***
Вскоре после того, как вампир ушел, в комнату входит человек в черных длинных одеждах и странной маске со скорбной улыбкой, держа в руках небольшой нефритовый поднос со свежими фруктами и другими закусками. Сглатывая подступившую слюну, Се Лянь хватает пару кусочков, пока фигура в черном проходит по темной комнате: зажигает свечи, вынимает чистые вещи из большого шкафа (который кажется забит всякой другой одеждой) и наконец, открывая еще одну дверь, которую Се Лянь поначалу и не заметил. Пар врывается в спальню и Се Лянь удивленно открывает рот. — Даочжан, ванна готова. Она зачарована так, чтобы вода оставалась все время горячей, так что вам не следует беспокоиться о том, что она остынет, если вы вдруг захотите полежать подольше. Пожалуйста, не стесняйтесь и дайте знать, если вам что-то потребуется. Почтительно поклонившись, слуга выходит из комнаты и дверь с легким стуком закрывается следом за ним. Се Лянь, ошеломленный происходящим, возвращается к еде, и когда наконец утоляет голод, то решает принять ванну. Он предвкушает погружение в теплую воду: почти недоступную для него роскошь, ведь принц едва ли мог позволить себе оплатить даже ночлег в комнатенке какой-нибудь захудалой харчевни. Изредка, конечно, выпадал удачный день и ему удавалось выручить достаточно за уличные выступления или выгодно продать собранный хлам. Однако даже в таких случаях он решал сберечь деньги, чтобы купить еды. Холодная речная вода и колодцы вполне удовлетворяли его в большинстве случаев. Выпутав себя из одеял и простыней, Се Лянь сползает с кровати и топает в ванную комнату. Она выложена гладкой плиткой, поблескивающей в неровном пламени свечей и влажный воздух каплями оседает на ее поверхности. Но Се Лянь нигде не видит бадьи — вместо нее посередине комнаты мраморный бассейн и над его прозрачной гладью клубится пар. На краю бассейна стоит поднос со всевозможными видами мыла, маслами, мочалками, губками и ароматными травами. Потянувшись к поясу на одежде, Се Лянь замирает, внезапно понимая, что эти шелковые одеяния на нем — не его. Он густо краснеет и закрывает руками лицо. Понятно, что Сань Лан не позволил бы ему лечь в постель в грязной и окровавленной одежде, но это означает, что кто-то раздел его. Сама по себе эта мысль не вызывает беспокойства — все же когда-то он был наследным принцем и привык к тому, что слуги помогали ему с одеждой… но сейчас? Никто не прислуживал ему так уже очень давно, если не считать того, что однажды с него содрали все доспехи и забрали оружие, пока Се Лянь валялся без сознания на поле битвы. И мысль, что о нем мог так позаботиться хозяин этого места… Принц сдавленно стонет. Он… ох, ну какой же он дурак, ему не следует смущаться. В конце концов, какое чувство собственного достоинства могло остаться у него — старого, проклятого и забытого божества. Во всяком случае, ему следует быть благодарным за проявленную доброту. Ко всему прочему он еще и перебинтован — раны на руках, боку и шее промыты и аккуратно перевязаны. Пытаясь отмахнуться от чувства, что его щеки вот-вот загорятся, Се Лянь поспешно раздевается, складывая одежду и окровавленные повязки в аккуратную стопку. Жое остается на руке — ей тоже не мешало бы помыться. Се Лянь осторожно погружается в горячую ароматную воду. Она приятно покалывает кожу, Се Лянь же зажмуривается, ожидая что от горячей воды свежие раны будет щипать, но… ничего не происходит. Удивленно хмыкнув, он осматривает себя. Порезы от падения ярко выделяются на его молочной коже, но они зажили и покрылись корочками. Даже та глубокая рана на боку затянулась снова, хотя кожа вокруг нее щедро испещрена желто-фиолетовыми синяками. Другими единственными свидетельствами его падения с обрыва и встречи