Волчонок

Крик. Звон бьющихся стекол. Удары. Если вы думаете, что это психбольница или, по крайней мере, убежище не вполне здорового человека — вы крупно ошибаетесь. Это всего лишь репетиционная база группы Teräsbetoni, пока еще начинающей хэви-метал команды из Тампере. — Что тут опять происходит? Арто лишь пожал плечами, указав коллеге по группе на дверь, за которой, судя по звукам, обитало какое-то дикое животное. Тот прислушался — звон стекол, судя по всему, методично разбиваемых голыми руками, сдавленные ругательства, дикий крик. Крик пояснял все — так мог орать лишь один человек во всем мире, а именно юный лидер группы, более известный миру как Яркко Ахола. — Чего он распсиховался? Яри пожал плечами, всем своим видом выражая мысль — а нам-то откуда знать? Арто, немного подумав, присоединился к позиции драммера. Вильо вздохнул. Он, как никто другой, знал, каковы могут быть последствия приступов ярости у Яркко, несмотря на его внешнюю хрупкость. Ладно, черт с ними, со стеклами — вставить новые не так уж и сложно, пусть и дороговато. Но вот то, что он их бьет голыми руками — а по звуку это можно было запросто понять, и товарищи Ахолы по группе уже собаку съели в этом вопросе — не могло не тревожить. Ладно бы он просто пел — так ведь еще и на басу играет. А играть на чем-либо, кроме разве что нервов, с разбитыми руками проблематично. И ведь такое происходило далеко не впервые. Рантанен направился к деревянной двери, отделяющей непосредственно репетиционную, в которой обосновался буйный Яркко, от курилки, где ждали остальные. В конце концов, жизнь Ахолы дороже дверей, а то, что он себя абсолютно не контролирует, было понятно с самого начала. Да и какая разница — дверью больше, дверью меньше? Список расходов и так уже полон — одни новые стекла, которые Ахола не сможет расфигачить на раз-два, как все остальные, влетят в копеечку. Парень налег плечом на дверь, зная, что замок на ней не такой уж и прочный, а сама задвижка всеми прошлыми попытками открыть ее с другой стороны расшатана до предела. Толчок — и дверь заскрипела, но не поддалась, а Яркко затих, судя по шагам, удаляясь в противоположную сторону. О, Ахола знал, кто сейчас пытается вломиться в репетиционную, так же как и знал, что Вильо в благородном порыве души по его спасению может приложиться к двери так, что она отлетит к противоположной стене. Яркко, конечно, боль всегда любил — но не до такой же степени, чтобы, подобно самоубийце, ждать, пока его стукнут тяжелой дверью!.. Еще один толчок — дверь все еще стояла на месте, но уже была ощутимо расшатана и готова вот-вот поддаться, сломившись под натиском сильного плеча Рантанена. По лбу Вильо стекали капли пота, а сам он покраснел, мучительно напрягшись, и нанес решающий удар. Дверь с грохотом провалилась внутрь репетиционной. Вильо облегченно вздохнул, стирая с лица крупные капли соленого пота, и оглядел место боя. Осколки стекол лежали на полу, создавая причудливый узор в свете солнца. Яркко сидел, забившись в угол, обхватив колени руками и качаясь из стороны в сторону. По костяшкам пальцев стекала кровь, капая на светлые джинсы и обагряя их темными разводами. — Руки покажи, — грубо произнес Вильо, торопливо направляясь к парню. Тот упрямо сжал кулаки — не покажу, мол, не твоего ума дело. — Я сказал, руки покажи! — прикрикнул на него Рантанен, присаживаясь рядом с Яркко. Тот вздрогнул и, несмотря на упрямство, все же предпочел подчиниться. — Не ори на меня, — на удивление тихий по сравнению с обычным голос Ахолы зазвенел в практически полной тишине подобно колокольчику. Арто и Яри, очевидно, предпочли ретироваться, так как посторонние шумы резко пропали. Лишь ветер свистел, задувая в разбитые окна и заставляя Яркко поежиться. Вильо же, в отличие от него, был весьма устойчив к перепадам температуры. — Если ты перестанешь быть придурком, я больше никогда не буду орать на тебя, — клятвенно пообещал Вильо, с хмурым видом открывая бутылочку перекиси водорода, специально припасенную для таких случаев. Не долго думая, он вылил половину бутылки на покорно протянутые руки Яркко; тот зашипел, дернулся, прикусил губу от острой боли. На глазах парня выступили слезы, и он отвернулся, чтобы скрыть их. Вильо вздохнул — истерик, а туда же. Гордый. — Вот скажи мне, кто будет платить за стекла, которые ваша милость расхуярила спустя два месяца после того, как мы нашли на них деньги? Почему наш еще даже не полученный гонорар уже уходит в минуса за счет расходов? Почему, Яркко? Тот молчал, чувствуя свою вину и не решаясь поднять взгляд. Рантанен усмехнулся — Яркко можно было сравнить с волчонком. Такой же угрюмый, весьма нелюдимый, еще хрупкий и беззащитный. А туда же — старается казаться сильным. Вильо знал, почему Ахола так старательно бил стекла руками — он хотел показать, что, как настоящий мужчина, не боится боли. Только вот не учитывал Яркко одного — настоящий мужчина никогда не будет совершать такие действия, не подумав о последствиях. Настоящий мужчина не будет кому бы то ни было доказывать, что он смел и силен — даже самому себе. Это понятно и без доказательств. — Вот скажи мне на милость, как я тебя еще терплю со всеми этими выходками? — поинтересовался Вильо. Яркко удивленно пожал плечами — дескать, мне-то откуда знать, какого лешего ты меня терпишь еще..? — Не знаешь? И я не знаю. Ладно уж, что с тобой поделаешь. Прощен, — смилостивился гитарист, тщательно перебинтовывая изрезанные осколками кисти рук Ахолы. Тот вздохнул и подполз к Рантанену ближе, прижимаясь к нему и утыкаясь носом в шею парня. Сейчас он действительно походил на волчонка — пусть и дикого, но беззаветно преданного тому, кто сумел его приручить. — И только попробуй еще раз выкинуть такую штуку! — пригрозил ему Вильо, обнимая парня за тонкую талию, которая явственно угадывалась даже за толстым свитером. Тот согласно кивнул, ища в объятиях Рантанена поддержки и тепла, которого так недоставало в эти периоды срывов. Конечно, оба прекрасно понимали, что гитарист никуда не уйдет — слишком уж любит. Но, тем не менее, угроза была весьма существенной. — Я люблю тебя, Вильо. И ты не уходишь именно оттого, что любишь, — тихо произнес Яркко, разлепив искусанные в кровь губы. Его голова лежала на груди гитариста, который, запустив пальцы в темно-русые густые волны волос, успокаивающе гладил парня по голове, слегка покачивая — совсем как мать ребенка. — Я знаю, Яркко. Я знаю, — отчего-то повторил Рантанен, рассеянно успокаивая такого дорогого ему Яркко всеми известными ему способами. Для него была страшной даже одна мысль о жизни без истеричного, но такого любимого вокалиста, — Я всегда с тобой. Ахола промолчал вновь, ложась на грудь Вильо и закрывая глаза. Он и сам чувствовал себя волчонком — беззаветно преданным, зачастую слабым и не способным уйти. Волчонком, чье сердце, несмотря ни на что, бьется лишь для Хозяина. И именно поэтому оба знали, что ни Яркко от Вильо никуда не денется, ни сам Вильо от Ахолы не сбежит. Просто потому, что они любят друг друга, несмотря на все, что происходило. И это чувство сильнее всех препятствий, истерик и скандалов.