Сам сними!

Сначала он приказал Деве одеться для ужина с итальянцами, а потом с грозным и недовольным видом кривил лицо, разглядывая алое атласное платье на ней. Конечно, она постаралась. Выбрала из купленных им вечерних самое вызывающее и провокационное, с открытой спиной и плечами, вырез которого спускался почти до самых ягодиц. Чтобы все оценили по достоинству её смелость, Дева собрала волосы в пучок. Ничто не должно было отвлекать зрителей от вдумчивого созерцания творения турецкого дизайнера. Создавалось впечатление, что Джемаль бей поначалу потерял дар речи. Его плотно сжатые, никогда не знающие улыбки губы перекосило, как только Дева вальяжно и томно спустилась по лестнице в гостиную. Он о чём-то перешёптывался с Вефой, а затем вновь обратил тёмный, неприветливый взгляд на её платье. — Длинные ресницы, это не годится. Как же, должно быть, сложно было ему подобрать слова и тон для обращения к ней. Не по имени же называть, в самом деле! Дева задрала голову и посмотрела нелюдю прямо в глаза: — Почему же? — Не подходит. Слишком откровенное. Сними и надень другое. Короткие рубленные фразы вместо нормального разговора, приказной тон вместо вежливой просьбы… Упрямство взорвалось в Деве, разбрызгивая язвительный тон и желчные взгляды на Джемаль бея. — Но оно мне нравится! Не сниму! В нём пойду! — Не перечь мне, — ещё сильнее нахмурившись и почти не разжимая челюстей, проговорил он, — поднимись наверх и переоденься. — Не буду! — Сними это платье! — Если тебе так надо, возьми и сам сними! Да, именно этого ужаса в его глазах она и добивалась своей последней фразой. Дева с растекающимся по венам удовлетворением наблюдала, как Джемаль бей едва не отшатывается он неё. Куда же подевалась вся его уверенность, вся жёсткость и холодность? Перед ней словно стоял маленький мальчик, с видом одинокого озлобленного зверька, и недоверчиво изучал её лицо. Дева уже готова была победоносным взмахом руки закрепить свой триумф и проследовать мимо него на улицу, но тут Джемаль бей сделал то, чего от него никто не ожидал и одновременно все ожидали именно этого. Наклонившись, он стиснул её ноги и быстрым движением перекинул через плечо, как уже делал, когда она отказалась идти есть. Легко выпрямившись и придерживая драгоценную ношу рукой, ненормальный понёс Деву вверх по лестнице, сопровождаемый понимающими взглядами молчаливых наблюдателей. Тут-то она решила отвести душу на полную. Дева выгибалась и пиналась, колотила маньяка по спине и кричала во всё горло: — Отпусти! Псих! Животное! А вы?.. Почему вы стоите? Что за спокойствие такое?! Господи Боже… Скользкий материал платья опасно елозил по бёдрам. Она чувствовала обжигающее прикосновение мужской ладони к своим ногам. Любой нормальный человек уже давно бы уронил её, поддавшись физическому и психологическому напору, но только не он. Не Джемаль бей. Переступая сразу через несколько ступенек, он стремительно преодолел два пролёта и оказался у входа в спальню, но и там не опустил Деву на пол. Толкнув тяжёлую дубовую дверь, вошёл в комнату и бросил свою ношу на кровать. С ненавистью во взгляде Дева смотрела на нависающую чёрную фигуру снизу вверх. В спальне было темно, сквозь зашторенные окна скупой предвечерний свет уже практически не поступал, но ей казалось, что она может отчётливо разглядеть каждую морщинку на лице этого страшного человека. Или же это была просто игра её воображения? — Ты не человек… не мужчина… Ты чудовище! — Хоть раз постой за своими словами, — Джемаль бей криво усмехнулся. — Разве не ты говорила, чтобы я сам снял с тебя платье, раз мне так нужно? Куда же подевалась твоя смелость, длинные ресницы? Теперь не она, а он бросал ей вызов, проверял нервы на прочность, исследовал границы того, куда она позволит ему дойти. — Моя смелость на месте, Джемаль бей! Он опустил колено на кровать рядом с ней, и Дева почувствовала, как опасно прогнулось мягкое пространство под её телом. Наклонившись