Никто не пропадает бесследно.
Их просто перестают искать.
***
Градусы северной широты и западной долготы бегут по нанесённым пунктирам туристического атласа и сходятся где-то в округе Марикопа. Глендейл. Ближайшая граница воображаемого рубежа перед солнечным Финиксом, вобравшим пустынный городишко в свою агломерацию. — Глендейл… — Карла задумчиво прикусывает карандаш. Невозможно объяснить эту смутную радость, приправленную сгустками недоверия, но та расползается внутри, как лопнувший шарик кислого «Skittles». Маленький шажок к разгадке. Ключ. Маяк, тускло подающий сигналы. В конце концов, Леон. Мотивация невероятно подстёгивающая. А ещё А. В. Чья-то властная рука, разбередившая механизмы защиты и оставшаяся безнаказанной. Монтенегро ещё долго не выпускала из рук странное послание: мяла, просвечивала, искала скрытые шифры и обнюхивала, как натасканная шавка, но всё было до смешного просто — Глендейл, Леон и фигура, опутанная мрачной загадочностью. А. В… Карла усиленно перебирала имена всех знакомых, которых, так или иначе, упоминал Кеннеди: крупицы информации всегда были скользкими и точно отмеренными, как по линейке — за них не зацепиться, складывая паззл воедино, не распознать и не выйти на личность. Если это ловушка? Она подумала об этом почти сразу, а после скоропалительно отмахнулась — мол, кому, в самом деле, нужна какая-то там Карла Монтенегро, кроме Леона. Не боец, не разыскиваемый вирусолог, заглотивший наживку. Никто. Просто расплывчатое пятно во Вселенной, дорогое для одного, но мусор для прочих. В любом случае, удавка на шее из ожидания и неизвестности во сто крат хуже чьих-то изощрённых пыток. Утро следующих суток выдаётся мрачным и пасмурным. Оно перемешано с прогнозами синоптиков, просеяно дырявыми облаками и пущено дождливой очередью по парапету. Карла распахивает настежь окно и высовывается ровно наполовину, пока ливень неосторожно лепит из её черепа подобие дрейфующей лодочки. Сначала она ждала, держа телефон наготове — мало, нетерпеливо, проверяла звонки и входящие сообщения, но Крис играл в молчанку, а, значит… Леона все-таки не нашли. Само собой, это не могло случиться по щелчку пальцев, но Монтенегро не могла не думать: если на поиски агента, лучшего из лучших на своём поприще, отправили таких же натасканных ищеек (а по-другому вряд ли могло бы быть), то дело попахивало дрянью. Возможно, их убили ещё до того, как они успели приступить к миссии. Возможно, Рэдфилд приврал ей, плетя робкую паутину успокоения чужой души, и Кеннеди никто не искал, кроме него самого. Возможного его не найдут, потому что искать больше не было. Возможно, возможно, возможно… Девушка вздыхает полной грудью. В последнее время ей кажется, что она может сделать настолько глубокий вдох, что внутренности сместятся в сторону. Карла предпринимает последнюю попытку остаться на месте: подтягивает к себе телефон за смешной брелок, подаренный Леоном ради забавы, и стучится в сознание Криса Рэдфилда по тонкой линии связи. Он неожиданно не отвечает — шестой гудок прерывается роботизированным голосом автоответчика, а чаша терпения трещит где-то в стебле сосуда. — Убью. Клянусь, я убью вас обоих, — Монтенегро с остервенением бьёт кулаком по подоконнику, укрывая голову в тепле домашнего воздуха. Сердце отчаянно затряслось и скукожилось — стало каким-то маленьким, плешивым, ненужным. Его хотелось достать из грудины, отмыть от крови и бросить к памятному барахлу вместе с проржавевшим «ЧеЗетом», чтобы больше не тянуло и ныло. Карла не тратит много времени на сборы: выискивает на полочках аптечки бинты и антибиотики, сваливает на дно рюкзака туристический атлас прожжённой сигаретой Аризоны и выискивает ключи от машины Леона. Идею добраться до пункта назначения поездом или авиарейсом Карла предпочитает отмести сразу же. Её не преследует здравый смысл, но грызёт паранойя и Крис, который настоятельно рекомендовал воздержаться от спонтанных идей. Конечно, он держал руку на пульсе — сжимал совокупности рефлекторных зон и давил до треска в запястных костях, обыгрывая и контролируя. Нет. Не тогда, когда дорога к Леону представляется такой очевидной. Одна только мысль об этом вызывает приступ волнообразной паники, заставляя Монтенегро оставить за спиной