Исправление генерала

      Мороз пробежался по комнате в западной части дворца, самой отдалённой из всех. Впрочем, имелось ли здесь, в Крепости Непокорства, хоть одно место, не встречающее холодком — загадка, которой суждено было остаться нерешённой. Второй Генерал, задумчивый и хмурый, сидел на кушетке поодаль господина Шу, который медленно, соблюдая все правила и каноны, прописывал основу договора, заранее сверенную с частью, над которой трудился сейчас в своём кабинете Няо Лэйфа.       Вань Ян, уже почти привыкший к отсутствующей руке, и даже не попытавшийся опереться ей о стол, осторожно вглядывался в чужую писанину, но никак не мог ничего разобрать. Скоропись Шу Цзюньцзе под одним углом был подобен взлёту дракона и пляске феникса, а с другого становился так безобразен, что оставалось лишь жалеть потомков: бессонными ночами им предстоит рыдать, разбирая его текста. Если к тому времени он уже почиет, конечно.       Вспоминая давние письма из юности — их бесконечную переписку — Вань Ян с охотой вспоминал, как было интересно обмениваться опытом, знаниями… и с неохотой — как приходилось первое время эти «рукописи» расшифровывать. Теперь же, когда его давний друг перешёл на родной драконий, Четвёртый Генерал будто вернулся в те времена и вновь чувствовал себя потерянным.       Холодок вокруг ничуть не успокаивал: с радушием ледяной глыбы он в каждом свисте кричал «катитесь вон!». Или, быть может, он только доносил мысли северного принца. Оба варианта походили на правду… И всё же два генерала были благодарны, что им выделили что-то помимо лазарета, а больше всех радовался Шу Цзюньцзе: мечами прошлой Эры, местами ржавыми и обколовшимися, были увешаны стены; пыльные древние гобелены висели рядом; потолок, высокий и громоздкий, пестрился обколовшимися, но ещё яркими росписями. Там, наверху, среди северных драконов, скалящихся и рычащих, одним своим видом устрашающих, в самом сердце комнаты смотрел вниз с картины главный из них, с пылающей как алое солнце чешуёй и такими же пылающими глазами.       «Император Ван,» — с тяжёлым вздохом объяснял бывший верховный советник, вспоминая, как лично присутствовал здесь, когда вместо прекрасного панно был лишь голый потолок да первые, неумелые мазки. Тогда Его Величество был ещё жив, Эра Ясного Солнца длилась целую вечность, а Империи Лун сулило великое будущее… Теперь только и оставалось, что вспоминать о тех светлых днях по картинам.       Реликвий в комнате было действительно много, особенно для «обычной гостевой», но и тому Западный Генерал не расстроился, а наоборот рад был донести, что каждой глиняной вазе, каждой шкатулке и изящной ширме — не более трёхсот лет, и никакой ценности в себе они не несут. Но даже так Шу Цзюньцзе остался доволен. Даже присмотрел несколько вещей, чтобы забрать с собой и сохранить до следующего тысячелетия.       Окна в комнате, обтянутые плотной бумагой, были украшены тонкими шелковыми занавесками, едва пропускающими лучи света. В углу стоял старинный меч, украшенный перламутром и камнями. Чунцин сверлил его взглядом с тех пор, как они вошли. Тело уселось на кушетку, зато мысли витали совсем в другом месте, куда более гадком. Вот уже который день его не отпускали тревоги. Острый конец пера тихо чиркал по бумаге, когти Вань Яна через раз постукивали по столу, сквозняки завывали свои песни…       — …Как думаешь, он жив? — не выдержав, спросил Дан Дай.       — Наверняка. — Вань Ян не отрывал взгляда от страниц. Если отвлечётся от миссии, то тоже погрузится в тревоги, а двух озабоченных полководцев на одно помещение — многовато. Тем более, что он ведь сам видел, как Его Высочество шнырял во тьме, явно не по малой нужде выбравшись наперекор братцу. Раз от драконьего воя по почившему господину ещё не стоял на ушах весь дворец, значит никто и не почил. Недавняя истерика в лесах Минь, накрепко засевшая в памяти, была тому подтверждением.       — Думайте лучше о переговорах, — одёрнул обоих Шу Цзюньцзе. — Если дянься хоть что-то не понравится, то начнётся спор, а вы не хотите с ним спорить. И я, откровенно говоря, тоже.       — Ты ведь знаешь, что не обязан нам помогать? Это могут и за предательство посчитать, — напомнил Вань Ян, давая уже сотую попытку передумать, но западный советник оставался непреклонен:       — Спроси снова, когда найдёшь переводчика и переговорщика лучше меня. К тому же, мир между империями выгоден нам одинаково.       — В самом деле?       — Сомневаешься, что я помогаю вам от чистого сердца?       Вань Ян кивнул не задумываясь. Недовольно фыркнув в его сторону, Шу Цзюньцзе продолжил писать. Собственные мотивы он раскрывать не собирался. Нельзя.       — На кой черт нам это, если у нас всего одно требование? — выдохнул Дан Дай, скрестив руки на груди, и почти сразу же получил в руки своё увесистое «одно требование». Каждая мелочь в нём была учтена с такой дотошностью, что легче было кость в яйце найти.       — Так перечитайте это требование в подробностях и осознайте, что мы получим в десять раз больше. — Шу Цзюньцзе тяжело вздохнул. — Даже если я согласился выступить на вашей стороне, это ещё не значит, что я смогу сделать всё за вас. Тем более, что среди нас нет императора. Если в итоге тяньцзы не смирится с перемирием, которого вы так добиваетесь, прахом были все эти усилия.       — Мы, по-твоему, не понимаем этого? — выплюнул в его сторону Дан Дай. — Я пошёл сюда только чтобы Сяогуй остался невредим. Не пошёл бы — он отправился сам и давно бы уже сгинул с этого света собачьей смертью.       И вновь повисла тишина. «Дурак,» — хотел было отчитать его Вань Ян, но понял, что сам не лучше — не смог отпустить их в одиночку. Нельзя империи лишаться таких людей. Глупых, но бесстрашных и умелых в бою. Хуанди не был знаком Канарейке так же хорошо, как им, и он мог лишь надеяться, что их не велят четвертовать по возвращении. И всё же, в сомнении спросил:       — Думаешь, он это учёл?       — А ты сомневаешься?       — Сомневаюсь, учёл ли он все исходы.       Дан Даю нечего было ответить на этот раз. Он мог только надеяться, что всё сложится как надо. Западный Генерал был прав, говоря, что стоило начать полагаться на свои силы. Только вот… Каковы шансы, что всё пройдёт гладко, если они — два упрямца, не знающие, как уговорить собеседника, а единственный человек с подвешенным языком, хоть что-то смыслящий в переговорах, сейчас потихоньку умирает в темницах, и является для северного принца бельмом на глазу.       — …Всё же, как думаете, он там в порядке? — ещё раз спросил Дан Дай, нервно дёргая ногой. Во рту уж совсем пересохло, даже губы потрескались. Вань Ян тяжело вздохнул и отвернулся обратно к Цзюньцзе, вновь облокотившись о стол. Тот, слегка кивнув ему, продолжил работать над письмом. Кончики его когтей нервно царапали лакированное дерево.       — Живой — и ладно.       В то же время, десятью чжанами выше, на вершине дворца, в негодовании пребывал Третий Судья. Он сидел, перекинув ногу на ногу, скрестив руки на груди, и без единого слова, без единой морщинки на лбу, давил на двух бедокуров, сидевших напротив. Не было сомнений, что этот человек не отругает, не накричит, ни тем более ударит… Но посмотрит так, что хуже любого наказания. Атмосфера вокруг стала такой напряжённой, что даже игольное ушко побоялось бы упасть и тихо звякнуть.       Даже маленькая помощница, вечно шумная и неугомонная, сидела тихо и неподвижно, неловко перебирая пальчиками в замочке. Её острый пылкий взгляд бегал по комнате, выискивая спасения. Молчание поглощало пространство целиком. И всё равно этот слуга был доволен, как никто другой. После встречи с господином, после обещания встретиться вновь, его душа светилась ярче солнца, и только приличие не позволяло выплеснуть эту радость наружу. Особенно перед таким недовольным советником.       Няо Лэйфа продолжал молчать, оглядывая их, и больше напоминал статую, чем живого дракона. Только его зрачки, сужающиеся всё сильнее, не позволяли забыть, что он не каменное изваяние, хоть лицо его от камня сейчас было не отличить. Ему стоило немедленно сесть и закончить составление мирного договора, над которым они роптали всю ночь, но вместо этого он был вынужден отчитывать двух бедокуров.       Наконец, кончик его хвоста глухо шлепнул по полу. Ху Яню, растерявшись, в тот же момент ткнула в Шайбэя пальцем.       — Это он сам захотел пойти! Ху Яню просто сказала, что от нее хотели! — Южный принц возмущённо вскинул брови, глядя на нахалку. Лучшая защита — нападение. Девочка выучила это давно, и надеялась, что в этот раз повезёт. Новую любимицу не хотелось отдавать обратно. Но последнее слово оставалось за отцом, а тот, продолжая молчать, посмотрел на юного подопечного. Шайбэй всё же почувствовал под его взглядом укол стыда.       — Я просто хотел его увидеть… — он пробормотал едва различимо, переминая в руке подол ханьфу. Ладони вспотели от всего этого, ещё немного грязные после тайного хода, и так, пачкая нелюбимые северные одежды, он чувствовал себя немного лучше. Няо Лэйфа только вздохнул. Так вздохнул, будто именно этого ответа и ждал, а иного и быть не могло. Вновь переведя взгляд на свою дочь, он вытянул ладонь вперёд и лёгким движением пальцев без слов попросил её вернуть спрятанный меч. Та, поджав губки и смешно насупившись, встала и вытащила из-под высокого шкафа бедную Тэнмань, плотно обмотанную тканью и потерявшую смысл своего существования. Как обедневший торговец чувствует себя никчёмным, так и она чувствовала себя не великим оружием, а простой детской игрушкой.       Сочувствуя оружию господина, Шайбэй прижал ту к себе, и ощутил, как прижимается к нему в ответ вялое лезвие. И вслед за тем прошлась по телу дрожь: каждой клеточкой он ощущал чужую тихую ярость. Неизбежная кара ждала его по возвращении в комнату, наедине с опороченным оружием. Заслуженно, решил про себя южный принц, облегчённо вздыхая, пока маленькая чертовка не захлопала перед отцом длинными ресничками.       — Прости, — коротко буркнула она, забираясь тому на коленки, и почувствовала нежную большую ладонь на своей макушке.       «Она извиняться умеет!» — Шайбэй вскинул брови ещё выше.       — Ваше Высочество… Вы ведь понимаете, как рисковали? — начал верховный советник, всё ещё взволнованный внутри, хоть с инцидента в тронном зале прошло уже несколько часов, а от брошенного трупа не осталось и пятнышка. — Если бы вас заметили — а вас бы заметили…       — Я понимаю, что это было очень глупо. — остановил того Шайбэй. — Мне жаль, и я никого не хотел подвергать риску… Только увидеть господина. Лично убедиться, что он жив. К сожалению, никак по-другому я бы не смог этого сделать. Слова принца показались Третьему Судье… знакомыми. Настолько, что светлый образ прошлых лет сам вырисовывался перед глазами. Подаваясь воспоминаниям, Няо Лэйфа спустил Ху Яню с колен и привстал, кладя ладонь на голову принцу. Пальцы невесомо стали перебирать золотые пряди, и голос, доселе обеспокоенный и унылый, наполнился теплотой.       — Действуйте более благоразумно в следующий раз. Или, по крайней мере, предупреждайте заранее…       Прильнув к чужой руке, Шайбэй кивнул. Его редко гладили по голове. В детстве это делал господин Ань Сянь, лаская и успокаивая, проявляя заботу и хваля за успехи. В поместье это делали горничные, редкими ночами, когда удавалось остаться с ними наедине. А последним, кто проявлял к нему нежность и ласку, был господин. Но то было ещё до отъезда, до прихода в замок, до этой глупой игры в южного принца и генерала… Прикрыв глаза, он тихо принимал чужие поглаживания, как разбалованный уличный кот. Наблюдая за тем, Няо Лэйфа улыбнулся. Его милая Лянь-Лянь давно бы стала вертеться, как маленький ужик, а Юйлун, только заприметив, что его собираются приласкать, наоборот, прижался бы ближе и замер, не выпуская из объятий, пока не насытится. Но Его Высочество вёл себя иначе. Каждое его движение, казалось, отсылало Третьего Судью к прошлой жизни.       — Полагаю, вы остались очень довольны визитом. — предположил он, заправляя назад выпавшие пряди.       — Как вы поняли?       Няо Лэйфа ничего не ответил. Обойдясь хитрой улыбкой, он с интересом наблюдал, как дёргаются чужие пылающие уши.

‿︵‿︵୨˚୧ ☽ °❀° ☾ ୨˚୧‿︵‿︵

      Кости Третьего Генерал полностью восстановились к полудню, и только острая боль в растёртых запястьях, натирающихся о кандалы, напоминали — он всё ещё пленник. Пленник по собственной воле. Перетерпев очередные издевательства, он едва заставил себя молчать. В его теле больше не было боли, но её фантом продолжал навевать ужас и чувство, будто его вывернули наизнанку. Но было и много хорошего. Например, что совсем скоро он покинет этом место, или, например то, что Шайбэй в безопасности, никем не тронутый после своего «визита». А самое приятное — в этот раз удалось не издать ни крика.       Можно ли было привыкнуть к боли? Лю Бинмо заставил себя поверить, что да. И теперь он мог так же уверенно сказать, что не издаст и писка, даже если его тысячу раз прокрутят на мече. Сегодня, к счастью удалось обойтись не то, что без подобных извращений, а без пыток вообще: Ван Бохай сидел поодаль напротив, на каменной скамье, с таким угрюмым лицом, будто у него кончились идеи, как ещё поиздеваться над человеческим телом. Но то лишь на вид. Мысли принца крутились вокруг предстоящего.       — Завтра пройдут первые переговоры.       — Мгм.       — Без тебя.       — Мгм.       — Думаешь, они справятся?       — Мгм.       Ван Бохай злобно хлопнул хвостом по полу.       — Напомни, когда это я отрезал тебе язык?!       Лю Бинмо вздохнул, поведя запястьями. Тонкая капля крови потекла вниз по руке, алой дорожкой очерчивая вздувшиеся вены. Наблюдая за тем, как Третий Генерал играет с ним в молчанку, Ван Бохай было подумал — а не сыграть ли ему тогда Зелёную Смерть, но быстро себя одёрнул, вспоминая выводы, к которым пришёл сегодня, сразу после того, как исцелённый после пыток Лю Бинмо вдруг выплюнул это «и всё?». «И всё!» Будто мало ему было вспоротой груди и вывернутых наизнанку конечностей, мало ему было выжженного лица и опалённого пламенем горла, мало ему было… Список всего, что он пережил, можно было перечислять бесконечно, и он по-прежнему просил больше. Это должно было радовать Ван Бохая, но, вопреки здравому смыслу, раздражало.       — Они постараются. Этого достаточно, — наконец сказал Лю Бинмо, оглядывая принца, широко расставившего ноги. Ноги у него были крепкие, сильные. Лапы — и подавно. Глядя на них, сами собой закрадывались воспоминания о том, как ему едва не раздавили череп прочным каблуком. Произошло это один большой час назад, но лёгкое давление в голове до сих пор ощущалось чётко.       — Простого старания будет мало. — Ван Бохай закинул ногу на ногу. — Я не намерен идти вам навстречу — ни шагу не ступлю. Если понадобится — на месте убью каждого. Более того… даже если чудом вам удастся вымолить у меня подписать этот чёртов договор, я с радостью пронаблюдаю, как вам всем снесут головы за предательство на родной земле. Сорвать военный поход, подстроить смерть южного наследника, без позволения так грязно влезать в политические разборки наперекор императору… Надеюсь эта белоглазая псина придумает вам казнь поизощреннее, чем мог бы я.       Лю Бинмо слушал его внимательно, не сводя глаз и почти не моргая. Он вникал в каждое слово, прокручивая его в своей голове, и всё больше погружался в раздумья. Наконец, осознав своё положение, выпрямился и выдал:       — Ваше Высочество, вы так проявляете беспокойство? Вы так добры. Этот покорный польщён вашей заботой.       Бохай распахнул глаза.       — Совсем охуел?! — он выпустил когти, едва не вскочив с места, но вовремя остановился.       Вот. Вот оно. Очередная манипуляция, на которую он больше вестись не намерен. Сменив драконьи лапы на руки, Ван Бохай медленным шагом подошёл к генералу и продолжил рассуждать:       — Ты знаешь, я ведь не слепой. И не дурак. Я уже давно понял, что ты специально меня провоцируешь. Язвишь, раздражаешь, просишь мучать тебя больше и дольше, так, чтобы умереть хотелось… И так из раза в раз. — ледяной, но удивительно мягкий палец проскользил по его горлу. Большая крепкая ладонь до боли сжала подбородок, заставляя задрать голову и взглянуть в яркие зелёные глаза. — Сначала я думал, что ты просто пытаешься насолить мне. Потом решил, что так ты, должно быть, надеешься, что я поскорее выплесну свой накопленный гнев и подобрею. Но теперь я вижу правду…       Лю Бинмо не пытался вырваться. Вместо этого он, глядя на чужое лицо, невозмутимо спросил:       — Я мазохист?       — Ты дебил, — шикнул Ван Бохай. — Всех пытаешься обвести вокруг пальца. Хочешь и империю свою спасти, и чтобы никто при том не пострадал. Готов ради этого страдать сам столько, сколько потребуется, и ещё в сто раз больше. Пытаешься усидеть сразу на двух стульях… — Северный принц наклонился ближе. Так близком, что его дыхание, обжигающе горячее в сравнение с руками, коснулось лица Лю Бинмо. — Только вот у тебя не получится: зад слишком тощий.       С тихим полурыком Ганя Те Чжао отстранился от своего пленника, вытирая испачканные руки. Лю Бинмо продолжал играть дурака: молча наблюдал, как его угнетатель двигается по пыточной, собирается, чтобы покинуть его. И вместе с тем продолжает недовольно причитать:       — Тем более — сколько бы ты не страдал, ты никогда не искупишь ни своих грехов, ни тем более чужих. Быть несчастным тебе вечно, от жизни к жизни, и каждый раз умирать собачьей смертью.       Было ли то проклятьем или предсказанием — неизвестно. Кровь продолжала бежать вниз по рукам, с каждым движением становясь смелее. Провожая взглядом тяжёлый плащ на широкой спине, Третий Генерал наконец расслабился, выдыхая, обвис на цепях как тряпичная кукла и прикрыл тяжёлые веки.       — Никогда я не думал, что смогу искупить вину.       Тихое признание вырвалось из него едва различимым шёпотом, но тонкие длинные уши, поймав его, предательски дёрнулись. Массивная дверь медленно закрылась за хозяином дворца. Темнота, холод и сырость привычно обволокли тело, и Лю Бинмо впервые за долгое время смог уснуть.       Ван Бохай привёл себя в порядок, как только вышел наружу. Убрав с себя неприятные запахи и грязь, он пошёл вверх по лестнице. Последняя встреча с Шэн-мэй прошла отвратительно, но он надеялся, что с того раза его милая мэй-мэй наконец стала благоразумнее. Тем более, тоска в сердце и муки совести не позволяли долго оставлять Хуэйшэна одного.       Заранее приготовленное блюдце персиков, нарезанных красивыми дольками, составило северному принцу компанию по пути до чужих покоев. За воротом рубахи лежало ожерелье сделанный специально для Драгоценного Сапфира, такое красивое и сияющее, что муха сесть побоится. Второго такого не найти было в поднебесной: созданный искусным мастером, сотканный из самых редких драгоценных минералов, камень в этом ожерелье был кристально-голубой, как ясное небо. В конце концов, даже если и это не поможет… Спрятанный в складках одежды, на поясе висел пузырёк, полный чистого, свежего мёда, коего больше нигде в Северном Море не достать.       Знакомая дверь на самой вершине по-прежнему была заперта и увешана цепями. Стража, верно стоящая у дверей, склонилась перед пришедшим господином, и ключами стала отпирать замки. Разрешалось это делать лишь несколько раз в день, когда служанки вносили трапезу, выносили ночную вазу и приходили сопроводить Его Высочество в купальни. Всё остальное время дверь оставалась заперта, и для всех, кто пребывал снаружи, казалось, что южный принц день изо дня скучает в тишине за запертыми дверями.       Ван Бохай не был исключением. Ему хотелось скорее спровадить людей прочь и выпустить наконец младшего брата наружу, позволить ему как раньше гулять, где вздумается, приставать, к кому вздумается и ни в чём себе не отказывать… Но сейчас он мог только задабривать того десертами и украшениями, руками слуг или собственными. Неспеша войдя в комнату, северный принц хвостом прикрыл дверь и посмотрел на младшего брата, сидящего у окна. Блюдце персиков отправилось на ближайший стол.       Шайбэй сделал глубокий вдох. Новый визит брата был неизбежен, и потому, только вернувшись в свои покои, он стал готовиться ко встрече, попутно скрывая все следы вылазки. Ради того даже пришлось сменить испачканные одежды на новые, куда больше напоминающие традиционный северный наряд. Пытаясь привыкнуть к тяжёлому костюму, он так и продолжал размышлять, что же выдало тогда, у третьего Судьи, его радость, а когда опомнился — ключ уже щёлкал в замочных скважинах.       В одночасье задумчивость сменилась тоской: веки наполовину прикрылись, плечи поникли, по комнате залетали тяжёлые вздохи. Этот принц был глубоко опечален и подавлен до глубины души.       Подметив каждую из этих деталей, Ван Бохай подошёл ближе.       — Как ты себя чувствуешь? Этот брат принёс сладких персиков, — учтя все прошлые ошибки, в этот раз он говорил тише, имитируя манеру верховного советника. У того куда лучше получалось ладить с детьми. — Шайбэев больше в поднебесной не найти, но эти по вкусу ничуть не хуже.       Ван Цайхун коротко кивнул, вновь вздыхая. И головы не стал поворачивать, стараясь донести, как ему плохо… Это сработало: кусая щёки изнутри и нервно мотая хвостом, Ван Бохай вновь присел к нему на край подоконника и снял с себя плащ, осторожно укрывая чужие плечи. Решив, что тот дрожит от холода, Ван Бохай сделал в голове пометку, что позже велит прогревать комнату сильнее.       Рукой он осторожно потянулся за пазуху, собираясь достать ожерелье… и замер, едва коснувшись цепочки. Сомнения закрались в его голову. Прежде, чем продолжить, северный принц резко спросил:       — Всё ещё думаешь об этой псине?       «Он не псина!» — захотел крикнуть Ван Цайхун, но только помотал головой.       — Я думаю о войне. — признался он, хмуря брови. — Мы проделали такой путь, чтобы прекратить её.       Взгляд небесных глаз устремился вдаль, где под тучным темным небом бегали как муравьи жители Бао. У каждого из них была своя жизнь. Кому-то не было и сотни, кому-то уже было больше пятисот. Кто-то, быть может, даже пережил больше трёх эр. Напоминая себе об этом, Шайбэй всё глубже погружался в негативные мысли. Его лицо темнело на глазах. Осознав свою ошибку, Бохай присел чуть ближе и снова стал говорить мягко.       — Переговоры начнутся уже завтра.       — Но согласится ли уважаемый старший брат на мир?       — Зависит от того, чем они готовы пожертвовать.       Поджав посильнее колени, южный принц снова грустно вздохнул. Светлые брови сошлись к переносице.       — Значит, не согласится…       Северный принц стиснул зубы. Этот мальчишка… Точно ли ему было уже сто шестьдесят? Просил больше не звать его сестричкой… А как иначе, когда ведёт себя именно как маленькая, капризная девица?!       Два вида дев окружали Ван Бохая с рождения и по сей день. Лишь два. Первые, как мелкая Яню, не получив чего-то, неустанно и упрямо требовали этого снова и снова, либо, взяв судьбу в свои руки, сами пытались заполучить, плюнув на всякие разрешения. И если уж с ними Бохай научился справляться, научился ладить, то второй не терпел всей душой: давя на его жалость и совесть, строя обиженные взгляды, милые красавицы всегда заставали его врасплох. Шэн-мэй был в их числе.       Северный Принц — жестокий и беспощадный убийца, Зелёная Смерть, Ганя Те Чжао, старший и великий непобедимый наследник, готовый каждого одним касанием раздавить как червяка… Но даже у него было слабое место.       Пытаясь подобрать слова, Ван Бохай упустил момент, когда Шайбэй сам продолжил говорить:       — Мне жаль их. Их всех. Драконы, люди — неважно… Все они не заслуживают смертей. — голос Ван Цайхуна был слабым и хриплым, будто каждое слово ему приходилось выдавливать через силу. — Те, кто мог прожить тысячелетия, больше не проживёт и дня, а те, кому дано меньше века, не могут насладиться даже столько коротким сроком… Думать об этом мне невыносимо. А думать о том, что мы можем прекратить этот кошмар, но ничего не делаем — невыносимо вдвойне.       При этих словах лицо Бохая снова потемнело. Раньше он терпеть не мог, когда другие так говорили, ибо, по его мнению, выживал сильнейший, а слабые погибали. Если кто-то был слишком слаб, чтобы выжить, это была его вина. Мир — не место для слабых, и только сильнейший должен решать его судьбу… Так он считал сто шестьдесят лет назад. Теперь подходит к концу его четвертое столетие. Теперь он единственный достойный правитель, и под его защитой — последнее оставшееся Море и кучка, маленькая кучка собственного народа, погрязшая в распрях и ссорах.       — Твой брат тоже не хочет смертей, Шэн-мэй. — Ван Бохай крепко сжал вспотевшие ладони в замок. — Но как мне жалеть их? Они не заботились о своём народе, и тем более не думали про наш. Как мне не желать им смерти? Что касается войны… Я делаю все, что в моих силах, чтобы предотвратить ее. Но я не могу торопить события. Мы должны отнестись к этому с умом. Если мы сделаем неверный шаг, это может привести к еще большему кровопролитию.       «Я не знаю, что будет хуже, Шэн-мэй. Дать людям шанс разрушить нашу империю или, заключив мир, дать ей самой разрушиться изнутри», — последние слова застряли глубоко в горле, так и не вырвавшись наружу. Северный принц помрачнел вслед за младшим братом.       — Дагэ. — Тихо позвал Ван Цайхун, украдкой глядя на старшего брата. — Ведь они тоже когда-то были не в лучшем положении. Помнишь, те времена, тысячелетия назад? Ты сам мне про них рассказывал, и мы вместе читали свитки. Не удивительно, что люди так обозлились на нас. Но мы все можем найти компромисс, правда? Можем, только надо хотя бы попытаться. Мы не враги…       Голос у южного принца был чуткий и тёплый. Он успокаивал, заставлял верить, мог бы в два счёта убедить в правоте. Но не того, кто знал все возможные последствия, кто знал, как всё это бессмысленно, и кто понимал, как чудовищно мал шанс на хороший исход. Ван Бохай устало выдохнул.       — Ты очень наивен, Шэн-мэй. Если бы всё работало так просто, то не было бы никаких бед во всей поднебесной.       Слова утешения лились из его рта, но Шайбэй уже не слушал их. Он оторвал взгляд от редеющей на улицах столицы толпы и осторожно достал из-под ворота любимое ожерелье. Зелёный блеск отразился в хищных глазах, и северный принц прервал свои речи. Отчего-то стало неспокойно.       — Что это? — спросил он, вгрызаясь взглядом в украшение, и Ван Цайхун, заметив его взгляд, затрепетал. Его глаза заблестели, а на щеках появился лёгкий румянец.       — Мое ожерелье. Господин подарил мне его, — пролепетал он с улыбкой, но быстро осёкся. Стоило выразится иначе, но слова уже слетели с языка, и оставалось только надеяться, что дорогой старший брат сам поймёт…       Но он не понял. Одно только ненавистное «господин» помутило его разум, и всю нежность сдуло бурей.       — Почему ты носишь такой мусор? — тихое рычание вырывалось изнутри. А ведь тогда, в прошлую их встречу, эта дрянь тоже красовалась на его шее. На тонкой, обнажённой шее, когда он смог снять с себя всё, но не посмел и коснуться цепочки, а Ван Бохай был слишком ослеплён гневом, чтобы заметить… Подарок, спрятанный за пазухой, подле сердца, будто начал обжигать кожу.       — М… Мусор?.. — в шоке Шайбэй едва смог выговорить это слово. Его глаза широко распахнулись: южного принца застали врасплох. Лёгким движением руки он отцепил убогую вещь с шеи младшего брата, не коснувшись его и пальцем. Так быстро, что Ван Цайхун, всё ещё ошарашенный, даже ен успел попытаться забрать дорогую сердцу вещь обратно.       Наигранная печаль в одночасье сменилась настоящей.       — И слепой увидит, что это дешёвка. — Ван Бохай небрежно крутил противную вещь в руке, желая поскорее её сломать. Разбить на части и растоптать в пыль, как сделал бы это с Третьим Генералом. Но рот будто уксусом облило, он продолжал язвить. — Просто ещё один способ унизить тебя, никчёмного. Камень явно подделка, и ничегошеньки не стоит, а цепочка будто из куска проволоки сделана!       Ван Цайхун слушал его внимательно, не перебивая. Хотелось возразить… но он не мог. В горле будто встал огромный ком, заставляя его глупо открывать рот, так ничего и не говоря. Каждое слово старшего брата выжигалось на сердце больнее любого тавро. Даже глаза у южного принца застыли, не в силах оторваться от ожерелья. Того самого ожерелья, которое он берёг с любовью каждый день!.. А теперь его отобрали и вертели в руке, как какой-то мусор. И обойдутся с ним, как с мусором: сломают, растопчут и выкинут…       Ван Бохай как раз решал, что из этого сделать. В конце концов, то ожерелье, которое принёс он, было куда красивее, оно было дороже, оно было лучше, чем этот бесценок!       «В этом Дворце всё было лучше, чем той сволочи в темнице, здесь всё было сделано для него, так почему он продолжает цепляться за любой мусор, который он кинул ему?!» — в глазах у Ван Бохая засверкали молнии. Его лицо потемнело. Громкий раскат грома раздался снаружи. Снова начался ливень.       — Он специально подарил тебе такую безвкусную вещь. Чтобы посмеяться над тобой. Показать, что ты такой же уродливый, как она, — с силой он жал в руке отобранное ожерелье, и когтем порвал золотую цепочку. Крохотные блестящие звенья рассыпались по подоконнику. Только камень остался в ладони, едва не треснувший. Сжав его в кулаке ещё крепче, Ван Бохай повернулся к Шэн-мэю.       — У этой собаки нет ни совести, ни вкуса, ни…       Но не договорил.       В ладони раздался треск.       Замер каменной глыбой, не смея шевельнуться. Вновь за окном сверкнула молния. Её блеск отразился в дорожках слёз на красных щеках. Глаза Ван Цайхуна были такими же красными, а губы дрожали, побледневшие. Тяжёлый плащ давно спал на пол.       — Я… сам его выбрал… — с усилием выдавил из себя Шайбэй, хриплым слабым голосом. — Потому что у этого камня цвет, как у глаз дагэ… Точь-в-точь такой же…       Его рот был предателем, самым настоящим. Потому что теперь он совсем не хотел говорить, но слова всё равно сами выходили изо рта. Каждое слово теперь пронзало Ван Бохая острой стрелой.       В сомнении он раскрыл ладонь обратно. Только сейчас, когда злость отступила, он смог ясно взглянуть на треснувший камень. В самом деле, как его глаза…       «…»       Комната погрузилась в молчание. Только гроза снаружи и всхлипы, которые южный принц никак не мог подавить, не давали забыться.       Шайбэй опустил голову и вжал её в плечи, пряча лицо. Золотистые пряди услужливо спрятали от чужого внимания. Он не хотел, чтобы всё так кончилось. Не этого он ожидал. Конечно, иногда он думал, а что скажет его брат, когда увидит это ожерелье. С самой покупки представлял, как тот обрадуется, что его совсем не забыли, что его любимый сяогэ так бережёт память о нём, что всегда носит с собой такое напоминание. Какая разница, кто его купил? Это ведь память, это символ чистой любви…       Но не может быть в мире всё так радужно. В самом деле, теперь Шайбэй считал себя наивным дураком. Хотелось убедить себя, что старший брат просто вспылил, что он не нарочно такое сказал, просто хотел ещё раз унизить в его глазах господина… Но в этот раз никакие уговоры не помогали себя обмануть. С каждой подобной мыслью только сильнее болело горло, а дышать становилось всё труднее. Глаза тоже стали постепенно болеть, и мир вокруг размылся. Только от тихого звона сбоку дёрнулись уши.       