ещё ниже, почти касаясь губами её уха, он медленно произнёс хриплым, глубоким шёпотом: — Меня зовут Гюльджемаль. Как теперь она могла пойти на попятную? Как могла сбежать, подарив ему уверенность, что он имеет над ней власть, и не над физической оболочкой, которая и так была заключена в его темницу, а над духовной? Дева не могла позволить этому человеку одержать над ней верх морально. Но разве она не делала всё, чтобы переломить ход игры в свою пользу? Разве не вцепилась в это дурацкое платье, надеясь на его смиренную реакцию? Она была уверена, что повергнет его, заставит плясать под её дудку, а сейчас ей нужно продолжать вести этот бой в надежде, что победа всё же будет за ней. — Что же вы медлите, господин Гюльджемаль? — прошептала Дева в ответ, стараясь задержать дыхание, чтобы не ощущать обволакивающий аромат его парфюма. — Снимайте. Её сердце бешено колотилось от его близости и запаха его тела, который бы она ни за что в жизни не хотела бы вдыхать сейчас, от звука его дыхания, прерывистого и тяжёлого, как и у неё самой, от сгущающейся темноты вокруг и от прорывающегося сквозь эту темноту вида расстёгнутого ворота его белой рубашки. Она постаралась отвлечься от мыслей о нависшем над ней мужчине на что-то более приземлённое. Он вообще представляет, как снимаются подобные вещи? Все эти мелкие крючочки на воротнике платья, которые впивались ей сейчас в шею… Воображение живо нарисовало Деве пальцы Гюльджемаля, довольно проворно справившиеся с пуговицами на её предыдущем платье. Она подняла испуганный взгляд на его лицо. Он оперся рукой о постель рядом с её головой, и Дева, не в силах больше удерживать её на весу, откинулась назад. Что же он будет делать? Как поступит теперь? Ещё секунду назад она готова была поклясться, что этот человек ни за что не притронется к ней, а сейчас она не была точно уверена даже в собственном имени. Он был слишком близко, так близко, как не был ещё ни разу, путая мысли, сбивая дыхание, позволяя разгораться в груди неведомому доселе огню. С каждой утекающей песчинкой времени становилось всё меньше шансов установить в этой затянувшейся игре победителя. Поднимая ставки, господин Гюльджемаль опустил на кровать и вторую руку, и теперь Дева была зажата в тиски его непомерно раздутого самомнения, самолюбия и самолюбования. — Я даю тебе последний шанс снять это чёртово платье, — прорычал он ей прямо в губы. — Самой. — Только не говорите, что струсили, Джемаль бей… — Гюльджемаль! Он вдруг схватил в кулак подол её платья, уже довольно измятого, несмотря на все старания мамы Гары, которая корпела над ним с отпаривателем битый час. Дева почувствовала, как опасно натянулась ткань, как трещит по швам лиф, впивается в шею ворот. Этот ненормальный сейчас задушит её! — Ты думаешь обо мне слишком хорошо, длинные ресницы, — маньяк продолжал тянуть на себя платье, игнорируя ужас в её глазах. — Не надо. Не думай так. Не доверяй слишком чудовищу, в руках которого ты оказалась против своей воли. Это разобьёт тебе сердце. Чудовища не достойны доверия и не могут его оправдать. Резко выпрямившись, Гюльджемаль двумя руками с ужасным треском разорвал подол платья почти до самого бедра, а затем отошёл от кровати, напряжённо вглядываясь куда-то себе под ноги. Нервы Девы не выдержали и, закрыв лицо руками, она разрыдалась. — Чудовище! Ты настоящее чудовище! — всхлипывала она. — Я говорил тебе. Это платье не годится. Сними и надень другое. Нас ждут на ужине, поторопись. Свернувшись клубком, Дева повернулась на тот бок, где зияла дыра на платье, чтобы скрыть от посторонних глаз белеющие в темноте ноги. Ничего больше не добавив, монстр попятился к двери и, упершись в неё спиной, что-то пробормотал. Она не могла точно сказать, что именно: «прости» или «будь проклято», но предпочла бы, чтобы это было второе. Пусть чудовища остаются чудовищами, так проще жить дальше, чем, веря в сказку, раз за разом собирать сердце по крупицам.