***
Lorn, Dolor — THE WOODS
День прошёл в пути, на улице быстро стемнело и приближалась ночь. Тэхёну, как новичку-водителю, тяжело и нервно вести машину, полагаясь исключительно на свет фар, освещающих опасную и непредсказуемую дорогу. Куда легче и привычнее передвигаться на своих двоих мобильно и компактно. Скорость пришлось сбавить до минимума. Несмотря ни на что, Хосок не собирался меняться с Тэхёном местами, для него важно, чтобы младший быстро научился водить и при свете дня, и при отсутствии его ночью. Хосок уверен, что Тэхён справится. Наконец, они подъезжают к больнице для невменяемых преступников, трёхэтажному зданию т-образной формы. Оно оказалось не таким большим, как предполагалось, зато выглядит до ущербности жутким и заброшенным, виднеются выбитые окна с решётками и болтающимся тряпьём. Тэхён останавливает машину поблизости, глушит двигатель и фары, однако выходить не спешит. — О чём думаешь? — шепчет Хосок, вглядываясь в больницу через бинокль. Замечает даже в темноте огромные чёрные и жирные буквы «SOS» на серых стенах. Свет луны из ясного неба благосклонен к ним сегодня. — Что скажешь? — Сомнительно просто пиздец. — Тэхён наклоняется к Хосоку, тоже старается вглядеться сквозь тьму, хмурится. — Я не заметил ни одного манекена вокруг. Ощущение мерзкое… Либо эта орда ожидает нас внутри, либо… Не понимаю, очень странно. Тихо. Ты видишь хотя бы одну морду? — Не вижу, но согласен. Я тоже ожидал явно не этого, активность нулевая. Значит, глаза на выкате, ухо востро, как говорится. Всё как обычно. Надо осмотреться. Наверное… они скучковались где-то, но нам пока не видно отсюда. Ещё несколько минут они продолжают наблюдать на дистанции, и ситуация не меняется. Ночь мешает им, однако ждать на месте подходящего момента и ясного дня — нет возможности и времени. В зданиях всегда тяжелее, особенно неизвестных, потому что в ограниченном пространстве сложно маневрировать и простраивать пути бегства, в отличие от просторов улицы. В любом случае они намерены туда проникнуть. Не первый раз приходится подвергать себя опасности. Сложнее посчитать дни, когда не приходилось этого делать. — По сути, такая же тюряга. Я уже понял, куда именно нам нужно, сразу наверх, — обращает внимание Тэхён, указав пальцем на крышу. Он продолжает смотреть через бинокль, выстраивая в голове рентгеновский снимок, как внутри устроено здание: сколько выходов и с какой стороны, где палаты и склад. — Предлагаю следующую остановку сделать у моей тюряги, раз мы так далеко забрались. Припасов у нас достаточно. Как насчёт бензина? — Хватит. Если повезёт, сольём ещё с заправки какой-нибудь. — Отлично. К тому же родные просторы знаю как свои пять пальцев и даже нычки в стенах. Уверен, их до сих пор никто не нашёл. Потом развернёмся и до канализации, а потом домой. Что скажешь? — А я что-то могу сказать? Отдавай приказ, командир Ким Тэхён, — со смешком шепчет Хосок, пока ему отдавливают бёдра локтями в партизанской позе наблюдающего. — Да какой я нахуй командир? Только в мечтах Чимина. Не ломай комедию. Так что? — Без проблем, я только «за», — отвечает Хосок, кивнув. — Только нам придётся задержаться, и в таком случае Чимин открутит нам головы. — Забей, не открутит. Это мы ему вкрутим. — Тогда в приоритете тюрьмы, в последнюю очередь — канализация. — Ты всё ещё хочешь добраться до этой сральни? Не передумал? — Тэхён откладывает бинокль и слезает с Хосока, а затем хватается за руль, опустив голову. — Нет, не передумал. Хосок достаёт из внутреннего кармана куртки сложенную фотографию: на одной половине запечатлён Чимин, на другой — его друг Чонгук. Оба в военной форме. Тэхён закатывает глаза и вздыхает в очередной раз, пока старший тычет ему в лицо изображением Чонгука. Затем Хосок прячет фотографию и оборачивается, пролезая между перфорированными панелями, которые разделяют задние и передние сидения. Машина рассчитана на то, чтобы задержанный преступник не добрался до водителя. Хосок копошится в поисках автомата и фонариков. Проверяет исправность оружия. Решает, что одним мачете здесь явно не обойтись и стоит быть готовым ко всему. Тэхён тоже плотно вооружается, распихивает под своей одеждой пистолеты, патроны и ножи. — Ну… что? Пошли? Господь как обычно с нами, — через натянутую улыбку демонстрирует сарказм в недоразумении. — Как обычно, — не подводит Хосок в юмореске. — Пошли, только поставь на ручной тормоз. Мы стоим на склоне, можем покатиться назад. Уже катимся, глянь. — Кивает, чтобы тот обратил внимание и осознал момент. Тэхён хватается за ручник и дёргает на себя, как и было велено. Затем они аккуратно выходят из машины, закрывая дверцы без звука. Затаив дыхание, крадутся к зданию с поднятым оружием на прицеле, минуя заросли. Добравшись до главного входа с широкой лестницей в три ступени, они молча останавливаются. Застывают. Прислушиваются в надежде, что со стороны больницы до их ушей донесётся хоть какой-нибудь звук. Кроме задувающего сквозняка из нескольких разбитых окон с решётками — ничего нет. Они осматривают здание снаружи и решают обойти по периметру, чтобы проверить не только лицевую часть больницы. На языке жестов договариваются уложиться в десять минут максимум. Этого должно хватить, чтобы в скором беге каждому обогнуть здание полностью и заметить что-то неладное. Времени на это хватило. Они вновь оказываются у главного входа. На пальцах объясняют друг другу, подводя итог: снаружи чисто, а также пожимают плечами в смятении — в чём подвох? И всё же без промедлений поднимаются по ступеням главного входа. Первым в здание проскальзывает Тэхён, бесшумно открыв громоздкую незапертую дверь. Он включает фонарик, приложив его к затвору пистолета. Заходит внутрь и