Так я и лежала, терпела, что-то ещё я пила. Иногда засыпая, словно лишь на считанные секунды, а после этих коротких перерывов — вновь в реальность.
В очередной раз, открывая так глаза, я увидела перед собой знакомое лицо, что надо мной склонилось. Повисло прямо над моим. Это лицо, со мной тут же заговорило: — Ты чего, детка? Опять купила себе торт по акции? — прохладная рука Димы упала на мой мокрый лоб. Он сам мне улыбался. Вот только… с неким иным, совсем нерадостным, сдавленным в нём чувством. Не обязательно добрым. Прямо сейчас, в небольшой палате, не было никого больше, кроме нас и насколько я помнила, в похожий, свой крайний раз в больнице, также вместе с брюнетом, я оказывалась точно по такой же причине — отравление. Тогда, это и правда был торт, из сомнительного супер-маркета: «двадцать четыре». Тот, ставший зловещим десерт, был приобретен в честь дня рождения Димы.Казалось теперь, словно это было очень-очень давно. Словно только лишь сон.
— Нет. — тихо ответила ему я, неторопливо приходя в чувства. Поэтому и, почти не двигаясь. Оглядывая меня, с затаенными внутри, но всё таки видимыми мне, моральными страданиями, Дима сомкнул свои губы, а после выдал: — У тебя очень плохие анализы, Соня. Мне сказали, что ты могла умереть. Тебя отравили. — он говорил кратко и четко, смотря прямо на меня. Так ещё он говорил, словно не хотел в это верить, только от правды, Дима бы никогда не отказался, какой бы она не была. Он не умел убегать от сути, даже чудовищной, даже своей собственной. — Я ничего не ела сегодня. Вчера, то есть. Честно. —выдавила из себя ответ я, как-то непринужденно, скорее всего не до конца ещё воспринимая то, что только что озвучил мне Дима. — Я… — и прежде чем произнести то следующее, что пришло мне на ум, я смолкла. Даже испугалась, этому своему осознанию. — Печенье только ела. Ну… от твоей мамы ведь, которое. Сливочное печенье. Дима тоже после замолчал, больше так — что замкнулся, в этом непростом понимании того, что случилось. И чтобы чего-то при мне, не произнести вслух, он даже челюсть свою сцепил. И сильно. Так, что скулы на его лице стали совсем уж явными, а глаза злыми. Действительно ли родительница Димы таила намерение, чтобы так со мной поступить? Я бы никогда не поверила. На это, просто на просто, не было причин. По крайней мере, больше их не было. Да и что, разве она убийца, какая-то? Эта женщина. «Претензий» к её сыну я не имела, поэтому и не являлась более, угрозой к его свободе. К его дальнейшей, безоблачной жизни. Если таковой «опасностью», я вообще могла стать, изначально. — А когда уже можно будет домой? — произнесла в ответ я, правда желая знать. И ещё, я это сказала, чтобы больше не обсуждать вещи, что видимым образом, вызывали в Диме неприятные для него, и от этого яростные, чувства. Подумать, что меня отравили его родители — было страшно даже мне. Обвинять в подобном — последнее дело. Что же тогда, прямо сейчас, испытывал сам Дима? Ведь он, абсолютно точно, уже знал ответ на каждый вопрос: кто, что и за что. Он знал и верное имя того, кто виновен. И он был убежден — его уже не переубедить. Наблюдая, как мало что в нем остается от тихого и готового выслушать, можно было знать, что этому человеку (виновному), даже шанса на презумпцию невиновности, Дима не даст. Независимо от статуса этого самого человека. И меня, он также ставил выше. Выше, может быть даже самого главного. — Нескоро. — отрезал Дима. Он, следом, вытащил едва терпимо, наружу пачку сигарет, запоздало вспомнив, что находится в помещении, а значит не имеет шанса, чтобы закурить. — Для начала, я отвезу тебя в другую больницу, в Москве. Как только тебе станет лучше. А потом… — Потом мой папа приедет. — напомнила ему я, перебивая. Зачем я это сделала? Зачем его перебила? Я испугалась просто… устрашилась, чего-то совсем уж жуткого в его взгляде и того, что он отражал. О том, что Дима может оказаться смертельно обижен, а значит и заиметь неотложное желание мести — я знала слишком хорошо. Помнила и, именно такого его, как сейчас, уже когда-то. В тот день, наверное, когда погибла Марго. От его рук. На моих глазах. На мою намеренную нетерпимость, Дима никак не отреагировал, а лишь «спокойно» продолжил вещать своё: — Да, он и правда приедет, детка. Ты права. — согласился он, учтиво. — Только увы, никак не поможет. Твой отец плоховато умеет наказывать за зло. Несмотря на то, что он бывший мент. — Дима недовольно убрал свои сигареты, обратно в карман. — И я, кстати, живой этому пример. Стою перед тобой, всё ещё рядом. Не придавая большого значения речи парня о том, что ему удалось избежать, некого более справедливого приговора от моего родителя, я, попутно чувствуя, как где-то внизу живота, мне очень-очень больно, незадачливо произнесла: — Наказывает? — переспросила его я, скривившись в губах. Эти непонятные колики, снова отступили. Расслабилась и я. Наблюдая моё самочувствие, Дима лишь прошелся по моей макушке, может быть на миг так задумавшись, давая себе время, для нужного ответа мне: — Да. Но я не про тебя, Соня, детка. Если