уютные стены и безопасность, которой Кеннеди пичкал её с год, как пилюлями для поддержания душевного равновесия. Она стоит на подземной парковке совершенно одна, не считая подозрительно прищурившегося в её сторону охранника, и сканирует чёрный внедорожник. И если бы в мире действительно существовало противоборствующее сверхъестественное, то сейчас у них действительно был повод развернуть друг против друга несколько легионов. Ангел на правом плече невидимо шепчет в ухо: «Одумайся, пока не поздно». Демон на левом насмешливо вторит: «Путей назад больше нет». Сесть в машину, оказывается, сложнее, чем собраться и покинуть квартиру, преисполненной решимостью. В грудной клетке нестерпимо зудит, словно где-то заживает царапина, до которой не дотянуться ногтем. Демон подтрунивает снова: «Умоляю, только не позволяй этому страху испортить наши планы». И Карла, поддавшись, не позволяет. Она садится за руль, заводя двигатель. Рёв мотора вибрирует и тянет вперёд. В салоне веет молчаливым присутствием Леона: цитрусовые нотки его парфюма; два стаканчика с выпитым кофе, один его, второй — с отпечатком её помады, просто случайно забыли выбросить, увлёкшись вниманием друг друга; на заднем сидении ворох вещей, оставшийся от Кеннеди, предусмотрительно оставленные на всякий случай, какой — неизвестно. Монтенегро запрокидывает голову к подголовнику, спина растекается анатомической спинке. Несколько секунд на передышку перед тем, как рука с натянутой уверенностью переключит передачу. — Ну, вперёд, — Карла медленно вздыхает и выдыхает, покидая просторы подземной парковки. Вашингтон встречает её промозглой сыростью и неприветливостью — той самой, которую она зачерпнула из распахнутого окна. Голова, ещё мокрая, простужалась медленно, но верно: горячий затылок не способен мыслить, а, значит, башка пустая, как заброшенная заправка.***
Дорога до Глендейла занимает сорок девять часов. Карла останавливается около приветствующего путешественников зелёного табло. Точнее, останавливают. Мужчина в военной форме возникает перед капотом, сверкая начищенным прикладом автомата, и вскидывает вверх тяжёлую ладонь. Карла глушит двигатель, синхронно выдыхая, и застывает на несколько секунд. Хочется сглотнуть, но слюны совсем нет — губы пересушены, а глотку прожгли дотлевающей сигаретой. Девушка смотрит на себя в зеркало заднего вида. Измождённый вид совсем не радует, и Монтенегро сухо улыбается, пытаясь придать лицу дружелюбное, заискивающее выражение. Военный огибает машину и лаконично стучится в окошко. Палец неловко продавливает кнопку стеклоподъёмника. — Какие-то проблемы, сэр? — Карла прочищает горло. Внутри окатывает жаром и сразу же холодом. — Причина для въезда, мэм, — военный смотрит внимательно, не моргая, и в слепящем свете полуденного солнца Глендейла, становятся видны его мелкие, прищуренные морщинки. — Причина? — девушка тушуется на мгновение, но вовремя берёт себя в руки. — Я навещаю мою родственницу. Троюродную бабушку по папиной линии. Она одинока и не может о себе позаботиться. Унылая старость, сами понимаете. Такого и врагу не пожелаешь. — Родственницу, значит, — глаза напротив недоверчиво сужаются. Он тихо хмыкает, будто прекрасно знает, что происходит у неё в голове. Карла с волнением оглядывает крепкую фигуру напротив и начищенный автомат, пересекающий линию его груди. — Простите, мэм, но согласно должностной инструкции я не могу пропустить вас. С недавних пор для въезда в город требуется разрешение, выданное местной администрацией. — Местной администрацией? Чудно… — Монтенегро возмущённо цокает. — Как я могу получить разрешение, если вы не даёте мне пересечь ворота. И что это за глупые нововведения, нарушающие мои права? При всём уважении, мистер… — Льюис, мэм, — он сдержанно представляется. Рука предупреждающе сжимает рукоятку, заставляя Карлу остудить свой пыл. Она устало закатывает глаза, массируя переносицу, и обращает к нему умоляющий взгляд. — Мистер Льюис, я в пути двое суток, моя бабушка тяжело больна и одинока. О ней некому позаботиться, кроме меня. — Я понимаю, мэм, но таково распоряжение главного штаба. Въезд на территорию Глендейла запрещён, пока администрация не проверит ваши данные и не убедится в вашей… — Льюис неловко запинается, и