сразу же осматривает просторный коридор, несколько раз оборачиваясь на триста шестьдесят градусов. Его взгляд следует за поднятым стволом: стены и полы измазаны кровью, разбросаны бумаги — типичная картина. Обшарпанная рама металлодетектора на входе, как и ожидалось, не среагировала на его присутствие. Следом заходит Хосок с автоматом, проводя те же самые манипуляции осмотра с висящим мачете за спиной. Длинный коридор в конце разделяется на две части, а посередине виднеется решётчатая дверь до потолка, за которой лестница на верхние этажи. Хосок возвращается к раме на входе, там же и огороженный пункт приёмного досмотра. Он протягивает руку сквозь очередную решётку, хватая клавиатуру от разбитого компьютера в качестве первого попавшегося предмета, а затем далеко швыряет. Таким образом он проверяет, не вылезут ли притаившиеся мертвецы на его шум. Встав позади Тэхёна, Хосок наблюдает за происходящим, но затем вспоминает, что младшему подобное не нравится. В итоге он выходит вперёд, присев на корточки, закрывает глаза и чутко прислушивается, облокотившись на автомат одной рукой. Снова никаких звуков: ни в коридоре, ни с левого, ни с правого крыла здания, ни со стороны лестницы. Тишина. — Устал? — шепчет Тэхён, наклонившись к напарнику и положив ладонь на его плечо. Ореол света от фонаря по-прежнему направлен в сторону грязной лестницы. — Немного, не спал давно. — Потерпи, скоро. — Ерунда. Пошли. Пока что здесь чисто. — Хосок встаёт и направляется вперёд. — Здесь точно когда-то была резня, — подмечает Тэхён и следует за ним, не прекращая оборачиваться. — Хуйня какая-то. — Хуйня. Я думаю об этом же. В этот момент Тэхён за секунду меняет решение сразу подняться на верхние этажи, поэтому поспешно останавливает Хосока, прошептав ему в затылок: — Здесь разделимся. Пять минут максимум. — Принял. Они расходятся в разные стороны, но остаются в зоне видимости друг для друга, пока открывают каждый кабинет и заглядывают внутрь. Им не удалось обнаружить ничего существенного. Самое главное, что нигде нет притаившейся гнилой орды, поэтому они снова встречаются у лестницы. Кивнув, они бесшумно и на полусогнутых ногах поднимаются на второй этаж, минуя ограждения. Раньше двери здесь реагировали на ключ-карту, но сейчас система не работает из-за отсутствия электричества. На бегу они заглядывают в маленькие окошки палат: там никого нет, только замызганные кровати, выцарапанные стены и снова решётки. У Хосока уже в глазах рябит от них. Они везде. Третий этаж ничем не отличается от второго, за исключением дополнительного прохода, который ведёт к высокой двери с электронным замком. Она открыта, пин-код больше не нужен. Тэхён прикладывается ухом вплотную, прислушиваясь к намёкам опасности. Хосок видит короткий жест напарника и понимает, что идти можно. Они резко дёргают дверь и врываются внутрь. — Ёбаная моя жизнь! — восклицает Тэхён и с облегчением ударяется спиной о стену. Перед ним оказывается склад с неработающими холодильниками и медицинским оборудованием. Тэхён не сдерживается в своей радости, ведь они удостоверились, что в больнице и возле неё действительно никого кроме них нет. — Нашли, мать твою! Не зря, не зря! Вынесем отсюда всё! Намджун охуеет. — О да… Хосок сразу же начинает обыскивать коробки с выдвижными ящиками, обнаруживает множество пачек с таблетками, капсулами и шприцами. Подсвечивая фонариком, он читает названия и поверить не может, какую же всё-таки золотую жилу им повезло найти. К сожалению, за раз не получится доставить это добро даже на машине, однако ничто не помешает вернуться и забрать оставшееся. Голова кругом от счастья, и они не знают, за что хвататься в первую очередь. По этой причине Тэхён снимает пустой рюкзак, заранее подготовленный для улова, а затем достаёт лист, на котором Намджун написал названия необходимых препаратов как Чимину, так и для нужд общины в целом. — Гало… — читает Тэхён в попытках разобрать непонятный почерк. — Гало… что, блять? Пиздец… — Он подходит к Хосоку и слегка ударяет по плечу, чтобы тот помог прочитать. — Галоперидол, — отвечает Хосок, однако даже не смотрит, продолжая суетливо копошиться. — Блять, а если бы я один был здесь? Прикинь, какая подстава? Я бы без тебя не понял. Намджун, конечно, молодец, не мог поровнее, что ли, как-то написать? Вроде руки не из задницы. — Стухни, сынок, — Хосок смеётся с причитаний. — Надо было заранее спросить у него, что непонятно. Всё нормально, расслабься. Тэхён, махнув рукой на занудного отца, начинает активные поиски и присоединяется к Хосоку. Выдвинув ящики, он проходится пальцами по ячейкам, которые отделяются табличками с буквами. — Что это за таблетки вообще? — От психозов, галлюцинаций, бредовых расстройств и так далее. — Чимину самое оно. Надеюсь, таблетки помогут, и Чонгук к нему больше не придёт. Нам нужно его с тобой убить. — Посмотрим… — тянет Хосок досадно с тяжестью в душе, забирая с полок другие препараты и медицинские перчатки. — Не расстраивайся. Я уверен, что с Чимином всё будет хорошо, а мы ему в этом поможем. Он не псих, просто… Так бывает. — Тэхён обнаруживает заветные упаковки бело-синего цвета. — А вот и галопиздец! — Начинает набивать ими свой пустой рюкзак, а затем останавливается с озарением. — Давай отдохнём немного? Всё равно это никуда уже не денется. Тэхён широким жестом указывает на длинные ряды железных стоек с перекладинами. Придётся изрядно попотеть и потратить не один час не столько на поиски, сколько на погрузку коробок, бег из больницы до машины и обратно. Хосок хмурится в своей суете, а затем поворачивается к Тэхёну, ожидающему ответа. Сейчас действительно не помешало бы взять передышку. — Давай, — отвечает Хосок. — Не желаете пройти