Тёмное солнце

Даже в поезде нельзя было почувствовать себя в полной безопасности. Казалось, что преследование дышит в спину, пускает липкий и осклизлый животный ужас по спине, забивая все мысли звуком собственного пульса. Каждый проходящий мимо пассажир казался врагом, в каждом звуке колес экспресса слышался вой гончих или сирен, что оцепляли лес квадратами, рыскали, дышали в затылок и шли по пятам, за цепью следов в снежном насте. Он хрустел на каждом движении как ломающиеся тонкие птичьи кости. Этот звук ещё долго будет стоять в ушах и леденить кровь в жилах, проступающих голубоватыми дорожками под молочно-белой кожей. Пальцы нервно стучали по коленям под раскладным столиком у окна, за которым проносился довольно унылый пейзаж буреломных дебрей. Эдоли́на смотрела сквозь них, её бледный взгляд чудился стекленеющим и неживым, словно ждавший, когда же из-за линии зубчато-рваного леса покажется покрывало накрывающей её бездны проблем, которые снежным комом преследовали с юных лет и по сей день, лишь набирая размах и обрастая осколками сломанного по пути сора, который, догнав, проткнёт до самых лёгких. Она вздохнула немного нервно, отвела глаза и автоматически улыбнулась попутчику напротив, который пил кофе и бегло смотрел на обитателей вагона без признаков заинтересованности. Лине все казались ненастоящими: то ли персонажи игры, то ли силуэты из сновидения, неоформленные и расплывчатые в очертаниях, то ли кадры из странной и довольно мрачной мультипликации. Подолгу смотреть на них было не то что бы страшно, но неприятно, а потому девушка предпочла снова буравить взглядом стылый зимний пейзаж, хмарь которого всё больше темнела с бегом времени и километров. Локомотив безучастно стучал колёсами, качал вагоны, нёс состав за тысячу миль и ещё дальше, он и сам казался ненастоящим. Реальным был только этот бесконечный криволапый лес, он сам будто гнался следом и никак не хотел отстать, а его ветви цеплялись колкими сухопарыми пальцами за полупрозрачную слабую душу, норовя на следующем повороте путей разорвать её в лоскуты. Хотя она и не была уверена в том, что это уже не случилось, когда её пытались, как они говорили, вылечить. Но назвать их методы лечением можно было только ради издевательства, слишком то походило на пытки ради славы науки, которую вставляли по поводу и без, чтобы ей прикрыть грязные помыслы честолюбивых людишек. И спасением был только побег. От них и от себя самой. От того, кем её никогда не признают свои же. Чужие, впрочем, тоже. Монстрам, пожалуй, невдомёк было, что где-то начали рождаться люди с их чертами, вне генетики и родословных, словно сама эволюция подводила к этому единому знаменателю. И многие люди были очень даже против, искали причины, дар приписывали к изъяну, равняли всех под одну гребёнку, считали отличных сумасшедшими, пытались вернуть разум с таким неистовством, что их подопечные его теряли вовсе. И никто, чёрт побери, об этом даже не догадывался, мир был слишком велик, чтобы замечать точки кровавых пятен на общем полотне красок мироздания. Это пыль, ничто на фоне миллионов, миллиардов судеб, среди которых такие вот поломанные изредка, но получали шанс улизнуть и забиться в самый дальний угол, какой только найдётся. Лина держалась на одной только вере в это чудо, но плана как такового не имела. Она просто сбежала, по чистой случайности, через чёрный незапертый ход, в одной больничной робе, домчала босиком по наждаку асфальта до дома, собрала, что успелось, и пустилась наутёк через всю страну. А за ней вился нескончаемый хвост, её объявили опасной для общества, облавы были повсюду, и только скорость и нелогичность её перемещения спасли её никудышную шкуру от очередной порции электричества под кожу, от которого потом еще долго били болезненные судороги. "Вся моя жизнь – дурацкая случайность", — думалось ей, когда поезд приблизился к платформе, а душа начала испуганный танец дрожи. Каждая остановка — и сердце тоже едва билось, ритм сламывало на брадикардию, в глазах витали мушки напряжения, она вся превращалась в слух и внимание натянутых до предельного обнажения нервов. И если до сей минуты ей лишь чудилась угроза, то теперь её вкус осел на корне языка горечью лекарств, вкус которых она не забудет даже после смерти. Поезд проверяли... Неспешно и почти лениво — не рассчитывали, что здесь им так легко удастся отыскать беглянку, и Эдолина не собиралась дать им шанс в этом увериться. Она подхватила вещи и неторопливо удалилась в тамбур, где при открытии дверей на краткой остановке в провинциальном мрачном поселении моментально растворилась в тумане безликой массы людей и монстров. И мгла была не только во влажном чуть затхлом воздухе, но и в подступающем вплотную лесу, что тянул свои когти к ограждениям и шпалам, блестящим безразличными лезвиями рельсам, которые вдалеке напоминали оскал тупой бритвы. Девушку в тёмном невзрачном пальто проглотило чудовище этого частокола веток, сомкнув за их спиной, и влажный настил подгнившей полыни, торчавшей через остатки подтаявшего снега, да тряпья оставшихся на деревьях и кустах листьев. Она свернула, просто увидев серпантин неясной тропки, что угодно и куда угодно, лишь бы не в окружении кого-то живого. Смерть запустения более желанный для неё попутчик в этом неприятном и вынужденном путешествии. Лина устала, напрочь забыла о еде и сне, замёрзла до дрожи, которая, казалось, трясла её от самого сердца. Вера в лучшее едва ли посещала