с вампиром являются только ноющие мыщцы и… Взгляд Се Ляня прикован к едва заметным следам от укуса, что оставил Сань Лан на его предплечье. Он почти расстроен тем, что от укуса не останется шрама. На его теле никогда не остается шрамов. Отогнав эти мысли подальше, принц откидывается назад, чтобы еще немного понежиться в ванне, позволяя остаткам усталости, скопившейся в измученном теле раствориться в горячей воде. Жое соскальзывает с его запястья, радостно плещется и вьется в воде словно угорь, то и дело подплывая к Се Ляню и шутливо щекоча его. Хихикая, Се Лянь ловит ленту и помогает ей намылиться — хотя обычно на ней не оставалось грязи, но именно его кровь оставляла пятна, если он не был осторожным. Наконец, выстиранная основательно лента взмывает над бассейном, чтобы отряхнуться от воды и капли легко скатываются с белого шелка. Он выходит из бассейна только когда кожа на кончиках пальцев сморщивается от воды и облачается в одежды из тонкого шелка цвета слоновой кости, что оставил на краю бассейна слуга в маске. Его собственного посеревшего и изодранного облачения нигде не видно. То, что оставил слуга, тем не менее особенно не отличается от привычных ему монашеских одежд, однако сшито по всей видимости из дорогой ткани. Се Лянь ведет пальцами по аккуратным швам, а широкие рукава усыпаны маленькими вышитыми цветами. Гладкая, словно масло, ткань скользит по его разогретой после ванны коже и переливается в неярком свете золотистым блеском. Это ощущение роскоши для него теперь уже совершенно ново — за долгие годы скитаний он привык одеваться в одежду из дешевых и грубых тканей — только на это и хватало его более чем скудного заработка. Он не привередлив. И не может себе это позволить. Лучшая одежда, которой он сумел разжиться за последнюю сотню лет, была вручена ему заплаканной вдовой. В тот момент ему захотелось расхохотаться — несмотря на все пережитые лишения, чувство юмора его не покинуло, и он сумел ощутить ироничность происходящего. Это ощущалось правильным — частенько принцу самому казалось, что он просто ходячий мертвец и ничего больше. Осторожно, чтобы ненароком ничего не порвать, он запахивает и завязывает дорогие одежды. Се Лянь благодарен за них, но понимает, что в первозданном виде быть им от силы недели две — изящная вышивка на рукавах превратится в торчащие спутанные нити, а яркая ткань потускнеет и будет перепачкана грязью. Се Лянь делает себе мысленную пометку, чтобы попросить свою старую одежду обратно, когда придет время покинуть владения вампира. Стук в дверь раздается в то мгновение, когда принц собирает часть влажных волос в привычный пучок. Это тот слуга в маске. — Приветствую, даочжан. Мой хозяин хотел бы узнать, предпочтете ли вы поесть в своей комнате или, возможно, вам будет интересно разделить с ним трапезу в главном зале? Се Лянь мигает. Интересно, каково это вообще — обедать с вампиром? В его голове невольно мелькает яркая картина — блестящий от крови хищный рот и белые клыки. Он усилием воли отмахивается от видения. Слуга (назвавшийся Инь Юем, правда Се Ляню стоило некоторых трудов, чтобы выпытать его имя) ведет его по длинным коридорам обширного поместья. Из арочных окон открывается потрясающий вид на усыпанное звездами небо и тонкие алые занавеси трепещут от вечернего ветра. Они миновали множество великолепных резных дверей и богато обставленных комнат, прошли через пышный сад и наконец попали в просторный зал, вход в который был скрыт за изысканной занавесью из бусин. Отодвинув занавесь в сторону, Инь Юй делает знак Се Ляню, чтобы тот прошел внутрь. Се Лянь благодарит его и едва войдя, замирает с широко раскрытыми глазами. Поистине, здесь не пожалели роскоши. Высоко под потолком потрясающие люстры