в эксклюзивные апартаменты и переодеться в смирительную рубашку, сэр? Покемарить часок-другой? — Не желаю. Лучше здесь. — Но там есть… кровати! — восклицает Тэхён с поднятым указательным пальцем, словно предлагает самое выгодное предложение, а скидки сгорят уже через одну секунду. — Похуй на кровати, давай здесь, — отмахивается Хосок, съезжает по стене и бухается на пол. Он расстёгивает куртку, широко раскидывает ноги и запрокидывает голову. Ощущение усталости накрывает, стоит только позволить себе расслабиться на один миг. — Как скажешь. — Тэхён медленно садится напротив, опершись спиной о железную перекладину полки с коробками, и обнимает свой рюкзак. — В баню бы… — напоминает Хосок о недоступной для них роскоши. Пока что. — Да… — мечтательно шепчет, воображая, как он моется и воскресает. Перерождается и возносится над этой бренной планетой, а затем спускается с небес прямиком в свою кровать. Тэхён наблюдает за Хосоком, как он пользуется минутами, чтобы прикрыть глаза и наверняка провалиться в сон. Ему лучше не мешать, поэтому Тэхён решает сосредоточиться на любых звуках вокруг и смотреть в окно на светящую луну в ночи. Тишина. Себе он не позволяет расслабиться, так как задолжал напарнику, поэтому массирует пальцем ствол, не выпуская его из ладони ни на минуту, рассматривает перед собой, словно первый раз видит. Шальная мысль проскользнула, из-за которой Тэхён поднимает оружие на Хосока, а затем разглядывает его через мушку: расслабленное выражение лица, кадык, а это — грудь, которая едва заметно вздымается. Как же легко пустить в него пулю и убить. Ровно так же легко, как и не делать этого. — С предохранителя не забыл снять, надеюсь? А то я не услышал щелчка, — шепчет Хосок с закрытыми глазами, продолжая растекаться в полусидячей позе на полу. — А чего ты не спишь? — с лисьей улыбкой спрашивает Тэхён, не сводя дула. Как он и ожидал, старый пёс даже сейчас начеку. — Не спится, — Хосок улыбается со смешком. Он не видит шкодника, но чувствует его «приколы».Hyukoh — Reserved seat
Тэхён хмыкнул, понимая, что напарник действительно не собирается спать. Вовсе не по его вине, а потому что действительно уснуть не сможет. Тэхён уже давно знает: если дикарь за стенами действительно измотан до изнурения, он не проснётся, даже если его будут жрать манекены. Сейчас совершенно не тот случай, и остаётся надеяться, что это никогда не настанет. Внутри стен Хосоку достаточно только мысли о подушке, чтобы провалиться в сон, потому что дома адреналин в крови не бьёт. Тэхён решил — это самый подходящий момент, чтобы неплохо провести время за тихой и необычной беседой. Надеется, они действительно ограничатся только беседой, в которой ничто и никто не помешает. Не пострадает. Пора. Давно пора. Многозначительная короткая тишина, веющая игривой опасностью, длится недолго. — Как-то раз ещё в начальной школе я случайно стал свидетелем, как Евочка со своими одноклассницами обсуждали меня. Какой я больной на голову лопоухий урод, который никак не оставит бедную девочку в покое и скоро подкинет мёртвого котёнка ей в портфель. Просто изверг! Честно говоря, мне было очень неприятно тогда, лучше бы я не слышал этого. Но я услышал. — И что ты сделал? — интересуется Хосок и медленно, практически незаметно, начинает красться пальцами к своему автомату, лежащему рядом. — Моё детское внимание с конфетами и подброшенными записками восприняли уж слишком странно, да ещё и напридумывали лишнего, поэтому мне пришлось залечь на дно. Меня неверно поняли. — Тэхён тем временем не сводит глаз с Хосока и прекрасно видит, как он пытается добраться до оружия. Осознанно позволяет это делать. — Но не об этом сейчас, не в этом суть. Недавно я с Чимином попал в похожую ситуацию, где мы обсуждали тебя. Мой язык так чесался, чтобы рассказать, какой ты и что скрываешь, но вот я вспомнил этот случай, поэтому почти вовремя заткнулся. — И почему же? — ухмыляется Хосок. Он затаился и ждёт подходящего момента. Впрочем, понимает: напротив него — человек, который тоже долго сидел в засаде, а теперь, кажется, выходит. Как животные заблаговременно чувствуют надвигающиеся природные катаклизмы, так и Хосок сейчас чувствует катастрофу в лице Тэхёна. Всегда чувствовал, но сейчас она пробралась к нему непозволительно близко. Диссонанс вновь зарождается. — Потому что не хочу быть на месте этих ёбнутых одноклассниц, которые искажают факты и выставляют людей в изуродованном виде. Не хочу говорить о том, в чём я сам не до конца разобрался. А тебя очень бесит клевета, и я не хочу задевать твою, как ты выразился, «психологическую травму». Я к тебе отношусь с уважением, как и ты ко мне. В этом я уверен на сто процентов. — Клевета задевает любого человека, — спокойно констатирует Хосок в своё оправдание. — Согласен! Но за всё время я заметил, что пена изо рта у тебя брызжет только тогда, когда я в чём-то обвиняю тебя. Хотя… пожалуй, имя «Чонгук» тебя тоже начало бесить с того дня, как мы нахуячились. В этом я тебя могу понять. У Хосока покалывает в конечностях, но он с благоговением и улыбкой принимает свой страх, разливающийся по телу от чужих слов. Пугает не страх смерти, голода, болезни, пыток и неизвестность будущего, а то, как издалека Тэхён загоняет его в угол, подкрадывается всё ближе. Психологически. Он продолжает с заботой смаковать слова тихим баритоном: — Ты такой осторожный, стараешься сдерживать свои эмоции, не показывать их… Но всё же обычный человек, особенно когда начинаешь нормально разговаривать. Не думай, что Чимин глупый, просто он никогда не сможет заметить и почувствовать вещи, которые могу видеть и чувствовать только я. В каком-то смысле я маниакально, как самый конченый пидорас, заинтересован