мысли, а общий пейзаж больше напоминал ей фильм ужасов из далёкого детства, когда обычная девчонка просто мечтала шить красивые наряды. Да, швеёй она, конечно, стала, но пришлось пройти немало тернистых троп и исполосовать себя шрамами отнюдь не только в физическом смысле. Но жизнь и то попыталась отнять, стоило появиться дару, в котором девушка не была повинна. А ведь открыв в себе способность двигать неодушевлённые предметы, Лина сперва радовалась и спешила поделиться этим чудом с другими... Ох, знала бы она, чем всё обернётся... Не стала бы ни за что и всё бы сделала, чтобы эту тайну унести на тот свет, когда придёт её час. Сейчас было ощущение, что у неё есть на это шанс, как бы ни печально это звучало. Тропка была связующей с жизнью ниточкой, тонкой, но упрямо крепкой, такой впору взрезать вены... Нарисовавшийся в тумане особняк смотрелся как чья-то дурная фантазия: кованный покосившийся забор, черная влажная рельефность стен, резные окна полуарками, дубовые тяжёлые двери, поросшая темным мхом мощеная камнем дорожка под слякотью — всё это походило на антураж к постановке в театре или фильму конца восьмидесятых с уклоном в триллер. Но Эдолине было не выбирать, она просто постаралась игнорировать мрачное хриплое карканье вороны на флюгере, тонкой тенью скользнула к дверям, а те оказались не заперты, как и ворота, через которые девушка с легкостью попала к особняку. Нутро строения пахнуло влажным деревом и затхлостью, а темнота радушно распахнула холодные объятия. Лина невольно сравнила это с тем, что творилось в её душе и сдалась на волю этим помещениям и неизвестности, более безопасным, чем вся её жизнь прежде. У входа встретила потёртая временем некогда бордовая ткань ковра, она дорожкой убегала до винтовой лестницы, та головокружительно пронзала потолок, а за ней пути расходились по разным тёмным помещениям с неровным и тусклым светом, пробивавшимся из залепленных паутиной и налётом старости окон. "Даже если это мой последний пункт назначения, то это лучше, чем они," — с толикой отчаяния подумала девушка и аккуратно закрыла дверь, после чего медленно позволила дому поглотить её целиком. Ей казалось, что тут и не жил никто, слишком звонким эхом, похожим на стылое сердцебиение, отзывались по скрипучему полу её неуверенные и настороженные шаги, которые хотя бы частично собой глушил ковёр. Но никто не встретился на пути ни сейчас, ни когда промокшие в снегу ноги её довели до гостиной, где вся мебель была накрыта призраками некогда белых простыней, а единственным напоминанием жизни был провал черного камина, возле которого ютилась горка рассохшихся дров да пачка старых спичек. Логотип на них выцвел настолько, что уже было на разобрать, в каком году их сделали. Лина выдохнула с явным облегчением и уже куда быстрее подошла ближе, без малейшей неприязни принявшись разводить живительное пламя в пасти этого чудовища. Удивительно, но огонь занялся легко, тяга пошла с задором, и тепло уже очень скоро щедро пускало волны до продрогшего тельца, сидевшего прямо на полу растерянным комочком. — И что дальше? — прошептала она вопрос обветренными губами, которые тронула болезненная усмешка, полная безнадёги загнанного до красных флажков волка и легкого налёта безумия. Ответом ей стал звук, до странного похожий на саркастичный хмык, на который Лина не обернулась, но замерла изваянием ледяного мрамора, вся превратившись в слух. Показалось? Определённо нет, слишком четко прозвучало, почти за спиной, однако, будь то её преследователи, те бы не стали размениваться на сарказм и уже отправили девушку в соответствующем направлении их извечно пахнущей медикаментами машины. Но не было ничего абсолютно, лишь холодок, подобный дуновению сквозняка, прошёлся по задней поверхности шеи, притупил выдох колкими мурашками, вызванными отнюдь не холодом, давно жившим в костях. Потустороннее что-то. У Эдолины было чувство, что в спину иглами входил чужой взгляд, но намерений его было не узнать, не обернувшись. И девушка не знала точно, не хватило ли у неё на то смелости или же наоборот — её хватило на то, чтобы это чувство проигнорировать и руки протянуть ближе к пламени, отогревая пальцы, которые уже еле гнулись от холода. Больше ничто её не беспокоило, и Лина была готова всё списать на воображение и переутомление, кроме того за окнами уже стояла непроглядная ночь, когда она, наконец, смогла полностью отогреться. Словно прошедшее время здесь, у камина, сгладило впечатления разгорячённого погоней разума, и страх сгорел в горячих углях приветливого пламени. Здесь же она и отужинала скромно, добытым ещё на вокзале пирожком, утолила жажду холодной водой, стараясь не думать о том, что на завтра осталась только жалкая горстка конфет. День прожит — и на том спасибо. Спать девушка решила прямо тут, опасаясь касаться размытых силуэтов мебели под тканью, будто это бы осквернило здесь всё её нежелательным присутствием. Подсознание всё равно упрямо подкидывало мысли о том, что в этом особняке спрятана не одна загадка, но копаться в домыслах всегда страшнее, чем узнать истинный ответ, так что Лина благоразумно позволила усталости взять бразды правления на себя. Улеглась у камина на своем рюкзаке скрюченной фигуркой и задремала, словно зверёк, получивший передышку на охоте, где главным трофеем была жизнь. Сон был беспокойным, и через какое-то время стал вновь зябким и неуютным, пламя угасло, оставив в сердце минимум надежд на то, что