его осечка заставляет навострить уши. — В городе участились странные случаи нападений с особой жестокостью. Вы смотрите телевизор? — Да, да… Я что-то слышала об этом. То ли дикие животные, то ли маньяк-каннибал, кажется. Пресса меняет версии каждый день, — Монтенегро заторможенно бормочет, а после подрывается с места. Удерживает только пристёгнутый ремень безопасности. — Тогда тем более вы обязаны меня пропустить. Немощная старушка не сможет защитить себя сама. — Мэм, — Льюис возражает снова, но без ярости и напора. В голосе сочится что-то сродни пониманию, но должностные инструкции всегда важнее. Он прищуривается, сухо поджимая губы, и медленно кивает в ответ. — Вы зря проделали этот путь. Сожалею, но вам следует вернуться домой. — Чёрт возьми, — Карла обречённо вздыхает. — И что, вообще никаких альтернатив? — Это не ярмарка, мэм. Торговаться неуместно, — военный тихо рычит, а Карла путается в мыслях и чувствах. Когда Леон был так близко — только руку протяни — всё снова пошло наперекосяк, а Монтенегро не оставили иного выбора, кроме как развернуться на сто восемьдесят, и покинуть проездную дорогу к городу. Карла съезжает на обочину, рыская в рюкзаке: помятый атлас раскрывается на пятнадцатой странице в поисках другого пути. В Глендейл вело несколько автострад, которые проходили сквозь оконечности Финикса, и соответствовали частям света. Самый удобный способ располагался в северном Глендейле, куда вела единственная межштатная автомагистраль, пересекающая город по прямой линии, если бы не одно неприятное обстоятельство в виде выставленного в караул военного. Военный, да. Недоверие и ощущение опасности подпитывается снова. Безопасность горожан, где бы то ни было, всегда лежала на плечах полицейского департамента. И если по Глендейлу бродили вооружённые военные, то… версии журналистов, пускающих жёлтых уток в массы, с треском проваливались. Леон был там. И Леон нуждался в помощи, иначе он давно бы уже вышел на связь. Карла не была уверена, что сможет оказать ему помощь, но ноющая душа нестерпимо тянулась к нему — хотя бы просто оказаться рядом, чтобы убедиться собственными глазами. Он жив. Он всегда будет жив вопреки мрачным прогнозам. А ещё был Крис, который тоже искал. Рыл землю — Карла была уверена, что рыл, потому что иначе тот не мог. В конце концов, Кеннеди доверял крохотному семейству Рэдфилдов, и те отвечали взаимностью. Никто из них не стал бы стоять в стороне, зная, что старому другу, с которым каждый, при своих обстоятельствах, прошёл и огонь, и воду, но Монтенегро придерживалась простой позиции: хочешь сделать хорошо, сделай сам. Чувство вины перед Леоном душило костлявой рукой: он отказывался от себя, пряча свои страхи глубоко внутри, и растрачивал себя в слепом желании угодить и поддерживать. Ему стоило бы ударить кулаком в стену и отчаянно закричать — хватит, Карла, просто хватит страдать. В конце концов, Леону всегда было хуже: она столкнулась с ужасом единожды, а Кеннеди уезжал на задания с незавидной частотой, постоянно рискуя собой и гадая, вернётся ли он домой в этот раз? Вернётся ли к ней? Соберёт ли себя снова по частям и кускам, разлетевшимся по стенам военных бараков, лабораторий и чёрт знает чего ещё? Ей стоило проснуться хотя бы на полгода раньше. Стереть этот щенячий, жалеющий взгляд Леона навсегда и вовек. Ей стоило думать о нём также, как он находил в ней отдушину, откидывая в сторону свои кошмары и беспокойства. Ей, конечно, стоило. Оставалось лишь верить, что всё ещё можно было исправить. Карла напряжённо изучает маршруты, параллельно сверяя их с навигатором. В конце концов, у неё в кармане оставалось ещё три попытки. — Так, юг… Магистраль-10, между сорок третьей авеню и кольцевой 101. А восточный Глендейл… — девушка задумчиво прикусывает губу, прикидывая самый быстрый маршрут. Чтобы попасть к восточному проезду, следовало вернуться до петли 101, где протягивалась развилка между севером и семнадцатой автомагистралью, ведущей к Camelback Road. — Отлично, тогда придётся ещё немного прокатиться. Замыленный, уставший взгляд лениво скользит по пустынной дороге. Полусонный организм удаётся взбудоражить без особых усилий — помогает Леон. Точнее, мысли о нём, которые Карла холит и лелеет. Первая из