в тебе. Причём намного больше, чем наш командир. Чимин сложил лапки, закрыл глаза и смирился с твоим засунутым языком в его задницу, с твоим молчанием, а я — нет. Я тоже хотел смириться, но всё равно не смог. На обрыве я ошибся на твой счёт, но не во всём. Сейчас я это понимаю. — Значит, Чимин не просто так назначил именно тебя своим заместителем. Ты себя недооцениваешь, Тэхён, — хвалебно тянет Хосок, открыв глаза и смотря в потолок с трещинами. Паутина слегка колышется, как и его панический страх, закопанный под метрами земли. Ладонью он уже успел добраться до приклада автомата, коснувшись подушечками пальцев. — М-м-м, как же сладко ты стелешь, у меня уже встал! — Тэхён закрывает глаза в театральном наслаждении с улыбкой, поджимает губы, а затем резко заканчивает свой театр со словами: — Тебе нравится играться с моей психологической травмой недолюбленного, мягко говоря, сына? Хосок слышит заветный щелчок снятого предохранителя, а затем опускает голову, наблюдая перед собой разозлённого Тэхёна. Тусклый свет придаёт его чертам лица коварство и остроту. Его рука с направленным в голову пистолетом ничуть не дрожит. — Я не играюсь, а действительно так считаю. Ты себя недооцениваешь, — с искренней добротой отвечает Хосок. — Чего ты хочешь от меня? Чтобы я и твою задницу заткнул языком? — Хочу. И поглубже. — Каким образом? — Помоги мне разобраться получше. С тобой же. И тогда я приму твой язык в свою задницу. Сложу лапки, как Чимин. Хосок глубоко выдыхает с абсурдным смехом, собирается с духом. Если бы Чимин услышал их разговор, то наверняка неправильно бы понял. Чувствует собственное загнанное сердцебиение, а затем хватает автомат и за секунду поднимает на Тэхёна. Как же радостно, что он прошёл через все круги военного Ада с Дьяволом-командиром. Отдаёт ему должное в мыслях сейчас. — Ты первый помоги мне разобраться, — вкрадчиво шепчет Хосок, взаимно сняв с предохранителя своё оружие. — Я правильно тебя понял, что догонялки под названием «из нас двоих вернётся кто-то один» снова начались? — Нет, неправильно. На этот раз я хочу, чтобы мы вернулись вдвоём и радовались жизни. Ты бы называл меня сыном, а я тебя — папой. Я бы срал в подгузники, а ты меня за это хвалил. Я бы тебя нервировал и смотрел, как дёргается твой глаз, а ты бы крыл меня матом. Мне это так по душе, понимаешь? Обожаю, когда ты материшься, чувствую себя живым, — еле сдерживает смех Тэхён под согласный кивок Хосока, решив остановиться в перечислениях своих фантазий. — Короче, я хочу, чтобы у нас как раньше было. Но… есть огромная проблема, которая мешает мне продолжать развлекаться с тобой, поэтому я хочу её решить. Всё зависит от тебя. — Тогда я тебя внимательно слушаю, сынок. — Тогда снимай свою маску и прекращай подбирать слова. Хосок лишь усмехается в ответ. Они сидят друг напротив друга в напряжении, как натянутые струны, точно заклятые враги с первой секунды. И всё же никто из них не прикладывает палец к крючку, чтобы спустить его. Если бы желание убить было взаимным и истинным, это произошло бы уже давным давно. Безмолвное понимание плотно укоренилось в их связи, однако Хосок, зная Тэхёна, помнит о его предсказуемости в непредсказуемости. Тэхён, в свою очередь, помнит слова Чимина о том, что Хосок — бомба замедленного действия, по этой причине тоже соблюдает осторожность. Оба соблюдают бутафорную осторожность на фундаменте инстинкта самосохранения. — Я запутался, отец, — тяжело вздыхает Тэхён и начинает свою эстафету. — Дело в том, что на правах лучшего друга я сразу должен был доложить Чимину любую информацию, которую о тебе разнюхал. На правах военнообязанного я точно так же должен был доложить командиру, но… за стукачество в тюрьме ебут в задницу, и это в лучшем случае. Есть ещё одна загвоздка, почему я этого не сделал: ты, вроде как, мне близкий человек, поэтому совесть грызёт. К тому же информация о тебе неполная, скажем так, официально не подтверждённая. Все эти роли сидевшего и военного давили на меня, и я не знал, как поступить правильнее. Не хочу быть ебанутой одноклассницей. — Социальные роли всегда обязывают и призывают к ответственности. И как ты решил поступить всё-таки? — Хосок с каждым услышанным словом чувствует мерзкий кокон смирения, сдавливающий его психологическую броню. В голове уже слышится шум, давление бьёт по вискам, дыхание сбивается. — Решил положиться на своё чутьё, а ты мне с этим поможешь. Я не зэк, я не военный, я просто человек. Тэхён срывается с места и подбегает, приставив дуло к лохматой голове с поднявшимся хаосом из мыслей. Хосок даже не сопротивляется и не смотрит на него. Так и застыл с автоматом в руках, направляя его на коробку с медикаментами, где минуту назад сидел младший. Целиться туда уже бесполезно. — Два вопроса, Хосок: твой срок и за что ты его мотал, — без всякой жалости чеканит Тэхён. Стоит и смотрит на уязвимого напарника свысока. — Я рассчитываю на твои честные ответы. И со всем уважением к тебе, напоминаю, оно у меня к тебе есть, я единственный из живых, кто постарается тебя понять. Хосок не отвечает. Слышит только своё дыхание, чувствует стекающий по шее пот, сохнущее горло. В мыслях возникает идея переиграть Тэхёна и застрелить его к чёртовой матери, однако едва ли он успеет это сделать. Выдрессированный сын ничуть ему не уступает, просчитал возможный ход и с самого начала посадил на мушку. И всё же Хосок чётко осознаёт: мысль об убийстве Тэхёна вызвана отнюдь не искренним желанием, а той самой психологической травмой, наводящей на ложные и печальные последствия. Именно она просит защиты, управляет, призывает к действиям и кричит в его голове. — Я всё ещё жду твоих ответов, — требует Тэхён. Ему уже всё равно, хоть и