у этой истории есть шанс на лучший исход. Однако, стоило открыть глаза, как в темноте рука нащупала рядом что-то странное, то, чего тут не было, когда она засыпала, и это рывком скинуло сон, словно окунуло в ледяную воду страха, отчего Лина села порывисто, но вокруг не видно было ни зги. Смутные очертания форм прослеживались только в арочных окнах, задёрнутых пыльными полотнами портьер. На ощупь она отыскала оставленные рядом спички, снова растопила на прахе углей новорождённое пламя, старалась не думать о том, что или кто мог быть рядом. А когда свет снова замаячил кривыми очертаниями в комнате, Эдолина увидела, что рядом лежал кусок чуть зачерствелого хлеба и ломоть сыра на нём. Этого тут точно не было, и девушка смотрела на бутерброд со смесью недоумения и страха, но еду взяла. Голод толкал на безрассудное доверие, хотя она в самом деле не сожалела бы, если бы отравилась и умерла. Смерть подобным образом чем-то страшным совершенно точно не виделась, а когда приятный вкус пищи попал на язык, девушка и вовсе не сдержала блаженного мычания. — Спасибо... Это лучшая еда за долгое время, — она отблагодарила пустоту, но никакого ответа не получила. Тьма особняка неприветливо молчала, тени зловеще кривились и танцевали на стенах, но во всём окружении ей больше всего было скорее грустно, чем страшно. От того, что кто-то покинул такое старинное место навсегда. Что дом был одинок и странен так же, как и она сама. Что здесь веяло холодом ненужности, хотя в прошлом тут изобиловала вероятно довольно знатная и занимательная жизнь. И в этой своей нынешней холодности и тьме особняк Лине понравился, все эти чувства заметно вытеснили страх и уняли немного ощущение нескончаемой, хватающей за пятки погони, поселили в душе благодарность. А следом вновь почудилось, что позади стоит кто-то и смотрит прямо в лопатки холодным как заточенный нож вниманием. Девушка не обернулась. Она просто замерла, прислушиваясь к этому чувству и на свой риск решила поговорить, иронично подумав, что, вероятно, и в самом деле спятила. — Прости, что без приглашения. И ответивший ей голос будто прозвучал у самой макушки, уронив душу в холод испуга, ударившего под дых чужим хрипловатым тембром. — Тебе здесь нравится? — Да, — она ответила честно, вела борьбу с желанием немедленно обернуться, но уверена была в том, что это сломает что-то очень важное. Возможно, её саму... — Значит, ты останешься, — и это не было вопросом. Констатация факта, словно с этими словами опустился на входные двери тяжелый засов, заперев в темнице безмерного одиночества и полнейшей изоляции с кем-то ещё. — Я Эдолина. А ты? — хотелось не оборвать на этом этот странный, пугающий разговор, узнать о владельце голоса больше, убедиться, что она не слышала его только в своей голове, и это не её иллюзия измученного разума. — Узнай сама, ты же умная девочка. Как загадку разгадать, — судя по интонации незнакомец улыбался снисходительно, а его выдох прошёлся миражом прохлады по коже на шее, но он не мог быть так близко. Или мог? — Можно на тебя посмотреть? — Эдолина решила, что вежливостью подкупит зловещее присутсвие рядом, но и не ожидала, что получит согласие. — Я тебе этого не запрещал, — он усмехнулся, а Лина тут же обернулась, боясь, что незнакомец исчезнет. И даже не вздрогнула, пересекшись с багряным огнем во всю глазницу скелетоподобного монстра взглядом. Череп монстра над этим глазом ближе к затылку был чудовищно проломлен, выставив острые пики краев кости против темноты комнаты словно та струилась из его головы. Кости белые, как пасмурное небо в разгаре дня, с легким сероватым тоном, насколько позволяло видеть пламя камина. Он сидел рядом, скрестив длинные ноги и смотрел с безразличным холодом в упор, имея почти скучающий вид. Но этот облик был напускным, интуиция Эдолины кричала о том, что перед ней хищник, чьё безразличие и ленность — большой подарок, который не стоит недооценивать. — Спасибо, — она кивнула ему достаточно почтительно, и теперь, увидев вживую владельца голоса, ей было не так страшно, каким бы жутким этот монстр ни был на первый взгляд. В этом мире все имели на это право, Лина даже ощутила укол зависти. "Вот бы быть такой же", — подумалось ей, вместе с тем, что она, должно быть, окончательно свихнулась, раз восхищалась чужим устрашением. — За тобой придут, знаешь ведь? Всегда приходят. Всегда находят. Бежишь от времени, а это бесполезно. Любопытно... Найдут живой? Сама сдашься? — скелет немного наклонил к плечу голову. Он будто перечислял немного бессвязно, тянул слова, что-то вспоминая и сравнивая. Он был таким странным в этом, но явно подобное поведение таковым не считал, тонкими когтистыми пальцами небрежно поправил мех на вороте темной длинной куртки, фаланги белыми пауками прошлись по нему и вновь легли на коленях, постукивая по нем поочередно каждым когтем. Одно движение вскрыло бы разом все артерии на горле при желании, оросило бы старинный ковёр безобразными всплесками блестящей темной крови, заполнило комнату её железным тошнотворным привкусом и запахом, который долго не прогнать из памяти. Лина помнила этот запах, он чудился ей в цвете чужого взгляда. Или не чудился? — Я бы предпочла стать в их глазах мёртвой. И не важно правдой это будет или нет, главное, чтобы они в это поверили, — Лина ответила спокойно и выдержала на себе тяжесть его потустороннего внимания. К нему явно будет сложнее всего привыкнуть, такой тяжелый и прямолинейный, словно