них — Кеннеди хочется придушить. Сжать в объятиях до хруста костей, пока воздуха в лёгких не останется у обоих. Смотреть в его душу, разворотить хаотичные мысли и громко-громко кричать: «Какого хера, Леон?» — если силы голосовых связок хватит, чтобы связать несколько слов воедино. Нет, Карла, наверное, заплачет — злость и негодование отступят сразу же, как только она увидит его лицо. Грязное, колючее от щетины; вцепится в жёсткие волосы, затвердевшие от песка и пыли Глендейла, и не отпускать до тех пор, пока вместе не вернутся домой. А они вернутся — потому что сделали это однажды, пусть каждый своим путём, но всё же изломанные линии маршрутов всегда сводили их единому пункту назначения. Просто быть рядом. Монтенегро тратит ещё несколько часов, чтобы вернуться на сто первую кольцевую, оттуда свернуть на семнадцатую магистраль — педаль газа вжимается в пол, и стрелка на спидометре отчаянно кренится в правую сторону. Небо в Марикопе чистое, как слеза, в отличие от угнетённого внезапной сменой погоды Вашингтона. Сначала Карлу ослепляет от солнца, отчего она наспех рыскает под крышей автомобиля в поисках солнцезащитных очков Леона, припрятанных в потолочной консоли. Карлу на мгновение одухотворяет — будто смотрит его глазами. Будто находит давно потерянный талисман, позабытый на чердаке. Тело вдогонку сводит нервной, предвкушающей дрожью — ещё немного, только бы получилось попасть в злополучный Глендейл, а дальше будет видно. Дальше, по обыкновению, будет Леон. Camelback Road заканчивается спустя ещё сорок минут, упираясь в улицу-аппендикс с закрытыми автомобильными воротами. Карла оглядывается по сторонам, душкой цепляя очки за ворот рубашки, и выходит из машины. Конечности слушаются не сразу; затёкшие после длительной поездки, они исходятся болезненными уколами фантомных иголок. Хромая, Монтенегро делает несколько маленьких шажков вперёд, изучая окрестности: военных, к счастью, не наблюдается, а неподвижные ворота не такое большое препятствие для человека, отчаянно желающего попасть внутрь. — Похоже, они решили охранять только главный въезд, — девушка задумчиво кивает. Непредусмотрительность со стороны властей ещё никогда не была так кстати. Карла возвращается к джипу, открывая багажник: шансы, что Леон оставил здесь пистолет равны нулю, но армейский нож, спрятанный в отсеке для запасного колеса, обнадеживающе вибрируют сквозь бурлящую кровь. Конечно, Кеннеди был предусмотрительным и всегда имел в рукаве несколько запасных планов. Конечно, Кеннеди не думал, что попадёт в затянувшуюся передрягу. Конечно, Кеннеди не думал, что Карла ломанётся за ним и найдёт нож, оставленный в неочевидном месте. Конечно, он не думал, но она — всегда. Монтенегро осторожно тянет оружие за рукоятку, обматывая лезвие тряпкой для протирки зеркал, и втискивает между ремнём, прикрывая сверху краем широкой футболки. Не густо, но лучше, чем ничего. Оценка обстановки даёт несколько положительных моментов: Карла слышит, как вдалеке звенят детские велосипеды и гудят машины — в Глендейле была какая-никакая, но жизнь, и она шла вразрез с понятиями о восстании мертвецов. Затем всплывает отрицательный: Монтенегро разочарованно, уныло глядит на металлические основания забора и понуро вздыхает — перебраться по ту сторону, конечно, можно, но ей даже невдомёк, где искать Леона после. Хлипкий металл поддаётся не сразу, но всё же. Карла находит маленькую прореху между стальными прутьями, куда проталкивает сначала рюкзак, а после с трудом, пыхтя и группируясь, пролезает сама. Карла тяжело вздыхает, оттряхивая колени, испачканные травой, и запоздало радуется. Добро пожаловать в Глендейл, чёрт возьми. Глендейл не отличался особенностями достопримечательностей для туристов: его можно было назвать миленьким городком, в котором приятно встретить старость, предаваясь мечтаниями о скромном быте и наслаждаясь размеренным ритмом. Вырвиглазная противоположность Вашингтону. Бунтарка Карла из прошлого загнулась бы здесь от скуки уже через полчаса; Карла из настоящего заглядывается на каркасные домики, традиционные для американских провинций, и машинально вписывает Леона между отсеком гаража и газонокосилкой, небрежно забытой на придомовой территории. Уютно. Монтенегро бредёт от