видит, как Хосоку мгновенно поплохело от таких вопросов. Наклоняется, хватает его за подбородок и поднимает голову на себя, словно они находятся в именитой комнате допроса их общины. — Смотри мне в глаза и отвечай: твой срок и за что ты его мотал? Хосок вновь молчит, проглотив язык, а Тэхёну по-прежнему плевать на это. — Что сложного в том, чтобы сказать? Тем более, мне. Ты уже спалился. Мне не хватает одного процента до ста. Дай мне его уже! Или догонялки с пулей в твоей башке. Я уже заебался с тобой играть. Этот придурок точно не отстанет. Этот придурок точно его любит, Хосок уверен на сто из ста. Ничего не остаётся, кроме как смотреть ему в глаза ошарашенно и сумасшедше, следуя приказу. Наконец, он подаёт голос с кривой натянутой улыбкой: — Я искренне не хочу тебя обижать, Тэхён, но всё же спрошу. Вот скажи: насколько было сложно сказать своей любимой девушке, что тебя ебали в тюрьме? Что ты был той самой опущенной маргариткой? Тэхён на вопрос не отвечает. У него сердце начинает бешено колотиться. Старается как можно больше набрать воздуха в лёгкие и задержать его, пока Хосок покорно и безмятежным голосом продолжает описывать его былые прелести жизни: — Как тебе ссали в рот и избивали толпой? Не разговаривали с тобой, не позволяли дотрагиваться до вещей других зэков? Не давали спать на кровати, как всем, поэтому тебе приходилось на полу? Как твоё место вечно было у параши? В общем, унижали всеми возможными способами. Я знаю, что в детских колониях бывало хуже, чем во взрослых, особенно, если ты самый младший и симпатичный. Дети хотят быть похожими на взрослых, но там… только перегибают палку в жестокости. А ты красивый, это провоцирует, особенно старших, наверняка их приводили тебя поёбывать. Тэхён закусывает щёки изнутри, лишь убеждаясь в своей правоте: Хосок — такой же зэк. Вот она — победа, ради которой пришлось бросать провокации и собственные травмы на съедение. Дикарь ни на одну за всё время не купился, не воспользовался ровно до этого момента. Победа ценой вскрытия собственного позорного шрама на всю жизнь, который сейчас вновь закровоточил. Вопреки словесной пытке, которую устроили ему, Тэхён всё ещё остаётся при своём мнении — оно того стоило. — Ну наконец-то! — с облегчением восклицает Тэхён. Старается не подавать виду, как каждое слово Хосока попало в его больную точку. — То есть ты пялился на мою задницу и разглядывал татуировку, когда мы ходили в баню? — Конечно. И не только в бане. Давно ещё. Твоя задница меня заинтересовала только символичной татуировкой. Но я не из этих ублюдков, напомню тебе. — Ты знал и молчал всё время, хитрый ты уёбок. Как ты меня уже… заебал! — Конечно, я молчал. А мне надо было орать об этом? Петушком тебя называть? Кудах тах-тах? За углом опустить тебя и напомнить о твоём статусе? — Вот это ты мразь… — Вовсе нет, я просто умею хранить секреты и молчать. Я был бы мразью, если бы всё это делал. Так… сложно было или нет? Рассказать покойной Евочке? Ты вообще ей говорил об этом? Только честно. — Нет. Хосок перетягивает бразды правления в свои руки, продолжая допрос в позе пса, стоящего на задних лапах. Над ним — разбитое выражение лица детектива. Слезящиеся глаза Тэхёна говорят ему вместо тысячи слов и подтверждений, что пора утихомирить свой дикарский пыл, прекратить давить на слабые места, напоминающие о прошлой жизни. Вдобавок ко всему у Тэхёна тоже брызжет пена изо рта, когда произносят имя, но уже другое — выбитое на могильном кресте. — Несложно или ты не говорил ей? — Не говорил. — А Чимин об этом знает? — Нет. Тычащее в висок дуло не усмиряет Хосока. Он усмиряет себя сам: запихивает своего зверя, даже если Тэхён его натравил и поманил куском мяса. Тэхёна трогать нельзя, даже если он виноват в своей провокации. Хосок не позволит себе обижать ещё больше, потому что искренне этого не хочет. Специфическая любовь и уважение куда сильнее психологических травм, хоть последних и предостаточно. По этой причине Хосок возвращается к диалогу без агрессивных и травмирующих слов: — Папа тебе поможет разобраться. Видишь ли, сынок, даже твой лучший друг не знает, а ведь он шутил про мыло и даже не подозревал об этом. А я знал уже тогда, когда ты валялся на кладбище. Я бы на твоём месте с кожей выдрал этот ёбаный уродский червовый туз. Тебе сложно об этом говорить? — Стухни, блять, — раздражается Тэхён. Выходит из равновесия, сдерживает себя, чтобы не выстрелить в голову. Сжимает рукоять пистолета до боли в ладони. — Ну уж нет, если ты сам начал. Вот и мне — сложно говорить, понимаешь? Есть вещи, о которых никому не расскажешь, даже самым близким. Хочу иметь право не портить жизнь, где я счастливый. Впервые! Не хочу, чтобы на меня смотрели как на самого последнего урода. Не хочу лишних вопросов, потому что… — Хосок, — перебивает Тэхён, мотая головой в отрицании. Пока что не желает ничего слушать, кроме того, что хочет услышать в первую очередь. — Что? — Срок. Твой. И за что ты его мотал, — чеканит, оказывая давление по-командирски, несмотря на раздирающие душу чувства. Ему нужны факты. — Всё ещё жду твоих честных ответов. — Шмыгает носом и вытирает скопившиеся слёзы, из-за которых изображение в глазах стало расплывчатым. Они мешают видеть лицо и считывать эмоции на нём. Хосок, наконец, окончательно сдаётся, тяжело выдохнув. — Пожизненное. Убийство. — Чтобы получить пожизненное за убийство, надо было охуеть как постараться. Скольких ты убил? Кого? Ты опять не договариваешь, не беси меня, сука! — Хватает за грудки одной рукой и начинает трясти. Хосок позволяет и болтается безвольной тряпкой под чужим натиском, а затем собирается с мыслями, чтобы с выдержанным спокойствием ответить: — Изначально за убийство и