с мрачной насмешкой монстр смотрел прямиком в душу и слегка посмеивался над слабостью и хрупкостью чужой жизни. Скелет никак не отреагировал, продолжив глядеть в её глаза, но и Лина долго и упрямо не отводила взгляда, рассматривая тусклый свет алого пламени в черепе скелета: он напомнил цветом лепестки красной гвоздики, а девушке эти цветы всегда нравились, особенно запахом. Монстр напоминал порождение сна, но коснуться, чтобы это проверить было бы ошибкой, Лина с этим решила повременить, в том числе чтобы не показаться грубой тому, кто позволил тут находиться. И, судя по нему, это было действительно тем, что заслуживало благодарности. — Могу я что-нибудь сделать для тебя? — осторожно задала вопрос Лина, надеясь, что монстр действительно не попросит за плату что-либо абсолютно дикое, страшное или отвратительное. Хотя и сложно было представить что-то отвратительнее пережитого ею ранее. Но этого не произошло, а разговор явно перетёк в нужное русло — скелет чуть больше улыбнулся, а зрачок едва заметно сузился, отчего монстр стал иметь довольный вид. Настолько довольный, насколько выглядел бы поймавший мышку голодный кот. — Разумеется, можешь, Эдо-оли-ина-а-а, — он так растянул её имя, будто вкус каждого слога ощущал и этого ему было недостаточно. Но он так и не сказал ей, что именно имел ввиду, его ответ не предполагал продолжения, сбивал с толку, но девушка после небольшого промедления согласно кивнула. Ей уже не важно было, какой станет эта сделка, если её вообще можно было так назвать. Это в любом случае казалось сейчас единственно возможным и лучшим вариантом. Остаться здесь, рядом с этим пугающим и странным существом, который за всё это время ни разу не оторвал от неё внимания своего кажущегося кровожадным взгляда. Лина отвела от него взгляд, ощущая поступь странного договора в их беседе. Послышался шорох за спиной, девушка обернулась, чтобы всмотреться настороженно во мрак, который в ответ затекал в разум плотной пеленой тревоги, но ничего разглядеть в проёмах пустых дверей больше не удалось. А обернувшись обратно она и монстра не увидела, что заставило её вздрогнуть и с шумом вдохнуть краткого глотка воздуха, напитанного запахом мёрзлых яблок и пыли. Одиночество снова обняло её душу. Вместе с уходом скелета ушло и странное напряжение, словно всё это время девушка находилась в лодке с тигром, а кругом лишь бушующий холод океана. Всё походило на сон, и присутствие в этом особняке кого-то ещё долго казалось наваждением собственного утопленного вечными преследованиями рассудка, в которое с трудом верилось даже, когда окончательно рассвело. Эдолина уже не сомкнула глаз, принялась нерешительно исследовать своё новое убежище, двигалась настороженно, почти на цыпочках входя в каждую новую комнату. Впору заблудиться: длинные коридоры с полосами узких окон, по бокам двери одна за другой и новые коридоры, словно лабиринт, в котором за любым поворотом могло ждать что угодно. Тут нашлись кладовые, в которых довольно свежая еда наполняла полки, тот самый подсохший хлеб, вышедший из строя холодильник, ящики, сколоченные из кривых досок и наполненные овощами, травы висели под потолком, пахло специями, на стенах крыли плитку тёмные пятна неясного происхождения. Лина не стала ничего брать без разрешения, но местоположение запомнила, отправившись по лестницам на другой этаж. Ступени скрипели непостижимо истерично от каждого шага, заставляя морщиться от напряжения и опаски, с которой девушка обернулась. Ей всё так же чудилось, что за ней пристально наблюдали: за каждым её шагом, движением, поворотом головы и вдохом. Но раз за разом её взгляд ловил пустоту стылых и нежилых помещений. И только одна из комнат разительно отличалась. Это стало понятно, едва Лина открыла дверь — та скрипнула пронзительно и угрожающе, а изнутри повеяло смутным теплом и тем самым запахом мёрзлых яблок. Мебель тут не была накрыта простынями, платяной шкаф огромной тенью подпирал стену напротив входа, а справа пристроилась большая кровать со смятым на ней бельем, посеревшим от времени. На полках по стенам скопилась пыль, но книги на них явно ещё пользовались спросом и интересом, выделяясь чистотой и заманчивым блеском старинных переплётов. Свет падал в пару узких окон слева, на них раздёрнуты были помятые шторы, а сад за мутными стёклами тянул черные ветви спящих яблонь к рамам, но дотянуться никак не могли. На стенах картины с пейзажами осени, рамы, в которых позолочены и сами по себе были произведением искусства. Эдолина подошла к одной и пальцами провела по изгибам позолоты с очень сложным узором, потемневшим и подёрнувшимся патиной от времени. Выглядело так, словно картина всё ещё излучала тепло изображённого на ней солнца за порыжевшим лесом, и так она сочеталась с общим тоном охры в этой комнате, что Лина совершенно забылась в этих поисках чего-то неизведанного. Настолько, что слишком поздно пришло понимание, чья это была комната. Её оттуда вышвырнуло словно вихрем, а дверь хлопнула так громко, что зазвенела голова. Эдолина едва успела осознать и ощутить в себе жёсткую хватку чужого холода, как её тут же отпустили, не причинив вреда кроме испуга. Девушка выдохнула прерывисто и поспешила уйти от той комнаты, прямиком в сад на промозглый холод, чтобы и себя отрезвить, и уйти подальше от территории, на которую ей явно запрещено было приходить. Дважды ей точно не пришлось повторять, Эдолина в то крыло и вовсе больше не совала