Чан: Мне пора идти, вам тоже пора отдохнуть, я ещё немного поработаю — дети хотят новые треки.
Трансляция завершена. Чан потягивается в кресле, его тело немного онемело. В номере душно, L.A. жаркий и пыльный, располагающий к холодным коктейлям у прохладного бассейна. Юноша усмехается: абсолютно не его вариант. За пару минут на столе появляются ноутбук, клавиатура, телефон и блокнот с заметками. Чан в предвкушении сжимает и разжимает пальцы рук, внутри все полыхает творческой жаждой. В наушниках разливается чистый, как воды горной реки, вокал Сынмина, он играет голосом, будто управляет бурным потоком, уводя все дальше и дальше от суетности мира в небесную даль. Чан кусает губы: слишком просто, чисто, вокально, мощно, но просто. Хочется добавить рока, разврата и расстегнуть все пуговицы на рубашке Кима, добавить, возможно, наглого тембра Минхо. Мысль абсолютно шальная. Чан переключает вкладки и совмещает две записи парней, вслушиваясь в непохожие характеры и исполнения: сошлись огонь и пламень, соль и перец, один на надрыве, будто со скалы готов сигануть, другой водным потоком его к этому легко подтолкнет. Мысль бежит дальше, пальцы летают по клавиатуре в попытках уловить идею: ускорить, замедлить и вырезать, найти общие точки. У них еще не было дуэта, но ведь все бывает в первый раз? Соединить и переплести: упорство и наглость, внутреннюю мягкость одного и скрытую дерзость второго. Чан уже видит раскачивающего толпу гитариста Сынмина и облизывающегося довольно кота, мурлычущего в микрофон. Разьёб. Восторг. И фейерверк в конце. Бан Чан нетерпеливо елозит на кресле, подпрыгивая на месте, он прикрывает лицо руками и делает глубокий вдох. Блять. Они не согласятся. Скорее Сахара покроется льдом, чем эти двое согласятся написать общий трек. Невыносимые. Парень отнимает руки от лица и еще раз включает совмещенную запись — идея о дуэте начинает пускать корни в его пропитанный музыкой и безумием мозг. На середине трека с чьей-то легкой руки наушник сдвигается с правого уха, и шепот затмевает мелодию:
— Над чем работаешь, мой композитор?
Чан может поклясться: у него волосы на руках встали дыбом от голоса и последующего за ним укуса за мочку.
— Новая идея, тупая и безумная.
— Мммм, расскажешь? — теплое дыхание опаляет кожу, цепочка поцелуев вдоль линии скул прерывается на губах. Чан слегка разворачивается, сталкиваясь взглядом с ворвавшимся в его личное пространство Хёнджином. Тот упирается руками в плечи музыканта, чтобы закончить свое домогательство проникновением языка в чужой рот. Поцелуй выходит глубоким и долгим, они, как грешники, заплутавшие в пустыне, жадно напитываются друг другом. Наушники окончательно сползают с головы Чана, оказываясь бережно повешенными на шее — Хёнджин потрясающий, но внутренний педант композитора сильнее.
— Я не ждал тебя. Сегодня очередь Сынмина, — Чан слышит собственный хриплый голос сквозь пелену возбуждения.
— Только при Минхо-хёне так не скажи, а то он опять дверь пойдет выносить в твой номер, а ты у меня не бессмертный, — Хёнджин смеется, у него губы алеют, а шаловливые руки безжалостно скользят по оголенным плечам старшего. Чан отмечает влажные волосы — парень явно вышел недавно из душа. Полурасстегнутая белая рубашка и серые спортивные штаны придают расслабленный вид и совсем не вяжутся с тем фактом, что Хван должен был быть на прогулке с макне, а не исследовать рот Бан Чана.
— Сынмини отправился трепать нервы кое-кому в компании Чонина, а я решил воспользоваться моментом и поработать с тобой над треком.