одного угла к другому, настигает третий и случайно упирается в четвёртый. Прислушивается. Спокойно. Мусорки переполнены фантиками от конфет. Здесь слова и звуки, здесь белые стены; резиновые мячи — они синие, розовые, футбольные, теннисные. Глендейл пугает своей простотой и обыденностью. Карла недоверчиво щурится, поджимая губы, и думает — так быть не должно. Так никогда не бывает. Ей было бы легче оказаться в разрухе, погрузившись в пугающий хаос. Ей было бы легче сбегать и прятаться, сосредоточившись на выживании и поисках, потому что это то, с чем, пусть худо-бедно, но получалось справляться. С умиротворением — не вышло и за год. Если Эль-Пасо воспевал насилие с малолетства, то Глендейл культивировал лето, цветные заколки для девочек и свежую выпечку. От последнего в желудке нестерпимо сводит: даже если напрячь память, Карла уже не вспомнит, когда в последний раз за последние двое суток в неё попадало хоть что-то, не похожее на ядрёный черный кофе с заправок и энергетических напитков, отгоняющих прочь приступы внезапной сонливости. Маленькая пекарня на углу Авеню-57, пришедшаяся так кстати, встречает звоном колокольчика на двери и милой старушкой с газетой. Она бодро поднимается на ноги с кресла, задвинутого в угол, и шелестит подолом летнего платья. — Ох, неужели я вишу новое лицо в нашей провинции? — женщина мягко улыбается, облокачиваясь локтями на стойку для кассы, и заговорщицки подмигивает. — Будь уверена, дорогая, я только кажусь дряхлой, но у меня отличная память на лица. Когда ты приехала? — Сегодня, мэм, — Карла рвано выдыхает в ответ, неловко переминаясь с ноги на ногу. — У вас действительно феноменальная память. — Что есть, то есть, милая. К тому же, невозможно забыть такую красавицу. Обычно молодёжь стремится покинуть Глендейл, как только им стукнет по шестнадцать. Взять, например, моего сына… Уехал в Нью-Йорк в восемнадцать, а теперь ни слуху, ни духу. Совсем забыл свою старушку… — женщина горестно вздыхает, предаваясь воспоминаниям, пока Монтенегро лениво слушает. — Мне очень жаль, мэм, — девушка смазано улыбается краешком губ, с трудом сглатывает скопившуюся в ротовой полости слюну. Заботиться о чужих чувствах не входило в её планы, но Карла отчего-то чувствует себя нестерпимо виноватой перед всеми матерями мира, утратившими связь со своими детьми. — Я тоже рано уехала из дома, но… меня всё равно никто не ждёт. Карла спешно отводит взгляд, бесцельно изучая ассортимент пышной выпечки, маняще расставленной на прилавках. Ненормальное напряжение, замкнувшееся в воздухе, переворачивает душу вверх тормашками. Откусывать от прошлого, предлагая его незнакомцам, было болезненно. И страшно. И, без малого, жутко. Даже Леон, шедший с ней бок о бок по извилистым тропам Эль-Пасо, не смог вытянуть из неё ни слова после их волшебного воссоединения на единой жилплощади. Хотя мог. Бесспорно, мог загнать в угол и заглядывать в душу глазами-прицелами, но вместо этого он выбрал иной путь — отгонять от Карлы кошмары, беречь, сторожить. Жалеть. Иногда ей кажется чистым безумием, что кто-то может любить её так глубоко и самоотверженно, как это делал Леон. Просто за то, что она существует. Невозможно, но реально, будто к ней в руки угодило невероятно ценное, но не заслуженное. Карла с уничижительным малодушием повторяла себе — она не заслуживала любви. Любить в ней было попросту некого, нечего и не за что, но Леон никогда не спрашивал её мнения по этому поводу. Просто делал. Оказывается, любовь действительно безгранична. Женщина наконец-то поджимает губы, кивая с деликатным сочувствием. Морщинистые ладони шуршат бумажными пакетиками и постукивают силиконовым зажимом по стеклу маленькой витрины. — Прости-прости, милая, вечно я как разболтаюсь, так не заткнёшь. Можешь звать меня просто Роуз, дорогая, ни к чему такие формальности. А ты…? — старушка прищуривается в ожидании, выбирая парочку сочных булочек с корицей и сливочным кремом. — Вот, возьми. Сделать тебе чай на травах? Поможет снять отёчность после длительной дороги. — Карла. Карла Монтенегро, — девушка принимает пакетик с кроткой благодарностью. Ноздри инстинктивно раздуваются, учуяв сладкий аромат. — Благодарю, миссис Роуз, было бы очень кстати. Сколько с меня? — Ни