носа, но картина напрочь засела в её мыслях и даже снах. Её не перебила даже усталость от того количества усилий, которое приходилось прикладывать, чтобы наладить относительно приемлемый быт в особняке: чистка и растопка камина, сбор дров и паденника, приготовление еды и поиски нужных для жизни вещей. Всё это отнимало не только массу времени, но и безжалостно истощало и без того скудные силы, применить телекинез ей удалось всего пару раз, но это помогло выцепить из-под старых половиц иголку, а уж для шитья Лина раздобыла целый клад из сундука на чердаке. Любимое дело вдохнуло в неё надежду, но девушка не теряла постоянной бдительности, ведь монстр всегда появлялся очень неожиданно и так же внезапно исчезал, зачастую оставив между ними недомолвки и сотни новых незаданных вопросов. Она всё пыталась угадать его имя, но скелет скалился, разбивал её догадки вдребезги и никогда не отвечал на прямой вопрос. Поэтому Эдолина в конце концов плюнула на попытки выведать у монстра ответ и дала ему прозвище в один из дней, когда они впервые за месяц долго сидели вместе и даже ужинали не порознь. — Тёмное солнце, — задумчиво протянула девушка, наблюдая за багряным светом чужого зрачка. Монстр с любопытством скосил взгляд на неё и сожмурился – так он делал, когда ему что-нибудь нравилось или было любопытно хоть самую малость. — Я? — он всегда был немногословен, пугал непредсказуемостью и иногда мог быть агрессивен, так что Эдолина всегда подбирала слова в беседе с ним, чтобы и повода не было понять её неправильно. Девушка смотрела на его силуэт, изгибы черепа, глазницы, движения рук... В нём виделся аристократизм, но такой же потерянный и забытый как особняк, в котором они сожительствовали. — Ты. Из-за цвета магии, она как закатное солнце перед сильным морозом, — Лина сидела в комнате с камином, но уже за столом, с которого, как и со многого другого была скинута простынь, шила из найденной ткани рубашку и слушала, как огонь пожирает сухие поленья. Монстр явно был удивлён и впервые не сказал ничего того, что пустило бы холодок опасений вниз до поясницы. Задумчиво хмыкнул и блеснул нечитаемой полуулыбкой, которую Лина запомнила лучше собственного имени. Она нарисовала её однажды ночью, когда сон никак не хотел приходить к её разуму, долго смотрела на размытые черты, написанные угольком на ткани, повесила полотно в комнатке, которую обжила и отметила, что с этого момента она всё же совершенно точно сошла с ума. Это стало отправной точкой, и словно росписью вернувшись в комнату вечером, Эдолина обнаружила на этом же полотне подпись раскрытого ей имени. Хоррор. Он тоже написал это углем, его почерк был рваным и резким, но это смотрелось гармонично, и девушка села на пол перед этой картиной и долго рассматривала буквы, пыталась угадать, как шло движение руки монстра, вспоминала, как он иногда жестикулировал, когда говорил. Двигался на удивление плавно, но чётко, подобно хищнику, пристально следящему за потенциальной добычей. А она была зоворожённой этим зрелищем, ждала их разговоров так же как и их молчания, полюбила просто наблюдать, и этого было достаточно. По крайней мере сперва. Хоррор присматривался к гостье с мрачным холодом во взгляде, прикрытым тенью равнодушия, в которое Эдолина так и не смогла поверить за всё то время, что песком сквозь пальцы утекало в этих краях, сменив сезон за сезоном до дождливого и ветреного лета. Эдолина перешила всю ткань, что смогла найти, сделала рубашек и платьев, починила одежду Хоррора, и это было отдельным испытанием, ибо он это вынес как требование и ультиматум: сделай или будет больно. Эдолина сколько ждала от него боли — так и не дожидалась, а сам процесс превратился в болезненную зависимость. "Дотронься, даже если этим прикосновением будет удар", — эту мантру Лина повторяла про себя каждый раз, когда их взгляды упрямо пересекались в дуэлях, полных тишины и крика разом. Это превращалось в сладкую муку, девушка начала искать с ним встречи, и поводом для них могла послужить причина весьма странная: вопрос о засохшей за окнами сирени, поиск фиолетового паука за платяным шкафом его комнаты, куда Эдолина иногда тайком пробиралась посмотреть на картину, попытки вывести Хоррора на эмоции непослушанием его угроз и приготовление еды из довольно странных продуктов вроде печеных куропаток и теста из березовой заболони. Дичь приносил монстр и всегда приказным тоном требовал приготовить, но при этом цепко следил за процессом, стоя угловатой тенью за спиной. Особенно ему нравилось видеть, как по тонким запястьям девушки стекали рубиновые крапинки птичьей крови, когда та свежевала и разделывала добычу без всякой брезгливости. Он не давал ей смыть кровь сразу, перехватывал её руки своими тонкими фалангами сильно, отчего когтистые пальцы почти царапали белую кожу, наблюдал, как тягучая красная линия тянется до локтя, а потом вдруг слизывал её бордовым языком, медленно, не прекращая смотреть и не моргая. Лина забывала, как дышать в такие моменты, холодок бежал по спине то ли от восторга, то ли от страха. И если во втором случае это должно было быть логичным, то в первом давало усомниться в собственной вменяемости. В ней же пришлось поколебаться, когда одной из ночей, наполненной зарницами мощной грозы, Хоррор заявился в особняк весь испачканный в крови. Она напитала его рубашку, сшитую Эдолиной из хлопковых старых простыней, брюки и его мятый тёмный плащ, некогда имевший синие тона, но