изнасилование четверых детей: три мальчика и одна девочка, но… всего этого я не совершал. Отбывал в колонии особого режима. Мне было двадцать пять, когда я сел. Через два года я не выдержал этого пиздеца в тюрьме, захотел, чтобы меня оставили в покое, поэтому убил пятерых ублюдков в этой же колонии. Это я сделал осознанно и признал вину по всем пунктам. Своего я добился, меня перевели в одиночку уже с полной изоляцией без права на любое общение. Признали вменяемым, хотя лучше бы меня сюда закинули, — качнул головой вниз, указывая место, где они сейчас находятся, — и я бы плавал на волнах галоперидола. — Ох, блять… Хосок внимательно наблюдал, как лицо Тэхёна менялось на глазах во время его рассказа: сначала оно застыло на несколько секунд, затем поднялась одна бровь, за ней и вторая. Вместе они свелись к переносице в недоумении с приоткрытыми губами. Теперь читается открытое осуждение, омерзение и в то же время сомнение. — Ты прикалываешься, что ли? — шепчет Тэхён в замешательстве, дёрнувшись. — Ты на приколе? — Я похож на охуеть приколиста? — Да, похож. Ты охуеть клоун ёбаный. Я уже говорил. Тэхён кое-как уговаривает себя, а затем всё-таки убирает ствол и ставит на предохранитель. Отступает на два шага. Наклоняет голову вбок, пытается разглядеть Хосока в новом отвратительном, выворачивающем желудок наизнанку, свете. Однако ничего не изменилось, напарник по тюремным заключениям, теперь уже официально, такой же: голова, туловище, руки и ноги. Развалился, запрокинул голову и теперь снова сверлит взглядом потолок, положив автомат на пол. Всё тот же поживший сомнительный пёс. Тэхён прокручивает все воспоминания в архиве своей черепной коробки: как впервые встретил Хосока, хотел его застрелить и убить на обрыве, почувствовав неладное в этом человеке. Как обвинял в попытке убийства ребёнка со слов жителей общины. Хосок тащил его на себе и трезвого, и пьяного, не раз выручал, спасал ему жизнь. Хосок заступался за него, поймав кулак Чимина, у которого сдали нервы. Хосок избегал Вильяма, любопытного ребёнка. Как Хосок… с уставшим взглядом впервые пошутил перед тем, как отправиться на злополучный обрыв. Хосок с ним пил ночью за умопомрачительной беседой, а затем пьяный кричал на койке медпункта о своей любви к нему и Намджуну. Хосок молчал и слушал его, в своей индивидуальной манере излучал вовлечённость в разговоре. Как… Слишком много «как», и все они такие разные для детектива, теперь уже не недоделанного. Что есть истина, а что — ложь? Не сходится. — Ну что, блять, теперь будешь моим сыном? — Хосок сбивает мыслительный аналитический полёт Тэхёна, а затем добивает: — К папочке на ручки пойдёшь? — из-за стресса находит время для неуместного сарказма и смеха. С другой стороны, ничего уже не может быть уместным. — Или догонялки всё-таки? Если да, то беги уже сейчас. Пока я добрый, а то сейчас достану свой член! — грозит наигранно, а затем его психика перестаёт выдерживать. Он крадётся, а затем его накрывает истерическая нездоровая волна смеха, которую не получается сдерживать. Она склоняет его к полу. — Я же псих! Насильник! Педофил! Убийца! Давай ещё придумаем чего-нибудь на сотни пожизненных! — Блять… — Тэхён не двигается с места, прикрыв ладонями лицо. Какой же абсурд, Хосок головой едет на его глазах. Уже знает, что нужно переждать редкий момент, пока злосчастная невротическая смешинка вылетит из его рта. Какие же все больные и психованные. По-своему. Тэхён добился своей цели: он дожал дикаря, тот теперь скулит и воет. Через несколько минут смешинка всё же отпускает. Хосок нервно трёт и сдавливает свои колючие щетинистые щёки, становясь похожим на себя привычного. — Ну вот и всё, — констатирует с пустым и отрешённым взглядом. — Я тебе помог разобраться? Как тебе мой язык в твоей заднице? Глубоко? Тэхён шагает из стороны в сторону, суетится, места себе не находит, а затем присаживается на корточки. Внимательно вглядывается в психически полумёртвого Хосока напротив, старается упорядочить свои мысли и, наконец, озвучивает ему: — Убийство пятерых ублюдков меня не впечатлило. Я даже был уверен, что ты сидел за что-то подобное, но то что ты детей… В это я не верю, каким бы припизднутым и странным ты ни был. Я больше поверю в то, что ты террорист, но никак не педофил. Скорее, ты стал припизднутым и шарахаешься от детей именно из-за этого. Я прав? Хосок с уже заученным скептицизмом выслушал предположения Тэхёна, однако сразу же вспомнил, как его просили снять маску, поэтому с трудом срывает её: — Мне постоянно кажется, что если я рядом с детьми, произойдёт какой-нибудь пиздец, даже если я им никогда в жизни не делал ничего плохого. В один день я выйду из дома, и все будут на меня орать с обвинениями, — Хосок честно признаётся в своих муках как на духу. — Оно само, как ты говоришь. Хосок не рассчитывал, что Тэхён сможет ему поверить. Для него этот допрос ощущался как последнее мгновение в жизни. Казалось, всё потеряно, дороги назад не будет, кое-как собранный бумажный домик разрушится. У него уже жизнь перед глазами пронеслась, потому что Тэхён опять бы его обвинил и упивался своей победой, а затем на месте пристрелил. Такое развитие событий Хосок просчитал и сдался. — Могу понять. Мне тоже кажутся вещи, которых нет на самом деле. Последний раз это было, когда я тебе втащил. Прости меня за это ещё раз. Хосок с опаской смотрит на Тэхёна как одичалый пёс, загнанный в угол и переставший верить людям. Юный напарник пытается его погладить, покормить и показать, что не желает зла и понимает его: домашним быть лучше, чем уличным, просто нужно найти добрых людей, а не живодёров. — Ты действительно считаешь, что… — Я уверен, я чувствую, — не даёт договорить Тэхён. Он