сколько, дорогая. Моя совесть не позволит брать с тебя денег, — Роуз отмахивается со вселившейся в неё лёгкостью. — Лучше расскажи мне о цели своего визита в Глендейл. Я так давно не общалась с молодой кровью. Ты кого-то навещаешь здесь? Карла на мгновение тушуется, обдумывая следующее откровение. Травматичный опыт научил проверять, но доверять — больше нет. — На самом деле, я ищу своего молодого человека, — наконец-то Монтенегро угрюмо вздыхает. — Он перестал отвечать на звонки, и мне… Очень неспокойно за него. Я боюсь, что могло случиться что-то ужасное. — Ох, дорогая… — Роуз жалостливо восклицает, театрально прижимая ладонь к груди. — Бедная девочка. Мужчины никогда не щадили наших чувств. Помню, мой муженёк, да упокой Господь его душу, даже не обмолвился, что собирается на войну в Камбодже. Думала, никогда его больше не увижу. Сколько слёз было по нему пролито. — Он вернулся, ваш супруг? — сердце внутри болезненно сжимается. Карла никогда бы не хотела узнать эту удушливую горечь потери, пока сама, по злющей иронии, не оказалась в полушаге от неё. Взгляд рассеянно фокусируется в протянутом стаканчике чая. Монтенегро, магически загипнотизированная, следит за вихрем из травинок и чаинок. Делает робкой глоток, смакуя терпкий привкус на языке. Роуз мягко улыбается, уютно устроившись за стойкой, и подпирает голову рукой. Её нежная мечтательность, перемешенная с житейской мудростью, приятно греет. Карла сама не замечает, как напряжение в мышцах сглаживается, то ли под действием травяного чая, то ли от душевной теплоты, которую Роуз щедро преподносила в раскрытых ладонях. — Вернулся, дорогая, с прострелянной ногой, но, главное, живой. Вот уже как пять лет моего Боба нет со мной, умер от болезни. Но не делай такое печальное лицо. Он сейчас в лучшем мире. Иногда смерть — это подарок. Особенно в такие неспокойные времена, как сейчас. Слава Всевышнему, что Боб не видит того, что творится сейчас в Глендейле. Последняя фраза заставляет напрячься. Что-то всё-таки творится. Что-то происходит. Сотканная безмятежность неумолимо рушится вместе с очаровательными бессмыслицами миссис Роуз. Слова стучат в голове, как большое, горячее сердце, случайно вынутое из груди и помещённое в черепную коробку. — Я видела по телевизору. Обезображенные тела туристов, — Карла с готовностью меняет тему, цепляясь за новую нить диалога. Возможно, новый ключ к разгадке наконец-то найден в крошечной пекарне для одного посетителя. — И туристов, и местных. Полиция убеждает нас, что всё под контролем, но шныряющие по городу военные свидетельствуют об обратном. Помню, во времена моей молодости здесь было так тихо и безопасно. Все друг друга знали, доверяли. Мы даже дома распахнутыми оставляли, соседи-то всегда присмотрят. А теперь что? На позапрошлой неделе пропали три человека. Нашли в выходные. Такое жуткое зрелище, будто их заживо грызли. — Грызли? — девушка вздрагивает. Притворный ужас отпечатывается на лице легко и играючи, не вызывая ни грамма лишних подозрений. — Значит, это всё-таки дикие звери? — В том-то и дело, что не звери, дорогая. Но и не человек, — женщина задумчиво трёт острую линию подбородка, а после скоропалительно спохватывается. — Ты, наверное, думаешь, что я совсем из ума выжила на старости лет? — Нет-нет, я… — Монтенегро тяжело сглатывает. Снова думает о мертвецах, восставших не из слоистой земли, но всегда из тех, кто молил о помощи и жаждал спасения, замыкая в себе последние нейронные связи. И снова этот кошмар. Конец праздника. Дальше последняя грань между миром и зловонием разложения. — Я вам верю. Правда. Можете сказать, люди пропадают хаотично или есть какая-то закономерность? Роуз почему-то не отвечает. Доброе выражение лица внезапно сменяется холодной настороженностью и пугливым смятением. Женщина беспокойно моргает, заламывая руки, и отворачивается. — Не стоит такой хрупкой девушке впутываться в это дело, дорогая. Мой двоюродный племянник работает в местном полицейском департаменте. Лучше обратись к нему, скажи, что от меня, и он с радостью поможет организовать поиски твоего возлюбленного. Карла мысленно чертыхается. До чего же люди в Глендейле болтливые, но не сговорчивые. Военный не пропустил, старушка Роуз не внесла ясности в кровавые