теперь обезображенный тёмными липкими пятнами. Ими же покрылась темно-красная дорожка ковра у входа. Девушка в этот момент была в холле, уговаривала себя не ждать возвращения монстра из посёлка, куда тот, по словам Хоррора, отправился раздобыть спичек и свечей. Но она так и не смогла уйти, ждала у дверей и с недоверием косилась на напольные часы у окна, за ставнями которого бушевал шторм. И вот он — стоял к ней в полоборота, смотрел пренебрежительно, но пристально, и даже вспышки молний за его спиной в проеме распахнутых входных дверей не перекрывали яркости адского пламени его единственного глаза. — Что... случилось? — Лина вдруг ощутила испуг, но не за то, как выглядел хозяин особняка, а за то, что это могло быть его кровью. Хоррор изобразил на своем хладнокровном лице легкое изумление, наотмашь захлопнул двери и брезгливо сбросил с плеч плащ. Не останавливаясь, скинул и рубашку, без стеснения обнажив клетку мелованно-белых рёбер и алую горящую жизнью душу, которая не могла не привлечь её взгляда. Скелет впихнул вещи девушке и хрипло ответил: — Отстирай, чтоб ни пятнышка. А иначе в эти дивные цвета раскрашу тебя я, — он оскалился как дикий волк и с едва слышимым гулом рычания ушёл во тьму дома, оставив Лину без объяснений и с работой. Без спичек и свечей. Но ей не было страшно в этой темноте, а с пониманием, что он вернулся, пришло и заметное облегчение, опустились плечи, сорвался с обветренных искусанных губ выдох, и она отправилась чистить его одежду. На это было не жаль потратить всю ночь, вручную, стирая руки до мозолей в ледяной воде. На утро она выбилась из сил, но дело закончила так, что и комар носа не подточил бы. Вещи она вынесла сушить на солнце, сменившем пост грозы, от которой все деревья, кусты и трава смотрелись помятыми драными клочьями. Зато как было тихо! Лина задержалась на улице, дыша землистой свежестью утра, смотрела, как в разорении стихии на ещё низком солнце мерцали искрами алмазы капель дождя и росы. И тут ощутила на спине такие знакомые иглы чужого внимания, на которое она всё же обернулась и почти нос к носу столкнулась с ним. — Ты в порядке? — спросила его, а он сдержанно кивнул, и этого было достаточно для неё. Лина улыбнулась уголками рта и снова повернулась к россыпи росинок. — Что, даже не спросишь, что произошло? Не начнешь умолять не делать страшных вещей? Люди любят умолять, — насмешливо спросил её и встал с ней рядом, чтобы скосить взгляд, но не повернуть головы. — Люди творят страшные вещи, за которые есть причины их ненавидеть. И мне важнее ты. Тот, кто спас, позволив жить здесь, а не кто-то или что-то за пределами твоей земли, — она ответила честно, и её ответ монстру пришелся по душе. Он хрипло хмыкнул, озвучив улыбку и через паузу тишины и непрерывного взгляда коснулся её шеи фалангами. Провел по линии сонной артерии черту, подарил себе удовольствие ощущения биения её горячего пульса под своими костями. А ей — такового от нажима его когтей, томя ожиданием дорожки бусинки крови вслед за касанием. Но этого не последовало, Лина просто чуть отклонила голову, открылась и не ощутила никакого стремления отстраниться. — Хорошая девочка, Эдолина, — проурчал его голос рядом с ухом. Хоррор выдохнул довольно и убрал руку, чтобы одним шагом встать перед ней и заслонить солнечные лучи, дабы она смотрела только на него. Она не сказала ничего на это, ей хотелось использовать этот подарок и полюбоваться на того, кто безраздельно властвовал над хаосом её разума. — Дотронься, — требование, а не просьба и властный кивок, дающий позволение на то, о чем она мечтала день и ночь как одержимая. Дважды просить не пришлось, Лина потянулась к его лицу, на котором при свете солнца виднелись щербатые перламутровые линии давнишних шрамов. Пробежалась подушечками по скуле, ощутила эти линии, как легкий жемчужный глянец на матовом тепле черепа, довела касание до уголка рта, хищно вздернутого в ухмылке. Ей нравилось, она отзеркалила его выражение лица и рукой ушла ниже, до шеи. Позвонки угловатые, между ними кровавыми линиями расчертило суставы, они на ощупь куда нежнее, горячее. В них словно бился пульс его магии, его души и жизни. Они не сказали больше ни слова друг другу, но, кажется, в их молчании было больше смысла, чем в любых незаданных вопросах. А запах яблок уже в подкорке отпечатался самым глубоким клеймом. Она точно знала, что это только начало. И не ошиблась. Хоррор, поняв, что его кровавое возвращение среди ночи Лину ничуть не испугало в том ключе, в котором должно было бы, начал проявлять интерес. Это стало похоже на странный страшноватый сон: он преследовал её в доме, постоянно сверлил взглядом и порой делал странные вещи. Втыкал нож на столе рядом с её руками, когда девушка резала картошку для супа. На тканях рисовал багряные символы и вешал их прямо в её комнате, пока Лина спала. А один раз откуда-то среди ночи принес цветок паучьей лилии и, зайдя со спины, вплёл его в её светлые, почти серые волосы в практически кромешной тьме, когда та сидела перед тлеющими углями камина, невидяще глядела в их отблеск на колоснике. Но вместе с тем, как это было пугающе, ей нравилось то, что между ними происходило. Она ощущала какую-то болезненную привязанность, потребность быть ему нужной, угодить, завладеть его вниманием, оправдать ожидания. Однако, Лина проявляла толику смелости, оставляя некоторые моменты тайной, интригой для Хоррора, чем только сильнее раззадоривала его азартный