понял, в чём нуждается Хосок, чем его нужно покормить и как погладить. — Я тебе верю. — Если так, то ты единственный остался, — шепчет Хосок с проблеском надежды в глазах. — Оклеветали? Подставили? Улики должны были быть весомыми. — Да… Потому что я был глупым, неосторожным, молодым и уж точно не предполагал, чем может закончиться мой жёсткий отказ подставлять задницу одному ёбнутому психу. И моя единственная ошибка заключалась в том, что я не убил этого психа сразу. Чтоб ты понимал, насколько подстава была рабочей… В телах, точнее, в гениталиях тех детей нашли мою сперму. Это было официальное заключение медицинской экспертизы и главная улика. Адвокат мне сказал, что опровергнуть подобное поможет только Господь. Короче, без вариантов… Блять, но я этого не делал! Я… — Хосок начинает трястись. Психологическая травма окутывает сознание и тело. Его прорывает за все годы молчания, и Тэхён принимает этот выплеск на себя. — Я этого не делал! Они пытали меня, чтобы я сознался, показывали мне эти ужасные фотографии с изуродованными трупами. Я первый раз в жизни увидел трупы! Их убитые горем семьи меня проклинали на судах, но… Я этого не делал! Говорили, что если я сознаюсь и всё расскажу, то условия в колонии будут лучше. Да мне похуй было на всё и эти условия, потому что я не делал этого! Они ещё спрашивали такие детали… Как, блять, сколько минут, в каких позах, чем и каким образом я их убил. Но я не делал этого! Никогда! Как я мог это рассказать и показать им?! Что бы я ни сказал, что бы я ни делал, мне никто и никогда не верил. И даже мои родители! Никто! Сука, но я знал, кто это был, меня всё равно не слушали. — Ёбаный… пиздец, — в сожалении Тэхён морщится, не может найти слов поддержки и хоть какого-то успокоения. Впервые видит Хосока таким до смерти отчаянным. Ему это до боли знакомо. Тэхён прекрасно знает, как могли допрашивать людей и даже внушать им преступления, которые они не совершали. Особенно, если это было пятнадцать-двадцать лет назад. Вспоминает, как за время пребывания в двух колониях встречал невиновных заключённых, они рассказывали ему. Их было мало, но они были. Вели себя отлично от общей толпы, более того, не присоединялись к числу тех, кто опускал. Впрочем, их ситуация складывалась всё равно печально: их могли опускать за то, что они не опускали других. Круговорот безумия, который никак не мог закончиться. Нормально отбывали только люди с деньгами, связями и охранниками на побегушках. У Тэхёна этого всего не было. В своей вине сознался без препятствий, не скрывался и не бежал от полиции, потому что фактически убил именно он, а не кто-то другой, однако виноватым себя не считает по сей день. — Во всей этой конченой зоновской иерархии хуже опущенным маргариткам приходится только педофилам. Мне жаль, Хосок. Мне очень тебя… жаль, — у Тэхёна дрожит голос из-за застрявшего кома в горле. Он прекрасно знает и на себе ощущал тюремные ужасы. — Я бы… на твоём месте тоже молчал. Пожизненно. — Раза три меня хотели там загнуть, но почему-то отстали. Видимо, я был таким днищем, что меня даже не опускали, не считая… — запинается Хосок и не договаривает, однако в этот раз Тэхён не требует пояснений. — По их понятиям таким, как я, даже присовывать мерзко, к моему счастью. Хоть в чём-то мне повезло. Какой же бред… Ты только вдумайся, Тэхён! То есть, предположим, если бы я изнасиловал совершеннолетнюю девушку и убил её, то всё отлично, можно опускать, я пригодный, а если ребёнка — это зашквар для местных святынь. — Согласен, лютый абсурд. У нас педофилов только так натягивали, поэтому тебе и правда повезло немного, а во всём остальном у нас одинаково с тобой… Получается, ты грохнул пятерых ублюдков, а потом в изоляции сидел лет пятнадцать и сбежал с началом пиздеца? — Да. — Ох… Тогда мне всё понятно. Ты ещё адекватно себя ведёшь. — Лучше в изоляции, чем с такими уродами. — Как же жизненно… Тэхён присаживается рядом, неловко кашлянув и прочистив горло. Хосок чувствует небывалое облегчение, словно его душа прямо сейчас вознесётся к небесам. Не стоило открывать этот ящик пандоры, но Тэхён открыл и теперь обнимает, прижав к себе и склонив голову ему на плечо. Хосок лежит на чужих бёдрах, поджав колени, и не до конца верит, действительно ли Тэхён считает, что он не виноват. Хосоку давно дали понять: у него нет ничего, кроме собственных слов, которые обернулись против него же. Даже если он будет биться головой о стену, всё равно… Ничего. Не сможет. Доказать. Ни тогда, ни сейчас. Хосок заёрзал в сомнениях, но всё же решил спросить, раз скрывать больше нечего: — Почему ты убил того еблана в колонии? — Я его голыми руками задушил и оторвал член. Тоже хотел, чтобы меня оставили в покое. Он был тем самым старшим и главным, агитировал других опускать и издеваться надо мной. Но я не планировал его убивать, это случилось… само собой. За него я получил ещё один срок уже в колонии строгого режима. Когда я перевёлся туда, меня уже никто не опускал, хоть и знали, что я опущенный. Они просто боялись, потому что я ебанутый, я оторву их члены, а я бы правда оторвал. Так что репутацию себе заработал. — Молодец. А кто не станет ебанутым? Или ты, или тебя. Там только так, к сожалению. — Могу тебя понять… Но чтобы завалить кого-то в колонии особого режима, это кем надо быть? Ты Бог, что ли? Я одного еле грохнул, надзиратели меня сразу же заломали и отпиздили. Как ты пятерых успел-то? — Был надзиратель, который мне подсобил и развязал руки. — На лапу ему дал? — Ага, конечно… Сосал ему каждый вторник за услугу. Я выживал как мог. Чем сильнее отчаяние, тем отчаяннее поступки. — Ну ты красавчик, конечно, — смеётся Тэхён, стараясь сдержаться. — У меня такое не проканало, — едва