Всегда / Always

      Медленно Эрвин вытягивает свои чувства из сна.       Окружающее его пространство складывается в беспорядочное пятно стерильных, пахнущих болью красок. Знакомая больничная палата оседает вокруг него привычными запахами, привычными цветами.       И есть обязательное присутствие боли. Она заполняет пустоту его рукава. Затем голову. Под натиском обезболивающих всплывают воспоминания — неумолимые, и острые, и кровавые. Он снова видит погибших на поле боя и чувствует тяжесть своей вины, нарастающей, нарастающей, нарастающей.       Эрвин садится. Стук его сердца вырывается из груди. Его дыхание панически и рассеянно вырывается из легких.       Затем он слышит размытые слоги своего имени — мягкий шепот карих глаз, приближающийся к нему. Комната собирается воедино; реальность вновь устаканивается на своих местах.       И она там, сидит рядом с ним — Мари.       Сначала он думает, что, возможно, это из-за обезболивающих, которые заставляют его видеть разные вещи. Но обезболивающие не должны вызывать боль.       Его язык проводит по знакомому вкусу ее имени. Впервые за долгое время:       Мари, — бормочет он.       — Привет, Эрвин, — говорит она. — Я слышала, что случилось, и я просто… ну, я пришла узнать, как ты.       — Я ценю это, — он прислоняется к изголовью кровати и кивает ей.       Он позволил тишине воцариться между ними. И он думает, что она должна уйти сейчас; он знает, что она должна уйти. Но он считает себя достаточно эгоистичным, чтобы оглянуться на нее и подумать, что, может быть, только в этот раз ей стоит остаться. Хотя бы на мгновение.       Поэтому он говорит, слегка посмеиваясь:       — Я еще не покончил с собой, Мари. Может быть, в другой вылазке, когда все действительно начнет идти по плану.       Она поднимает на него глаза, улыбается в ответ. И ее смех близок к тому, чтобы последовать за ним. Эрвин наблюдает, как звук наполняет ее черты лица, тишину комнаты. Он чувствует, как ее смех наполняет его — старое, теплое счастье из прошлого. Это было приятно — смеяться с ней, быть достаточно эгоистичным, чтобы снова смеяться с ней.       — Знаешь, — говорит она, — ты, может, и обманул всех, надев форму командира, но ты не сильно изменился. По-прежнему совершаешь глупые, безрассудные поступки.       — Я не знаю, быть польщенным или оскорбленным.       — Ни то, ни другое, Эрвин Смит. Ты должен волноваться. Персоналу больницы, вероятно, настолько надоело видеть тебя, что однажды тебя откажутся принимать.       Он откидывает голову назад и закрывает глаза, смеясь.       В нем есть какая-то форма довольства — теплая, добрая и, возможно, все еще слегка медикаментозная. Но это приятно. Он чувствует, как в палате вяло повисает очередной момент молчания.       — Рад снова видеть тебя, Мари, — говорит он. — Надеюсь, у вас все так хорошо, как кажется.       — Давно не виделись, не так ли?       — Давно, — пробормотал он, глядя на обручальное кольцо на ее пальце.       Это было очень давно. И он ищет слова, чтобы заполнить расстояние, протянувшееся между ними в той маленькой больничной палате.       Она внезапно смеется, беря бутылку с его прикроватной тумбочки:       — Тебя повысили до командира, а ты все еще пьешь тот же самый дешевый виски?       — Он делает то, что и должен делать виски, — говорит Эрвин.       Она откручивает крышку, и в воздухе разливается великолепный запах алкоголя. Он смотрит, как она вздрагивает от глотка.       — Это все еще ужасно, — её голос возвращается к нему оборванным и обожженным.       Он смеется и делает глоток, прежде чем отдать бутылку обратно ей.       — Я не помню, чтобы ты так сильно жаловалась на это.       — Ты был еще курсантом. Я была буфетчицей, — говорит она ему. — Мы не могли позволить себе ничего получше.       Они снова смеются, прежде чем в конце концов погрузиться в ностальгию прошлых воспоминаний.       Ее голос затихает, когда они возвращаются.       — Нам было хорошо вместе, не так ли?       Он улыбается. Затем признает, очень тихо:       — Да. Было.       — Долгое время я не могла простить тебе, что ты вступил в Корпус. Мне было так больно. И я боялась, что если увижу тебя снова, то все вернется, и я просто сорвусь. Вот почему я держалась подальше.       —Мари, — говорит он, — ты не обязана.       — Нет, должна, — говорит она ему. — Эрвин, посмотри на меня.       И он смотрит. Она кареглазая и рыжеволосая, с карминовыми губами и розовым парфюмом, такая же прекрасная, какой он ее знал. Её слезы похожи на хрусталь, когда они катятся по её милой печали.       У него замирает сердце, и он не может не протянуть руку, чтобы вытереть слезы, скатившиеся из ее переполненных глаз. Его костяшки пальцев касаются ее щеки. Затем, эгоистично, кончиками пальцев.       Он наблюдает за ней и видит, как она закрывает глаза и вздыхает, что между ними ничего не забыто. Она все еще склоняется к его прикосновениям, и её щека так же лежит в его ладони.       И боже, как Эрвину хочется, чтобы так было всегда. Он все еще желает этого, даже когда отдергивает руку, как когда-то давно.       — Тебе не нужно ничего объяснять, Мари, — мягко говорит он ей. — Я понимаю.       — Но я хочу, чтобы ты это услышал, — говорит она, вытирая глаза. — Я рассказываю своим детям истории, которые ты рассказывал мне о мире за стенами. Это дает им надежду, Эрвин. И я знаю, что могу это делать, потому что ты там борешься за это с этими… — она прерывается, чтобы улыбнуться, — с этими твоими глупыми, безрассудными, блестящими идеями. Я хочу сказать тебе спасибо.       Он чувствует, как ее рука находит его руку, а в ее карих глазах появляется искренность.       — Я благодарна за все, что ты мне дал, — говорит она ему. — И я благодарна за то, что ты продолжаешь давать мне и этой стране. Мне жаль, что я не заметила этого раньше.       Он качает головой и улыбается ей.       — Нет необходимости извиняться или благодарить меня. Я просто нахожусь там, где должен быть. И ты тоже, — он заправляет прядь ее волос за ухо и смотрит, как его рука падает. Затем шепотом он говорит: — Но я рад, что мне довелось разделить с тобой хотя бы малую часть моей жизни в одном месте и в одно время.       — Я тоже, Эрвин, — она целует его в лоб.       Затем она отстраняется и улыбается. И остальные слова остаются там — такие же правдивые, настоящие и простые, какими они были всегда.       И он знает; знает, что они оба знают, — эти слова всегда будут там, между ними, даже когда она встанет, чтобы уйти.       Я люблю тебя.       Правдиво, реально и просто; просто не в том месте и не в то время, когда уже слишком поздно и слишком сложно для этих трех простых слов.       Но его глаза ловят ее взгляд в последний раз. Между ними появляется маленькая улыбка и последнее, непроизнесенное слово.       Правдивое, настоящее и простое.       Всегда.