охотничий интерес. Не показывала, что шила для него уже который день. Приносила к его комнате поздний ужин из простых, но вкусных продуктов. Иногда могла средь бела дня выискать монстра, чтобы накормить красной смородиной с руки. Наблюдать, как он слизывал алый сок, оставляя на коже жар касания языка, это место ещё долго пекло́ после. Он теперь чаще её касался, сжимал оковами рук её запястья на грани боли, в темноте особняка водя её до верхней башни по ночам, туда всегда попадал бледный свет луны, при котором его кости, казалось, тоже слабо отсвечивали призрачным блеском. Грозился сбросить за непослушание, но Лина на это только смеялась, сочтя такой финал её жизни вполне драматичным и красивым. Романтизировала его маниакальные наклонности, словно они оба тонули в пугающих потоках безумия. Хоррор будто проверял грани её разума, и то, что удавалось нащупать, заполняло пустоту его собственной жизни, о которой он едва ли рассказывал своей невольной не то гостье, не то пленнице. А Эдолине всё больше казалось, что ей уже не так уж важно, что именно из себя представляет этот монстр. Загадка или головоломка с высокими ставками, которую ей доставляло удовольствие неспешно разгадывать. И загадывать собственные, к примеру, когда ей вздумалось показать полную силу своего дара через некоторое время. Хоррор просто был в саду на рассвете в тот день, снова, словно хищник, карауливший жертву в засаде. Мозаичная тень деревьев прятала его от глаз, но Лина всё равно увидела отблеск багрянца в её просветах. Это стало некоим толчком, что-то словно интуитивно говорило в сознании: "покажи ему". И она не смела перечить. Вышла в тонком платье босиком в холод ледяной росы, раскинула в стороны руки с тонкими шрамами чужих попыток прошлого доказать, что ей не место среди людей. Прикрыла глаза и толкнула свою магию волной, что подняла в воздух алмазную россыпь росы, начала закручивать в огромную спираль, словно искрящаяся галактика, центром которой стала Эдолина. Воздух как будто ломался осколками от бликов отраженного белого солнца, холодного. Свет был острым, мерцал в тенях крон и на костях Хоррора, что смотрел за этим маленьким представлением с пристальным вниманием. И вышел из своего укрытия, со спины подкрался тягучими шагами через блеск миллионов капель к ней, жадностью полнился его вдох совсем рядом с её виском. Он был ощутимо выше, в нём словно постоянно клокотала преисподняя, жгла адом кожу от его дыхания, ставила клеймо собственности. Скелет повторил её позу, раскинув руки, но после они белыми когтистыми лапами легли на её запястья, надавили и опустили руки, завели их за спину, сцепив как в кандалы. Лина лишь улыбнулась, но даже не открыла глаз. Его дыхание — её пульс по венам. — Любишь привлекать внимание? — голос раскатистым рычащим тембром влился в сознание, — моё внимание, — уточнил монстр, теснее прижавшись грудиной к худым плечам девушки. Эдолина не стала отрицать, что его внимание было для неё наградой, похвалой, поощрением и залогом лучшего будущего. — Ты и сам знаешь, что да, — она ответила, но думать могла только о его дыхании, покрывшем биение жилки под кожей шеи. О его руках, от которых потом останутся следы на запястьях, словно отпечатки. — Я знаю. А знаешь ли об этом ты? Или делаешь ради забавы? Позабавиться и я могу, но ты потом развернешь драму, да? Так поступают люди. Рушат то, что не принадлежит им. — Но я принадлежу тебе, — о да, он ждал такого ответа, хотел его до скручивающей душу жадности и собственничества по отношению к тому немногому, чем обладал. И обладать Эдолиной он несомненно желал до утробного рыка, вырвавшегося после её слов. Руки отпустили кожу и медленно, до почти мучительной дрожи задрали подол платья. На контрасте утра его кости на голой коже обожгли пьяным огнём, горевшим в душе монстра при взгляде на эту едва ли не болезненную белизну. Мраморную, испещрённую нехоженными тропами шрамов, оставленных на ней теми, для кого Эдолина была лишь подопытным материалом. Когти без давления прошлись до бока, пальцы коснулись выпирающих линий худой реберной клетки, пересчитали их и паутиной перетекли на живот. Хоррор положил на её плечо голову, прижался ближе, и Лина ощутила, что под его одеждой бурлила плавленным свинцом магия, клокотала подобно его голосу, требовала выхода. — Готова мне это доказать, Эдолина? — задал вопрос, от которого почти подогнулись колени. — Да, — ответ прозвучал на выдохе, но достаточно внятно, ведь Хоррор не терпел, когда кто-то мямлил или заикался. И ему нравилось, что девушка это выучила слёту, потакала его играм, его натуре. Сама была, вероятно, не совсем нормальной, ведь не проходит бесследно тот ужас, что ей довелось пережить. Его руки медленно поднялись по животу выше, скользнули над диафрагмой до груди, растревожили дрожь и трепет нежного сердца, вырвали выдох Эдолины, растаявший в холодном воздухе слабой дымкой тепла. Больше Хоррор не спрашивал ни о чём, его молчание прерывалось лишь тихим дыханием у самого её уха. Он не снимал с неё платье, не рвал на части сатиновую ткань, скрывавшую замёрзшее тело от взора окружающего мира, бесстыдно усмехнулся, не найдя на ней никакого нижнего белья. Разумеется, это было продиктовано образом жизни, далеким от идеального комфорта, но сейчас казалось, что это было частью её провокации, несомненно попавшей в яблочко. В первый же её вырвавшийся полустон монстр сменил медленную текучесть на рваное движение, с силой