кажется это, потому что он хочет видеть Осаму таким лукавым. — Окей, давай теперь обсудим какого чёрта ты хранишь книги вот так, — Чуя указывает на тонкую книжонку у своих ног, которая лежит раскрытой, страницами вниз, — Что это вообще за книга? Осаму жмет плечами и во взгляде скользит неуловимая поволока. — Не знаю, я не читал, а лишь позировал. Чуя сначала пугается, что так оно и было на самом деле, и Осаму с самого начала знал, что Чуя рисует, но затем он думает о том, что Осаму человек, который точно не устоял бы перед книгой и посчитал бы кощунством открыть и не читать. Чуя чуть щурится и вычитывает на бледно-голубой обложке название «Лазурный король». — Хм, ладно, жаль, что Генри в конце умрет. Осаму распахивает глаза и огорченно произносит на выдохе: — Как?.. — Не знаю, я не читал, — улыбается Чуя, упиваясь эмоциями парня. Он слышал об этой книге, знал главных героев, а вот читать как-то сил не было. Но Генри правда в конце умрет, ему на это жаловалась сестра. Прохладный ночной ветерок обнимает тело. Чуя глядит вниз на узкий переулок, переводит взгляд на соседние изящные балконы и давит восхищенный вздох, когда добирается до ночного неба. Однозначно в Йокогаме или любом другом городе такого не увидеть. Ни облачка на небосводе, лишь абсолютная темнота, заволоченная звездами, которые рассыпались по всей поверхности, словно жемчужное ожерелье. Где-то крупные, где-то совсем маленькие, а в какой-то стороне виднеются скопления звезд, окруженных молочным туманом. Луна полная, яркая, драгоценно-серебряная, почти кричащая. И все это так блестит, так завораживающе сияет, что невозможно оторвать глаз. Рядом чиркает колесико зажигалки, и новая звездная искра перетягивает все внимание на себя. — Сюда бы телескоп, — рассуждает Чуя. Было бы очень интересным, а в мыслях парня даже романтичным, рассматривать космос вдвоем с балкона. — Да, я задумывался над этим, но здесь слишком мало места, к сожалению. Чуя даже не хочет говорить о том, что было бы хорошей идеей разобрать хлам, который здесь лежит, и освободить место, потому что сам знает, что то, что другим кажется хламом, для человека может оказаться очень ценным. Осаму держит сигарету и тоже украдкой поглядывает на мерцающие звезды. — А можно вопрос? — спрашивает Чуя перед тем, как придумать вопрос и мысленно начинает суетиться. — Да, конечно, — отвечает Осаму, спокойный внешне, но тревожный внутренне, потому что не в восторге от перспективы поговорить о себе. Чуя закидывает ногу на ногу и поудобнее устраивается в кресле, выигрывая секунды для того, чтобы сформулировать вопрос: — Ты так сильно любишь бабушку, что летишь через океан, чтобы помогать ей? Да, это действительно интересно, потому что помогать в случае Осаму не просто заботится, а заниматься тяжелым физическим трудом на изнуряющей жаре. Осаму как-то расслабленно выдыхает дым и отвечает: — Вообще я приезжаю потому, что здесь хорошо летом, есть море, квартира, вкусная еда и в конце концов это мой дом, даже если я не здесь родился. А бабушка..она просто живет буквально за стенкой, в соседней квартирке и, узнав, что я приехал, заставляет меня ей помогать. Она старая, мне сложно ей отказать. — Оу, ну, она милая? — думает Чуя. Милым бабулькам правда сложно отказывать. Осаму снова хмыкает и неопределенно качает головой. — Да, наверное. Чуе не верится, и он принимает такой мнительный тон за твердое «нет». — Брось, все старушки милые. Осаму щурит глаза, поджимает губы, и теперь Чуя знает, как выглядит его лицо, когда он с чем-то не согласен. — Лугареция? Чую застает это врасплох, он бы точно не назвал Лугарецию милой, но с другой стороны женщине и не 70 лет. — Лугареция не старушка, она подвижнее и энергичнее меня! — защищает парень и себя, и свою временную покровительницу. — Хорошо, — на удивление быстро и спокойно соглашается Осаму, вновь затягиваясь и как бы заканчивая этим диалог о пожилых женщинах. — То есть помогаешь ты не из-за вселенской любви, — Чуя эфемерных намеков не понимает и продолжает выпытывать у Осаму информацию, — У вас что-то произошло? Осаму загадочно молчит какое-то время, а затем беспечно жмет плечами, будто все в порядке. — Так бывает. — Да, — резко отвечает Чуя только для того, чтобы ответить хоть что-то, — Бывает. Он немного огорчен тем, что не смог узнать что-то личное и разговорить парня и поэтому принимается за любимое дело - снова разглядывает, как Осаму курит, пытается запомнить тонкие губы, длинные пальцы, изящно придерживающие сигареты, облачка табачного дыма для того, чтобы в будущем зарисовать. И видимо, этот пристальный взгляд вызывает подозрения. — Ты не куришь? — спрашивает Осаму, отводя руку с сигаретой. — О, я, вроде как, пытаюсь бросить. — Я тебя искушаю? — Нет, не думаю, только если чуть-чуть. На самом деле ”искушает” - это то, что только и делает Осаму. Постоянно. Даже сейчас парень бросает какую-то неопределенную полуулыбку и вновь легко затягивается. И всё он делает вполсилы. Взмах ресниц, брошенный в сторону взгляд, вздох, уголок губ - он весь соткан из полутонов. Чуя откровенно любуется, но как только ему кажется, что внимание Осаму возвращается к нему - тут же отводит взгляд либо на звездное небо, либо на целлозию. — Какие планы на завтра? — плавно подводит Чуя к тому, чтобы вовлечь Осаму во что-нибудь интересное. Он не надеется услышать ничего кроме «работа», но, на удивление, ответ другой. Осаму недолго таинственно молчит, а затем, потягиваясь, вытягивает руки вверх и съезжает вниз на стуле: — У меня завтра выходной, — его голос довольный и даже лицо при этих словах преображается — становится по-детски счастливым. Чуя вскидывает брови, а затем тоже заражается улыбкой. — В честь чего? Завтра середина недели. Осаму делает последнюю тяжку и вытягивает руку в сторону, бросая окурок в пепельницу. — Я устал, — он легко пожимает плечами, — Точнее, я очень устал и такое вообще не должно происходить, потому что я, черт возьми, в Италии на море. Чуя одобрительно кивает. Он тратит несколько секунд на то, чтобы обдумать стратегию и не слишком навязчиво предложить Осаму провести день вместе. — Хочу купить фотоаппарат и поизучать что-то за пределами Кореки, — он заглядывается на серую летящую струйку дыма тлеющей сигареты и ещё плавнее подводит, — Есть что-то интересное поблизости? Напрямую смелости позвать Осаму с собой не хватает, и остаётся надеется лишь на то, что парень вызовется добровольцем. — На ближайшие километров 200 ничего интересного кроме гор и однотипных деревушек нет, — Осаму задумывается, что-то вспоминает, а после выдает, — Мы можем подняться на одну гору завтра, там есть красивые цветочки. Чуя расцветает, как подобный красивый цветочек, и не скрывает блестящих глаз. Однако, на мгновение в нем поселяется зерно неуверенности: — Ты уверен, что карабкание по горам - это то, чем ты хочешь заниматься в свой выходной? — Определенно.