ты об этом. Ты выросла воспитанной и смышленой. И подобных, жестоких мер, к тебе никогда не применяли. Карательных. Разве не так? — он вскользь ухмыльнулся, может вспомнив о том, что это не совсем так. Ведь многократно, он обходился со мной именно таким образом. — Я говорю сейчас о тех, кто ответит за твое убийство. — добавил Дима и тут же он выпрямился, после своих слов, встав ровно. Вскользь лишь оглядывая своё тело, а точнее доступные для моего взора участки, словно я чего-то не расслышала или же не совсем поняла, я после недоуменно перевела глаза на Диму: — Но я ведь жива! — не слишком уверенно, словно только Дима один жил, а поэтому и свидетельствовал моё существование, воскликнула я. — А мы им не расскажем. Об этом чуде. — в полголоса, даже как-то заговорщически, выдал Дима. Почему-то подумав, что отныне я должна буду притворяться мертвецом и меня тогда ещё увезут, в какое нибудь страшное место и там спрячут, по моим щекам покатились слёзы. Не знаю даже, если именно от этого лихорадочного осознания или от отчаяния, вперемешку с плохим самочувствием, я — так вот разрыдалась. И навзрыд. Со мной, просто… приключилась долгожданная истерика. — Тише, Соня! Тише. — послышалось спешно от Димы. На этот раз, он призывал меня к тишине не потому, что переживал за неожиданных гостей к нам в палату, а потому, что он не мог вынести моего плача сам. И он, внезапно, упал на пол коленями, прямо перед больничной койкой, где я находилась. Она была низкой и быть теперь, совсем ко мне рядом, стало ему несложно. Брюнет ухватил меня за руку тут же, так сильно, что вместе с ней, к нему словно и потянулось всё внутри меня, вместе с моим телом. — Когда я сказал, что оставлю тебя там, в лесу. Я соврал. Слышишь? — совсем поникнув своим голосом, продолжил говорить со мной Дима. Может, таким образом пытаясь меня отвлечь или не зная, как ещё, он может меня утешить. Только мало что выходило, ведь слёзы продолжали катиться по моим горячим щекам. — Ага… — скрывая своё потрясение, протянула я негромко. Не зная и, как мне реагировать.Да и забыла я, не думала даже сейчас, ни о каком лесе.
— И Маргоша никогда не пропадала. Это я… я хотел, чтобы пропала ты, поэтому перевел её в другое место. И это всё. Тебе ничего не угрожает Соня и никто. Кроме меня. — мои губы разомкнулись, но слов наружу не последовало, а Дима продолжал. — Я хотел, чтобы всё было схвачено. Чтобы было, как надо. Представляя нас вместе слишком долго я знал, как сильно ты будешь с этим несогласна. Быть. И я желал этого всё сильнее, а ты становилась всё дальше. С каждым годом, мои шансы тебя заполучить, оказывались ничтожней, а хотел я только больше. Совсем много. Повернув к нему малосильно голову на подушке, я произнесла: — Зачем ты рассказываешь мне об этом? Сейчас рассказываешь? Я успокоилась, выдохлась просто. Ведь всё, что сделал Дима, это сменил одно моё смятение на другое. И два минуса образовали плюс. Начерченный, правда, пока что лишь карандашиком. — Потому что тебе больше не стоит бояться. Всех этих вещей, любых вещей. — заверял меня он, уже поднося мою руку, поближе к своим губам. Следом, один за другим, он целовал каждый мой пальчик. — Только я о тебе позабочусь и никто больше. — остановившись в своих, незнакомых мне никогда до этого действиях, Дима на меня уставился. — Никто не притронется к тебе. Никто не обидит. Позабыв всё то, что я всё равно не могла поменять, ощущая прохладу на коже, от губ парня, я лишь протянула: — А можно тогда, я увижу Маргошу? И он кивнул. — Да. Она совсем недалеко.***
Под наблюдением единственного, подходящего именно к моему случаю врача, в этой небольшой по размеру больнице, я пробыла два дня. Сам Дима, несмотря на свою неприкрытую тревогу, не оставался со мной ежечасно, но приезжал в каждый из дней, рано утром. Поздним вечером он тоже приезжал. За это недолгое время, брюнет успел найти мне местечко в научном центре, как и обещал. В Москве. Там, со слов парня, мне предстояло более тщательное обследование: на любую, дальнейшую, угрозу моему здоровью. Вроде как, она всё ещё имелась, потому как мои анализы несильно улучшались, а мой организм отказывался восстанавливаться. По крайней мере быстро. На третий день Дима приехал ни ко мне, а уже прямо за мной. Так и сказал, оповещая меня об этом на месте: что мы, неотложно, отправляемся в Москву. Поэтому и явился он, совсем уж рано. И меня разбудил. Подготавливая мою выписку и другие нужные документы, завтрак мне принесли в палату пораньше: манную кашку и бутерброд с маслом. А пока я умывала своё лицо, Дима приступил к этой скромной трапезе за меня. Излишне жадно, для сонного времени суток, парень уплетал это сероватое на цвет блюдо, попутно печатая кому-то сообщения. Его голод, наверное, был объясним. Ведь меня не было дома, а значит и, что он мог не кушать совсем. А мог и, этот его голод, быть иным, по своей природе… потому что существовала вещь, что оставляла брюнета несытым.Желание отмщения, которое как и прежде, я замечала в каждом его движении и всё чаще, в неаккуратных словах.
