Орденские зарисовки

25 марта 1889 года В трапезной стоял такой шум, что услышать кого-то можно было только совсем рядом: пьянка в честь торжества Благовещения плавно переваливала за середину. Столы успели опустеть, кувшины с вином на них — смениться дважды. Некоторые охотники потихоньку начинали расходиться по своим кельям — как тот же Малагис, который, к удивлению Астольфо, покинул паладинский стол, не досидев даже час. Некоторые собирались группами, наплевав на номера отрядов и статусы. Кто-то пил. Кто-то болтал. В одном из углов трапезной нестройно затянули песню о легкомысленной девушке, которая крутила головы одновременно моряку, солдату и лавочнику. Астольфо сидел на самом краю, подальше от Роланда, и напряженно вертел вилку в руках. Есть уже не хотелось, вино он все равно не пил, и можно было бы тоже идти к себе — тем более, ни с кем сидеть и трепаться он не собирался. Но… — Все еще удивляюсь, как ты выходишь сухим из воды, — поймал он краем уха полный скептицизма голос Оливье — тот сидел по диагонали справа. — Тебя за твои фокусы должны уже раз десять поймать и не только из паладинов — вообще из Ордена вышвырнуть. Ринальдо рядом только снисходительно фыркнул и театрально развел руками. Приложиться к стакану с вином он уже успел хорошо так, поэтому едва не вписался ладонью Астольфо в лоб. Тот бросил на него возмущенный взгляд, но Ринальдо, кажется, вообще не заметил: — Ты просто завидуешь, что я умею общаться с людьми и добиваться от них нужного. — Не уверена, что дача взятки священнику на входе, чтобы он не сдал тебя, когда ты со своих шашней возвращаешься не в вечер выходного, как все нормальные охотники, а на рассвете перед самыми лаудами — это «общение с людьми», — Брадаманта в который раз плеснула себе в бокал из кувшина. Ринальдо нисколько не смутился. — Не взятка, а бескорыстная помощь доброму товарищу, которого я знаю годами, и который готов по-христиански простить мне мои мелкие слабости! Астольфо еще несколько секунд сверлил Ринальдо гневным взглядом — тот продолжал болтать что-то свое, начисто его игнорируя, — затем наконец цыкнул и отвернулся. Он действительно мог бы уже идти к себе — его за столом точно ничего не держало. Вот только среди всего прочего богатства, на которое расщедрился в честь торжества грандмэтр Фролло, стояло огромное блюдо с горой профитролей. Золотистые и хрустящие даже на вид, с нежно-желтым заварным кремом, которого было столько, что он вытекал наружу, они приковывали взгляд. — …Ну, в конце концов, у каждого могут быть свои обстоятельства и причины опоздать, — кажется, это говорил Роланд. — Иногда лучше действительно тихо пройти с утра, чем пытаться пробраться в катакомбы поперек отбоя. Оливье ответил ему тяжелым вздохом: — У Ринальдо причина всегда одна, пышногрудая, золотокосая, и что там еще он болтает обычно о «Глаза синие, как воды Ла-Манша». Наверное, снова торчал у нее до самого рассвета. — Да ты просто завидуешь, потому что у тебя только кратковременные интрижки, ни одна девушка не выдерживает твой мерзкий характер и бесконечное ворчание. А наша любовь с Анжеликой длится уже не один год! — Ага, не один год постоянных драм, проблем, разрывов во веки веков и потом не менее бурных схождений… Астольфо в очередной раз взял вилку в руки. Покрутил над пустой тарелкой. Положил. Снова взял. Сладости на столе появлялись только на двенадцать великих торжеств, и Астольфо считал это правильным: охотники были церковно-рыцарским орденом, они охотились на вампиров и ежедневно находились за волосок от смерти. Что-то такое детское как конфеты или пирожные не должно было присутствовать в их жизни. И все же сейчас профитроли — свежие, сладкие, только сегодня испеченные — соблазнительно поблескивали золотистой корочкой в свете астермитовых ламп. Астольфо еще раз бросил на них взгляд. Отвел. Проглотил клубок, застрявший