— Ммммм, — Чан целует парня в шею, он совершенно не против перестановки слагаемых. — Дверь запер?
— И табличку «не беспокоить» повесил, — Хёнджин смеется, перехватывая чужие губы, оттягивая нижнюю.
— Отлично. А теперь работать, — Чан резко отстраняется, перемещая свои наушники с себя на голову Хёнджина, затем рукой похлопывает по поверхности соседнего стула, призывая парня сесть. — Я дописал второй куплет, тебе нужно услышать.
— Давай. Я весь внимание, — Хёнджин переключается за считанные минуты, падает на стул, подобрав одну ногу под себя, а другую согнув в колене. Он быстро поправляет наушники, подтягивает к себе блокнот с заметками и с боевой готовностью кивает. Чан включает трек. Они работают над ним уже около месяца, постоянно меняя те или иные части, пытаясь добиться желанного результата и согласованности. Им хочется написать о чувствах, глубоких, как бескрайний океан, опасных, как темные волны в шторм, и нужных, как поддерживающие на плаву голубые воды в каждый день жизни. Хёнджин постукивает кончиком карандаша по поверхности стола, отбивая ритм, губами шепчет слова, его плечи двигаются в такт, он ощущает звуки телом. Сплошное удовольствие наблюдать.
— Нравится. Но есть желание поменять в конце. Пусть вместо ту-руррур-ту, будет ту-ру-ту-рррууру- ту. Так слова лягут лучше. Что думаешь?
— Да, возможно. Еще как насчет того, чтобы вот эту часть ускорить, — Чан перематывает запись, меняя скорость, — а здесь замедлить?
— Ххмхмх, так лучше, мне нравится, — Хёнджин делает волнообразные движения плечами и губами подпевает самому себе. — У меня идея для финальных строчек есть, сейчас покажу.
Юноша достает телефон, чтобы через пару секунд, немного волнуясь, вручить его Чану. Тот с интересом вчитывается в короткие предложения, на лбу формируются складки мыслителя. Хёнджин не отводит взгляда, даже, кажется, не дышит: ему каждый раз, как в первый, волнительно делиться мыслями и наметками с чертовым гением-перфекционистом. Он сильно старается и знает, за последние года два навык в написании треков намного улучшился, не без влияния старшего, оттого так трепетно внутри от признания своих успехов и так боязно перед провалом. Бан Чан пусть и подпитывает его начинания, на комплименты не скупится, но в критике бывает жестковат.
— Думаю, мы можем с этим работать. Очень даже можем. Ты прекрасно написал, — Чан подается вперед и обнимает Хёнджина, оставляя короткий поцелуй в висок.
— Насколько прекрасно? От 0 до 10? Лучше, чем Джисон? — Хёнджин выпутывается из объятий, ему мало, он хочет свою дозу лести.
Чан смеется, возвращаясь в свое кресло.
— Мне трудно вас сравнивать. Примерно на семерку, — за уклончивый ответ ему тут же прилетает легкий удар в бок.
— Мог бы хоть раз соврать! Я, между прочим, с тобой сплю, а Джисон — нет, но все еще главный фаворит, — Хёнджин старательно метает злобные молнии, но спотыкается об манящую улыбку. — Лучше хоть, чем у Сынмина?
— Учитывая, как ты старательно отводишь его работу со мной, то да, намного лучше, — Чан перехватывает руку Хвана, предотвращая очередное покушение на свое тело, и переплетает их пальцы вместе. — Я невероятно сильно ценю тебя, твой голос, твой талант и твои навыки, старательность, идеи, и ты сам все прекрасно знаешь. Кстати, я закончил аранжировку одного из последних треков альбома, будешь слушать? Первым.
Хёнджин сдерживается, но предательская улыбка и розовеющие уши выдают. Конечно, хочет. Он вообще хочет все, что связано с Чаном и словом «первый». Безумное соревнование с миром и желание быть исключительным во всем не дают покоя, а от чувства собственной важности в жизни хёна выносит до предела.