подробности, только запутав. Должна была быть подсказка — нечто лежащее на поверхности, открытое и доступное, что мозг отчаянно отвергал, не воспринимая. — Вероятно, вы правы, — Монтенегро сдержанно улыбается, пытаясь подавить затхлое разочарование. — Поддержка полиции мне действительно не помешает. Где я могу найти вашего племянника? — Я напишу тебе адрес участка и его личный номер телефона. Зовут Райан Нортон, — Роуз спешно шарится по столу в поисках бумаги и ручки. Первого не находит, а потому небрежно отрывает кусок от утренней газеты, густо выводя синие чернила поверх кричащей статьи. Вскоре женщина возвращается к прилавку, протягивая Карле записку, и девушка кивает в знак благодарности. С жадностью вглядывается в прописные буквы и цифры, запоминает раз и навсегда. Пальцы неловко мнут клочок бумаги, превращая точку на конце в жирную кляксу. — Спасибо, миссис Роуз, — Карла выдавливает напоследок что-то похожее на искренность. — Всего вам доброго. «Береги себя, дорогая» приятно утыкается в спину. Половицы под ногами ощутимо скрипят, провожая. Колокольчик над дверью звенит, но уже не здесь, а в голове. Карла лениво плетётся по тротуару, повторяя новое имя — Райан Нортон. Полицейский. Что ж, это, определённо, могло быть полезным подспорьем, если Райан не окажется таким же твердолобым, как тот самый Льюис, сторожащий центральные ворота. Когда время клонится к закату, Монтенегро, измотанная и унывающая, с тяжёлым сердцем решает отложить визит к Нортону до следующего утра. Терять понапрасну время не хотелось, но, беспомощная, она едва ли кому-то поможет, если не станет первой жертвой готовящегося в Глендейле ужаса. Номер в первой попавшейся гостинице встречает её узкой комнатой и маленькой ванной. Скромно, аскетично, но большего и не требуется. Контрастный душ приводит тело в порядок, не задевая мыслей. Карла наспех приводит себя в порядок, заворачиваясь в махровое полотенце, и возвращается в комнату. На кровати небрежная стопка из купленных по дороге газет под лейблом местной редакции. Каждая содержала в себе громкие статьи о загадочных исчезновениях людей. Первой пропала некая Эмануэла Маккени. В последний раз её видели в лесистой местности у подножья гор Феникс и Макдауэлл. Карла обводит карандашом каждую деталь, похожую на зацепку, и для верности рисует восклицательный знак на полях. Следующей жертвой стал Майкл Кесс — подросток, который пропал в собственном доме. Полиция была уверена, что юноша сбежал после затяжного конфликта с семьёй на фоне его внезапных приступов агрессии и участившихся драк в школе. Его изуродованное тело выловили в западной окраине города на пересечении рек Нью-Ривер и Агуа-Фрия. — Внезапная вспышка агрессии, — Карла задумчиво разминает щёку, сминая кожу в череде безболезненных щипков. Впивается в факты, как бультерьер в холку. Это было похоже на то, что когда-то пришлось испытывать ей. Внезапная злость, агрессия, звериное желание причинить кому-то вред, похожее на въевшийся под кожу инстинкт. Все случаи сводились к одному: это не было похоже на спланированные похищения — люди оставляли дома, семьи и без вести пропадали, будто ведомые непреодолимым импульсом в голове. Монтенегро сухо вздыхает, пластаясь на жёстком матрасе. Делает вид, что не ощущает дискомфорта от тусклого света, пытаясь обмануть воспалившееся сознание. Не замечает единственного стула, за ненадобностью оставленного здесь без какого-то ни было стола. Не видит пустых, обглоданных стен без единого украшения, кроме запылившихся жалюзи на окне. Дремота сковывает конечности, заставляя прикрыть натруженный глаз. Только один — второму всё равно за ненадобностью, ведь он всё равно наполовину не принадлежал ей. На сложносочинённом механизме искусственной радужки образ Леона отпечатывается подобно цветной, ожившей фотографии: в первом стоп-кадре он тянет к ней руку в шутливом, приглашающем жесте; во втором — впервые целует обветренными губами среди разрухи её старой квартиры. Тот поцелуй она не забудет и через долгие-долгие годы, бережно пряча его в закромах своего маленького сердца. Память, может, предаст, но сердце — это робкий, маленький насос, качающий по венам кровь-любовь — никогда. Леон. Карла ощущает его фантомное присутствие, втягивает