слышно делится постыдным секретом. Однако Хосок совсем поник, не разделяя смеха. Осторожно приоткрывает ещё одну дверку своему напарнику. — Я такой деградант, если по факту. Моё психологическое развитие остановилось в двадцать пять. Я очень стараюсь, конечно, не быть таким, но… — Ты хуйню городишь какую-то, — перебивает его Тэхён, слегка хлопнув по плечу. — Сидеть пятнадцать лет и смотреть в одну точку, ни с кем не общаясь, ну… — Я много занимался ещё. Физически старался себя не запускать, чтобы не сойти с ума. Не уверен уже, что получилось. — Это ты, конечно, молодец, но не суть. Спасибо на том, что ты умеешь разговаривать. Лично я ощущаю, что ты взрослый. Я же не просто так тебя отцом называю. В то же время мы вроде как два долбоёба и нам пять лет. Только ты долбоёб куда умнее и опытнее. — Да дохуя там… — Я сел в четырнадцать, а ты — в двадцать пять. Значит, я ещё более отсталый, так что не переживай. Я даже школу не окончил. Дно пробил! Хосок всё же улыбается и начинает смеяться. Тэхён очень забавный, не стесняется себя, в отличие от некоторых. Поэтому он тоже решает себя не стесняться. Хотя бы в этот момент. — Для сравнения, сам посуди, — говорит Хосок, — мы с Намджуном ровесники, нам по сорок три года, и он… Я завидую, потому что он — образованный мужчина. Муж-чи-на, ты расслышал? — Нет, блять, я глухой. Согласен, он крутой мужик. Обожаю его. — Вдумайся в это понятие. А я какой мужчина? Никакой. Намджун генерал, военный врач и семьянин. Мне кажется, что я такой отсталый на его фоне. Я понимаю, что упустил всю свою жизнь, когда смотрю на него. Тэхён искренне удивляется чужим тараканам, которые выбежали внезапно. Спешит их убить как можно скорее, опровергнуть. — Я тоже упустил. Пф… Намджун просто не сидел. Ты же не знаешь, каким бы он мог стать. А если бы мы с тобой не сидели, то вышли бы в люди нормальными и образованными, скорее всего. Короче, это неудачное сравнение, потому что условия совсем разные. А вообще… какой в этом смысл уже? Разве это сейчас нужно? — Я сравниваю возрастные категории, каким бы я мог стать потенциально. И на службе тоже несладко, условия далеко не «ах». У Хосока складывается впечатление, что они начали играть в карты, сидя в общей камере за решёткой. Каждый ответ равноценен подброшенному личному козырю. Однако игра идёт спокойно, ненавязчиво, приятно, душевно и очень дружелюбно. Спешить уже некуда, ведь они на пожизненном сроке застряли в своих чертогах разума. Не хотят друг друга бить, обыгрывать, куда интереснее продолжать подкидывать ходы честно. Без агрессии. У Хосока словно гора с плеч упала, но как же невыносимо тяжко было её сбросить. До сих пор страшно. — Потенциально и фактически ты выжил, — констатирует Тэхён. — Этого разве мало? А те нормальные люди с образованием стали манекенами. Понимаешь разницу? Обычные люди не выжили. И если бы мы не сидели, возможно, тоже бы не выжили. Нас надрочили там, мы разозлились как черти выебанные, и вышли. Это нам помогло. — Что-то в этом есть… Но какая разница, если мы всё равно умрём. — Ужас какой! — восклицает Тэхён с театральным удивлением очевидному факту. — О чём ты ещё думаешь? Хосок мешкается, снова по привычке хочет ответить «ни о чём». Раздумывает, обсасывает каждое слово, перед тем как озвучить, но в итоге, чуть-чуть поборовшись с собой, с лёгкостью отвечает: — Ещё я думаю, если бы Намджун был без семьи и детей, то Чимин бы точно за ним приударил. И даже если, предположим, Намджун традиционного направления, Чимин бы сделал его нетрадиционным. Он кого хочешь опустит. — Чего?.. Почему? — У них с Намджуном много общего, как минимум, военное образование и профессия. Взаимопонимание. Это вызывает интерес в разговорах. — Нет, Хосок, ты всё-таки наглухо отсталый, раз так думаешь. Это же не так работает! По твоей сухой логике, если мы два несчастных зэка, то это повод встречаться и опускать друг друга по любви. По гомосятине. — Кто знает. Потенциально это повод. — В таком случае… — напевает Тэхён заманчивым шёпотом с улыбкой, наклонившись к уху. — Потенциально я тебе в кабину ещё раз пропишу. — Блять, Тэхён, не начинай, — дёргается Хосок и мотает головой, отмахивается. — Разницу сечёшь: потенциально и фактически? Успокойся уже. — Тогда спешу тебя успокоить, у меня есть достоверная информация! Чимин никогда на Намджуна не смотрел так, как на тебя. — Ты про гомосятину? — Да. — Не понимаю, почему… — Зачем это понимать вообще? Это просто факт и всё. Ты о чём думаешь вообще? — В голове бардак. — Может, это не Чимин, а ты дрочишь на Намджуна?! — Господи… Нет же! Если я дрочу на Чимина, это не значит, что я дрочу вообще на всех. Это не так работает! Всё, сынок, я устал. Давай помолчим. Тэхён ищет в своей куртке сигареты, пока Хосок мирно и послушно лежит на его коленях, подложив ладони под свои щёки. Прикуривает себе и затягивается так глубоко, что ещё немного и выплюнет свои прокуренные лёгкие. Затем подставляет сигарету к губам Хосока. — Затянись как следует и отдохни. Поспишь часок? Я посторожу. — Теперь посплю. — Хосок курит с его рук в облегчении. — Ты из меня все силы высосал, а я и так старый… Но надеюсь, что я удовлетворил тебя и ты кончил. А ещё я надеюсь проснуться без ножа в спине. Тогда кончу я. — Я уже обкончался и жду следующего раза, так что устраивайся поудобнее. Обещаю, пиздить и опускать тебя не буду. Слово зэка даю. Хосок закашлялся дымом от смеха, а затем через десять минут провалился в сон, стоило позволить себе расслабиться ещё раз. Стало легко как никогда. Как-то раз Чимин заявил на военном унизительном для них сборе, что Тэхён — самый удобный стул. Хосок узнал, что подушка из него тоже вышла отличная. И под голову, и под ноги, и под руки.***