— Тогда ты пока слушай, а я в душ.
— Угу.
Холодная вода смывает духоту номера. Чан подставляет лицо, стирая с него усталость дня, затем резко меняет на горячую. Выжечь напряжение последних недель, очистить себя от липкой пыльной суеты. В расписании ни одной свободной минуты — ему нравится. Сгусток бешеной энергии внутри рвется наружу, мечтая реализовать парочку идей любой ценой или разнести к черту весь город, устроить дестрой. В груди горит злость, ведь в сутках не больше 24 часов — бессовестно мало. Он меняет температуру воды: освободить разум, переключиться между событиями дня. Сделать все возможное и невозможное прежде, чем это перестанет быть нужным. Мысль бежит дальше. Тур закончится через пару дней, новые съёмки, шоу, подготовка к камбеку, написать трек, убедить всех участвовать в сомнительной идее, но это не раньше, чем через три недели. Отвратительно. Время — самое ценное и утекающее, как вода. Чан злится: во всем должен быть порядок, придется подождать. Жаль, нельзя получить все и сразу. Он распахивает дверь душевой кабинки, оставляя включенным душ, и замечает прислонившегося к раковине Хёнджина. Парень рассматривает свои ногти, будто там записаны тайны Вселенной.
— Давно тут?
— Минуты две. Я скучал. Думаю, я уловил твою идею. Это будет или катастрофа, или катастрофа в квадрате, — Хёнджин отрывается от созерцания своих рук и начинает рассматривать Чана, медленно прохаживаясь взглядом по оголенному телу. Он может сколько угодно возмущаться любовью старшего расхаживать нагим по общаге — правда лишь в том, что это делает его чертовски слабым перед ним. — В любом случае процесс может выйти интересным, а результат непредсказуемым. Будешь пробовать?
— Да, — Чан подходит к парню вплотную, в глазах читается стопроцентная уверенность: если в эту голову уже пришла идея, выйти она оттуда не сможет. В этом они похожи. Хёнджин задорно улыбается, проводит ладонями по чужим запястьям, выше по предплечью к плечам, продолжая движение. Пальцы одной руки впутываются в мокрые волосы, другие замирают на шее. Целовать. Иногда Хван думает: его цель жизни — целовать чрезмерно ответственного лидера. Потом он, конечно, вспоминает про музыку, танцы, быть айдолом, благие намерения в мир. Иногда. Не сейчас. Его прижимают к себе плотнее, поцелуй горячий и влажный, без начала и конца. Хёнджин чуть отстраняется, с ухмылкой заглядывая в глаза потянувшегося за ним старшего, и сильнее сжимает чужую шею — так соблазнительна минутка власти. Глаза напротив налиты темным. Чан больше не думает о работе, приоритеты меняются со скоростью света, и у Хвана стоит на осознание собственного превосходства и цифру номер один в чьей-то душе. — Разворачивайся.
Хёнджин скорее чувствует, чем слышит короткое повелительно-наклонительное. Он старается не выглядеть слишком довольным, но оказывается лицом к зеркалу в считанные секунды. Чан фыркает куда-то в область затылка, заставляя прогнуться и развести ноги, быстрым движением спуская спортивные штаны с боксерами до колен. Хёнджин самостоятельно доснимает их, выкручиваясь ногами и отталкивая куда-то в сторону.
— Я тоже скучал, — горячий шепот в районе шеи пускает мурашки по телу. Чан проникает рукой под рубашку парня, очерчивая мышцы живота, Хёнджин выгибается сильнее, прижимаясь упругой задницей к паху обнимающего его лидера. Он чувствует чужое возбуждение, и внутри все стягивается в тугой единый нерв. Тем временем ладонь Чана блуждает по груди, дразняще проходит вокруг соска, после сжимая пальцами, заставляя выдохнуть короткий стон. — Потрясающий.