носом воздух, вбирая всё больше и больше, заворачиваясь, как в одеяло, в это внезапное посещение. А Леон действительно пах по-особенному: спасением, надеждой и справедливостью. Аромат его кожи умещался во флаконах парфюма — цитрусовый, по-древесному терпкий, земной. Тот, к которому хотелось возвращаться. Тот, который хотелось вернуть. В голове внезапно стучит. Монтенегро требуется время, чтобы сморгнуть обожаемый образ Леона, возникая в спартанских условиях гостиничного номера. Требуется прислушаться. Требуется понять. Стучали не в голове. Через несколько секунд Карла боязливо подскакивает на кровати, сосредоточив внимание на двери. Назойливые стуки продолжались, пока липкий страх продолжал расти и крепнуть. Девушка бесшумно поднимается с постели, вооружается армейским ножом Кеннеди, пряча его за спиной, и приближается к двери. — Кто там? — голос предательски дрожит, хотя Монтенегро умоляет себя не бояться. Худшее уже было и всегда будет, худшее преследует. С худшим приходится смириться и породниться. — Администратор, мисс Монтенегро, — за дверью неуверенно копошатся и прочищают горло. — Вам просили передать. Она застывает, пригвождённая к ворсистому покрытию пола. Не двигается — не может заставить. Пугающее ожидание жжётся не хуже пламени на кончике зажигалки. — Я заберу утром. Оставьте, пожалуйста, на ресепшене. — Не могу, мисс, — Карла внимательно слушает. Администратор напуган и запуган не меньше её, подпитывая очередную порцию подозрений, укрепившихся в ней за последний световой день. Если кто-то продолжал оказывать ей столь жуткие знаки внимания — направляя или заманивая — значит, она была на верном пути. — Тогда оставьте возле двери и уходите, — Карла, снедаемая паранойей, не решается выйти. Администратор соглашается, оставляя послание возле двери, и торопливо уходит. Монтенегро перестаёт слышать его семенящие к лестнице шаги практически сразу, но добавляет себе ещё несколько затянувшихся секунд — чтобы наверняка. Рукоятка ножа нагревается в стиснутой ладони, обескровленные пальцы немеют и белеют, но Карла продолжает сжимать, пока та не становится естественным продолжением её едва заметно дрожащей руки. Девушка сглатывает, собираясь с мыслями, медленно отсчитывает до пяти — до десяти слишком долго. Свободная рука отпирает щеколду, осторожно толкает дверь, оставляя узкий зазор, чтобы иметь безопасное расстояние. В узком коридоре ожидаемо никого нет, но это едва ли вселяет в неё ощущение мнимой безопасности. У стен, так уж издревле повелось, всегда были уши. У стен были глаза. У стен был чёткий, отлаженный механизм, двигающий человечков на шахматном полу в нужном для кого-то направлении. Взгляд смещается к коробке средних размеров, обернутую в безликую, белую бумагу. Не вскрывали. Карла не решается прикоснуться к ней сразу, осторожно придвигая ту ногой, и напрягает слух. Не тикает. Было бы, в самом деле, смешно. И глупо. С другой стороны, если бы кто-то хотел её убить, у человека, пожелавшего остаться анонимом, была масса других, изящных возможностей, как это сделать. Монтенегро забирает посылку, спешно запираясь, и раскладывает ту на постели. Бумага рвётся с остервенением и злостью, обнажая обычную коробку из крепкого картона, наспех стаскивает крышку, швыряя её возле босой ступни, упирающейся в пол. Карла заглядывает на донышко, словно в бездну, и пульсирует озадаченностью. Лицезреет. Запускает ладонь, вороша приложенную записку, и касается холодного металла. «ЧеЗет-75» нового поколения пистолетов, вышедших с чешского оружейного конвейера. Точная копия того, что принадлежал Оливеру, а после и ей во время пребывания в Эль-Пасо. Шаткая тумба на колёсиках возле кровати становится случайной жертвой: Карла пинает по ней ногой, задыхаясь от страха. Или от злости. Или от всего вместе взятого. Она дышит сорвано и сипло, сжимает под собой одеяло левой рукой, вторую — прижимает к груди. Под ней тарабанит вздыбленное сердце. Судорожное, болезненное, душащее. Взгляд мертвецки проваливается в коробку: скользит, плавает, рыщет. Пистолет не тронут, но Монтенегро помнит каждую выемку, насечку, царапинку — здесь не её. Чужое, странное, подброшенное.«Думаю, это то, что тебе нужно, не так ли?
С нетерпением жду нашей встречи. А. В.».