в горле. — …Просто ты не знаешь Анжелику так, как ее знаю я, — гордо нес Ринальдо, не замечая ничего вокруг. — Ее округлые, похожие на лебединые крылья плечи. Нежную выемку внизу тонкой шеи. Фарфоровую кожу ее пышных бедер… — Так погоди, как раз Роланд-то знает… — начала было удивленно Брадаманта, но поймала взгляд последнего и умолкла. Астольфо глубоко вдохнул, пытаясь собраться с силами. Ему нужно было встать и уйти. Он уже давно не был ребенком, чтобы страдать по сладкому — нет, он был паладином, он вел в бой целый отряд, он убивал вампиров. Чертовы профитроли, или эклеры, или маделин, или шукет, или макароны, или еще что точно не должны были его интересовать. Такое стыдно было хотеть даже ученикам Ордена, что уж говорить о полноценных охотниках… — …Ты не представляешь, как внутри все замирает, когда ее тонкие пальцы касаются твоей груди, — продолжал заливаться соловьем Ринальдо, а его глаза все больше затягивало мечтательной поволокой. — Когда медленно ведут вниз, выписывая узоры, дразня одними кончиками ногтей… Он протянул наугад руку вперед, подцепил пальцами один из профитролей и с аппетитом отправил в рот. Астольфо проводил его трагическим взглядом. Конечно же, Ринальдо и близко не был образцовым паладином — честно говоря, Астольфо вообще не понимал, как его до сих пор не выбросили. И все же он так спокойно сейчас брал профитроль за профитролем, что невольно закрадывалась мысль: возможно, ничего страшного не случилось бы, если бы он, Астольфо, тоже позволил себе взять один. Даже не целый — только половинку. Просто попробовать, не больше. Его же сладкое совсем не интересовало, это была лишь минутная прихоть. Астольфо изо всех сил тряхнул головой. Нет, ни за что. Если бы за столом сидел только какой-нибудь Малагис, которому точно было бы все равно, который бы не стал трепаться о такой недостойной паладина слабости всем вокруг, возможно, Астольфо и попробовал бы — только попробовал! — только один профитроль. Но перед Ринальдо? Оливье? Роландом?! Ни за что! Святой Дионисий Парижский, только не на виду у Роланда! Лучше уж встретиться в бою с десятком вампиров, имея при себе только нож, чем это! — …А вчера Анжелика взяла шелковую ленту и завязала мне… — О пресвятая Дева Мария, умоляю, избавь меня от подробностей своих любовных похождений! Если тебе настолько плевать на то, где именно ты находишься, пожалей хотя бы мои уши, которые вынуждены слушать все то, что ты несешь! — Ринальдо, Оливье верно говорит. Там на тебя уже начинает бросать взгляды Шарль из-за стола мэтров, ты-то к нему спиной сидишь, а мне все эти взгляды прекрасно видны. Астольфо набрал полную грудь воздуха. Вот сейчас он встанет и пойдет к себе, и забудет об идиотских профитролях и Ринальдо, который уминал их за обе щеки… — Астольфо, бери тоже. Он резко повернулся на голос — и вытаращился: Роланд, перегнувшись через полстола, подсовывал к нему отобранное у Ринальдо блюдо. — Не стесняйся, это же не для одного Ринальдо стоит, — он улыбался от уха до уха своей дурацкой улыбкой. — Бери сколько хочешь. Астольфо почувствовал, как против воли начинают пылать кончики ушей. Роланд видел. Он заметил. Это было невыносимо. Ужасно. Катастрофически. — Мне это не нужно, — сумел он все же процедить сквозь зубы, собрав всю волю в кулак. Роланд заморгал своими огромными, бесконечно наивными глазищами. — Но ты так на них смотрел… — удивленно протянул он. — Раз за разом бросал взгляды, я же видел… — Я сказал, мне это не нужно! — Астольфо сорвался на ноги, чувствуя, как предательский румянец переползает с ушей на щеки и шею. Мгновение он стоял, не зная, что ему делать — позор, такой невыносимый позор, Роланд, который и так его воспринимал, как ребенка, и так вечно смотрел снисходительно, заметил столь жалкое проявление слабости! — а потом развернулся на каблуках и вылетел из трапезной.