Хёнджин упирается руками в стену по бокам зеркала и очень старается не растечься лужицей в раковину от чужой наглой игры и поцелуев в загривок, и глубокого шёпота. Чан прикусывает мочку уха, скользит одной рукой вниз по груди, а другой очерчивает полупопия. Длинные пальцы проходят между половинками, чтобы достигнуть и прогладить достаточно растянутое кольцо мышц — они определенно слишком часто занимаются «работой над музыкой». Хёнджин шумно втягивает воздух, сжимая пальцы ног от нетерпения. Чан свободной рукой гуляет по области паха парня, не касаясь главной части, но интригующе оглаживая все вокруг. Чувствительность Хвана заводит сильнее, чем вид его голых ног. Рядом с ним хочется забыть обо всем, владеть и отдавать, в сутках внезапно становится на пару часов больше.
«кто вас вдохновляет?
— Хёнджин. Он моя движущая сила»
Чан фыркает, сильнее разводя в стороны два своих пальца, погруженных в Хёнджина, и не сдерживает улыбку на вырвавшийся стон из чужой груди. Его талантливому тонсену чертовски приятно, но он требует большего. Бан Чан вытаскивает пальцы и выпускает парня из своих рук, быстро соображая, в какой стороне смазка, и находя ее на другом конце ванной комнаты. Хёнджин сдувает с лица прилипшую прядь светлых волос — он скоро вернется в черный, и это будет горячо. В отражении запотевшего зеркала он видит разомлевшего себя и криво усмехается — ему чертовски классно здесь и сейчас. Он впитывает каждое мгновение: Чан, как грёбаный океан, то спокойный и поддерживающий, то шумный, как ураган, то болезненно одинокий в собственной печали и мраке, то ненасытный, одержимый, непостижимый. Хёнджин черпает силу в этих бескрайних водах и тонет в собственной любви. Чан возвращается, обнимает поперек груди, крепко прижимает к себе и толкается бедрами, заставляя принимать себя полностью, он прикрывает глаза от удовольствия, ловя отголоски чужого кайфа. Чан не сдерживается, двигаясь быстрее, резче, порывисто. Сгусток содержимой энергии внутри вырывается наружу, заставляя Хёнджина кусать покрасневшие губы и стонать, снова и снова сводя с ума. Чистое наслаждение. Сердце отстукивает ритм — просто возьми и запиши, создай очередной шедевр, ведь это так просто. Чан ощущает всем телом, как вздрагивает от каждого движения его бедер Хёнджин, как начинает дышать чаще, сильнее сжимает его в себе, как его пальцы скребут по поверхности стены возле зеркала, когда Чан особенно сильно толкается в нем. В голове проносится мысль, что Хёнджин выглядит одинаково шикарно в ванной комнате отеля L.A., в комнате их общаги и дорогостоящих апартаментах на съёмках для журналов. Хёнджин — синоним слову «роскошь», сотканный из нее, но чертовски уютный и жаждущий в объятиях Чана.
— Пора, — шепчет Чан в шею
Хёнджина, пуская электрический заряд вдоль позвоночника, и обхватывает рукой
член парня, двигая ладонью нежно, усиленно рьяно. — Давай, Джинни.
Чан топит своей силой без того прибывающего на грани Хвана, тот поднимает голову с широко распахнутыми глазами, чтобы в отражении зеркала встретиться взглядом с лидером и, черт возьми, кончить, повинуясь огню внутри. Чан догоняет его в несколько быстрых и глубоких толчков. Они дают себе минуты, прежде чем Хёнджин разворачивается и целует: мягко, лениво и влажно.
— Нам надо в душ, — Чан прочищает горло.
— И покушать, — Хёнджин смеется. — И поработать над треком, но уже в кровати.
— Я тебя.
— Тоже.