Утерев рукавом слёзы, Шайбэй заставил себя посмотреть в сторону брата снова.       Ван Бохай больше не сидел у окна. Он стоял перед ним на коленях и осторожно собирал в ладонь рассыпанные звенья.       Шайбэй ещё раз протёр глаза, боясь, что ему показалось, но нет. Старший брат продолжал собирать по частицам поломанное украшение. В тишине он подбирал по одному крохотному кусочку каждое, бранясь под нос, когда не удавалось подцепить очередное с первого раза. Шайбэй смотрел на него, игнорируя новые потоки слёз, и пытался успокоить дыхание. Он даже отодвинулся на самый край, чтобы его не боялись задеть.       Когда собрано было каждое, показалось, что и гроза стала тише, а тучи посветлели. Ван Бохай горсткой высыпал звенья в небольшой мешочек на поясе, и ещё раз посмотрел на треснутый камень. Он прикусил изнутри губу. Прикусил до крови, будто бы тайно наказывая себя.       — Это жемчуг.       Таков был новый вердикт. Утерев остатки слёз, Шайбэй продолжал молча смотреть на него, ожидая объяснений. Сглотнув, Ван Бохай продолжил, осторожно подбирая слова:       — Я сказал, что этот камень — дешёвая подделка, но я просто был зол и ошибся. Хоть он и выглядит как бесценок, но это всё из-за криворукой работы мастера. Это жемчужина лунного сияния — очень красивый и редкий камень. Я всё починю. Оно будет как новое, нет, даже лучше, дай мне только…       Ван Бохай едва не запнулся, когда его руки коснулась чужая, тёплая и нежная. Мягчайшие кончики пальцев огладили его руку, и по спине табуном пробежались мурашки. северный принц побледнел и замер, боясь лишний раз шевельнуться. Страх окутал душу, зато Шайбэй наоборот набрался смелости.       — Дагэ… отпусти его. Пожалуйста, — в сотый раз попросил он, опухшими красными глазами глядя в чужие, растерянные. — Ты знаешь, как мне плохо, пока он там. Ради меня… Умоляю, отпусти.       У северного принца не нашлось сил даже на то, чтобы сделать вдох. Только когда Шайбэй опомнился и убрал руку прочь, Ван Бохай судорожно сглотнул и, сжираемый анархией чувств, сам не понял, как кивнул. Без единого слова он осторожно снял с пояса пузырёк мёда и оставил его на столе, подле персиков. Так же, без единого слова, покинул чужие покои.       Шаг его как обычно был твёрдым и размашистым, и голова была поднята высоко вверх, но Шайбэй всё равно заметил, как едва потряхивало чужие колени. Тем более — обмякшие руки. Слёзы давно высохли, а дыхание стало ровным. Воспоминанием о произошедшем стали только забитый нос и головная боль.       «Да и какая разница!» — этот слуга, довольный, вытряхнул плохие мысли из головы. Он наконец-то сделал то, что от него просили. Своему господину он оказался полезен. Он вынудил наконец отпустить того из пыточной! Его боль и страдания окупились мгновенно в тройном объёме. Довольный, он аккуратно встал с окна, взяв тарелку персиков, и, полив их сверху сладким золотистым мёдом, стал бессовестно уплетать за обе щеки.       Ван Бохай, к тому времени спустившийся на пару этажей вниз, приостановил свой шаг. Пульс стал приходить в норму, и испарина на лбу постепенно исчезала, но ощущение чужой нежной руки всё ещё было ярким. От одного воспоминания северный принц начинал задыхаться. Тихий гул ветра пробирался сквозь каменные щели, и сквозняки гуляли по ледяному дворцу.       В глумящейся тишине Ван Бохай вытащил из-за пазухи приготовленное ожерелье. Будто отблески на воде оно сияло при малейшим свете, такое красивое, что глаз не оторвать… Скривив губы, с гримасой отвращения Ван Бохай швырнул его на пол. Чистым мелодичным звоном рассыпались по полу золотые звенья. Снова.       Не желая больше ни разу видеть его, северный принц грозными шагами продолжил спускаться вниз. Ещё немного мокрая ладонь продолжала бережно перебирать мешочек с поломанной дешёвкой. По коридорам эхом разлетелся звонкий хруст, но Ван Бохай не повёл и ухом, покидая холодную лестницу.       Драгоценный камень остался мусором лежать полу, раздавленный тяжёлым каблуком.