прижав девушку к ближайшему дереву, так удачно имевшему наклон. Завозился за ней, освобождая вскипевшую эктоплазму тела снизу и ненасытным зверем рывком без прелюдий вогнал в её нежное лоно твердый ребристый член. Больно, до вскрика, но вместе с тем так ожидаемо уже не первый день... Он с первого же движения замер в ней, окутываемый жаром влажного нутра. Лина царапнула кору старой яблони до крови под ногтями и закусила губу, когда дрожь прошлась по её обнаженной спине до бёдер. Он несомненно это почувствовал, когтями прочертил по коже нежные полосы, не вспорол, лишь дал ощутить то, с чем она играла, по грани чего ходила. После внушительного промедления Хоррор облизнулся, перехватил за бока Эдолину, чтобы прижаться ближе и тут же размашистыми толчками принялся за резкий темп. Сильно, до упора, без пощады. Даже листья на яблоне подрагивали в такт его движениям. Лине казалось, что она ободрала о кору ещё и кожу на груди и ключицах, уверена была, что вся покроется гематомами и царапинами, но это всё было далеким от тех мук, что она перенесла. Как небо и земля разные. Сейчас это было сродни мазохизму, за болью шли волны томительного наслаждения, скручивавшегося внизу живота в приятную щекотку и томную тяжесть. С каждым движением, с каждым дохождением до упора его члена в голове словно что-то рвалось на клочки, пробивало током вдоль хребта, вырывало тихий, почти просящий не останавливаться стон. И Хоррор на это рычал, скалил острые зубы, а пламя в его проломленном черепе сверкало кровавым заревом алчности и власти. Холод пытался обжечь их слишком ранним, непрогретым ветром, но им обоим становилось только жарче. Контраст этих температур клеймил тело мурашками и тут же они сгонялись дрожью новой волны желания. Привыкнув, Лина чуть подавалась навстречу движениям Хоррора, но за своеволие тут же была наказана тем, что монстр прикусил её плечо и предупредительно зарычал низко и хрипло, специально остановившись. Дал понять, что он инициатор, он ведущий, а она должна подчиняться. Его рука скользнула на горло Лины, приподняла её голову, а Хоррор снова начал двигаться, на этот раз мучительно медленно совершая циклы наполнения и опустошения, слушал бесстыдные звуки соития. Входил и выходил, дразняще водил согретым ею же членом по половым губам, мучил тем, что доводил её желание до пика, но не позволял с него рухнуть, надолго зажимая её у дерева в ожидании, чтобы снова продолжить. Солнце успело подняться повыше, когда Эдолину уже едва держали ноги. Хоррору было мало, он словно забыл, где они и почему, беспрестанно руки его окутывали нежное податливое тело бесконечным интересом, это считалось почти как ласка, если бы временами он не прерывал это чувство новой резкостью или укусом, после последних на коже оставались лиловые следы и даже немного крови, которую он слизывал со стоном наслаждения и жажды. А потом вбивался всё быстрее, самозабвенно присваивал себе то, что теперь считал безраздельно своим. Тем, над чем он имел бесконечный контроль. Она была его. Когда монстр решил, что хочет, наконец, дойти до кульминации, Лина не выдержала и кончила первой. Всю её прошибло сладкой судорогой, перехватило дыхание до удушья, которого добавила сжавшаяся на её горле костяная рука. Хоррор зарычал, чувствуя волны её удовольствия на своём члене, но себя довёл до вершины, не дав ей передышки. И когда это случилось, он навалился на неё всем своим телом, судорожно подаваясь остаточными фрикциями в лоно, которое наполнило большим количеством вязкого, тягучего и непривычно горячего семени. Почти придавил её, до цветных пятен пережав сонную артерию и отпустил, лишь когда Лина начала обмякать. Её опорой было дерево, Хоррор отстранился, но платье на девушке одернуть не торопился. Вышел из неё с характерным чавком переполненного спермой нутра и какое-то время просто любовался тем, что сделал. Оценивающе, будто искал в картине смысл, сбито дышал и неторопливо снова натянул на себя приспущенные до этого штаны. Лина впервые не знала, что ему сказать. Ноги дрожали, по телу жаром ощущались нити царапин, но в душе в кои-то веки царил полный покой. Не было ни страха, ни сожаления, ни обиды, не опасений о будущем. Всё было так как надо, и она не жалела о том, что произошло. Чуть отдышавшись, девушка пошевелилась, обратно одёрнув помятое платье и развернулась, всё ещё опираясь плечом о дерево. Так хотела увидеть его взгляд. Всегда такой пристальный, часто скучающий или наоборот — одержимо-внимательный. Но не увидела: Хоррор уходил обратно в особняк, неторопливым шагом смазываясь силуэтом в расходящемся из-за солнца тумане. Лина улыбнулась и погладила шершавую кору старой яблони, пока глядела ему в след, воображая, что это и не кора вовсе, а хребты его острых позвонков. Но даже через расстояние и туман она рассмотрела, что на крыльце кажущегося мёртвым здания к ней обернулся багрянец его единственного глаза, словно звал за собой. Приглашал войти. Определённо, здесь было её место, она ощутила себя нужной. И пусть это было сродни болезненной зависимости, ей было плевать на такое определение. Здесь не было места признаниям или откровениям, которые часто описывали в прочитанных ею книгах. Не было сентиментальности или классических способов проявить внимание. Здесь была только она и её тёмное солнце, которое дало света куда больше, чем ей удалось увидеть за всю свою жизнь, пусть только Эдолина и способна была видеть это в таком монстре, как Хоррор.