Диме, поэтому, я свой завтрак решила отдать, ведь мне и не хотелось кушать, на самом деле. Да и каждый раз, когда я пыталась съесть хоть что-то, в обильном количестве — у меня неумолимо начинал болеть живот. Только я, об этом недуге, удачно помалкивала, лишь бы поскорее уехать. А мое истинное состояние, а значит и настояние продолжить лечение, выдавали только ежедневные заключения врача. Я — не сильно выдавала, ведь некоторую еду прятала. А врач, так и говорил, мне и Диме: — Плохо дело. Интоксикация организма полным ходом. Телефон парня зазвонил, и я, словно по какой-то нехорошей памяти, побыстрее взяла в руку свою расческу. Так и осталась стоять у раковины, у замытого зеркала, к брюнету спиной, в ночнушке. Начав убирать свои волосы в хвост, позабыв вытереть лицо даже, от воды с мылом. В глазах защипало. Вряд ли конечно, у Димы имелся приватный разговор, ведь ответил он, всё также сидя на моей койке, продолжая кушать и свой завтрак. Только я всё равно притворялась, что меня в комнате нет и слушала. Как только он принял этот вызов, что-то неразборчивое, кажется даже взволнованное, понеслось из динамика. И я могла немного слышать, этот явно повышенный тон. Ведь в пять утра, даже в больнице, оставалось совсем тихо. Я, правда, слышала не слова, а писклявый женский голос. Голос вещал не останавливаясь, так словно и не выдыхая даже, пока сам Дима его не остановил, попутно откидывая жестяную ложку, теперь уже в пустую тарелку. — Тебе никто, никогда не предлагал, закрыть свой рот? — отрезал он, едва показывая возмущение. А так вопросил, как свое логичное предположение, даже убеждение. — Закрыть, потому что ты слишком много разговариваешь. Если нет, то это сделаю я. Заткнись, пока я действительно не начал слушать, что ты вообще несешь. Никогда не желая, ни то что участвовать, но и слышать, чьи-то конфликты, я совсем уж замерла. А после, продолжила расчесывать свои волосы, но теперь уже ускоренно. Скорее всего, слишком уж стараясь, ведь не удержав в руках расческу, выпустила ту из своих рук и она — звучно оказалась в раковине. Сам Дима, кажется мало был увлечен своей беседой, ведь он тут же услышал это «приземление» моей вещи, перевел на меня поэтому и взгляд. Он спешно встал с кровати, между делом договаривая кому-то в трубку, но устремляясь ко мне, так как продолжал смотреть, через отражение в зеркале: — Я буду очень скоро. Не успеете оглянуться — а я рядом. В обед уже. — вещал он. — Вы ведь, приготовите обед? И если можно ещё, что нибудь к чаю. Печенье, например. Например, сливочное. — его просьба прозвучала… мрачно. Но только для меня. Сбрасывая после вызов, кажется даже не попрощавшись со своим собеседником, парень уже дошагал до меня, оказываясь сзади. Протянув свою руку, он достал из раковины расческу, вытер намокшую часть о свою футболку, поднося следом к моим волосам. — Давай, сделаем тебе прическу пониже сегодня, Соня? — ласково со мной разговаривая, он собирал все мои волосы, каждую прядь, в свою ладонь. — Иначе, тебе станет неудобно спать. Не дожидаясь моего согласия, он уже приступил к делу. К тому, что только что предложил. — А кто это... был? — невольно выдала я, всё таки напомнив Диме, что всё это время, я была тихим свидетелем его беседы. Никак не изменившись в лице, но уже взяв из моих рук резинку для волос, парень старательно пытался сделать мне, несуразный хвост. — Оля. — апатично отрезал он. — А почему… почему она так кричала в трубку? — я интересовалась у него беззлобно и не настойчиво, правда желая узнать. Откидывая расческу на тумбочку, возле раковины, Дима аккуратно развернул меня к себе за плечи. Таким же образом и удерживая. Рассматривая вовсе не меня, а свое творение на моей голове, он вроде как остался им доволен. Поэтому, спокойно заговорил в ответ: — Потому что обычно, детка, люди очень хорошо умеют чувствовать, приближающуюся к ним опасность. Предугадывают и свою скорую погибель. Большинство, конечно же не все. — добавил он к своей речи, может быть намекая на меня и на мой притупленный инстинкт самосохранения. Он потом смолк, всё также ко мне приглядываясь, уже дотрагиваясь до моего лица, стирая пальцами не высохшие капельки воды с моей кожи. — И она это чувствует. И всё верно она чувствует, Соня.