сверкают неземным светом, на гладком мраморном полу расстелен огромный белый меховой ковер, а лакированная мебель усыпана множеством мягких подушек. В центре всего этого великолепия на огромном диване из черного нефрита, расположился Сань Лан — воплощение опасности и кошачьей грации. Он облачен в алое и усыпан драгоценностями от заостренных кончиков ушей до черных лакированных сапог, что украшены тонкими серебряными цепочками. Что-то серебристое и полупрозрачное трепещет крылышками на кончике его длинного пальца. Стоит Се Ляню приблизиться, как он выпрямляется и призрачное создание растворяется в воздухе облачком дыма. — Добро пожаловать, гэгэ, — радостно приветствует он Се Ляня. — Пожалуйста, присаживайся, — и с этими словами немного двигается в сторону, освобождая местечко на длинном диване. Кивнув в знак уважения, Се Лянь опускается на почтительном расстоянии и поворачивается, чтобы поприветствовать хозяина поместья. И на мгновение теряет дар речи, когда, подняв голову встречает пронзительный взгляд не одного, а двух обсидианово-черных глаз. Конечно, что-то он мог и не помнить в точности, но горящий алый глаз с расширившимся от голода зрачком и повязку на другом не так-то легко забыть. Теперь же… немного поразмыслив, он вспоминает что где-то слышал о том, что вампиры могут менять свой облик. Приглядевшись, Се Лянь заметил, что Сань Лан выглядит чуть моложе и уже в плечах, чем то грозное существо, с которым он столкнулся в овраге. Черты смягчились — словно опасный клинок убран в ножны. Однако кое-что осталось неизменным — и в этом облике он сохранил дикую и необузданную красоту. Се Лянь гадает, какой же из обликов настоящий или же… это опять маски? Осознав, что он пристально смотрит на вампира уже какое-то время, принц отводит взгляд и виновато прокашливается. — Сань Лан, у меня не хватает слов, чтобы отблагодарить тебя за гостеприимство — наконец говорит Се Лянь, складывая руки на коленях. Кошачьи глаза вампира щурятся в улыбке. Се Лянь удивлен перемене в его поведении: он спокоен и расслаблен, во всех движениях чувствуется ленивая уверенность, не осталось ни следа от отчаяния или пугающей жажды убийства, что окружали его во время их встречи. Тем не менее, у Се Ляня ясное ощущение, что он сидит в одной комнате с сытым тигром. — Не стоит благодарности. Гэгэ оказывает мне невероятную честь одним своим присутствием, — тихо отвечает Сань Лан и в его голосе Се Лянь слышит исключительную искренность. — Как было сказано ранее, я сам в неоплатном долгу перед тобой, ведь ты спас меня. Если что-то понадобится, то сообщи сразу же — я немедленно пошлю слуг. — Ах, и все же я так безмерно благодарен тебе за то, что позволил мне остаться здесь и подлечить раны. Я не смею дальше причинять неудобства своим присутствием. Мысленно Се Лянь уже прикидывает, как долго он на самом деле может здесь задержаться, прежде чем Госпожа Неудача найдет его. Поместье слишком огромное, слишком роскошное — ему отчаянно не хочется, чтобы из-за него начался пожар или здание рухнуло. На его счету и так слишком много катастроф. — В самом деле, не стоит беспокоиться. Надеюсь, гэгэ будет считать это скромное обиталище своим домом и после того, как поправится — я был бы очень этому рад. С замирающим сердцем Се Лянь отводит глаза в сторону, пытаясь унять затеплившуюся надежду и снова бормочет бесконечное спасибо. Сань Лан же просто смотрит на него и глаза его блестят. — Раз уж мы заговорили о выздоровлении, Сань Лан, а как долго я спал? Я… мои раны выглядят гораздо лучше, чем я ожидал. — Три дня, — отвечает вампир. — Кажется, гэгэ действительно требовался хороший отдых. Надеюсь гэгэ простит мою самонадеянность — я ухаживал за ранами, пока ты спал. Что-нибудь болит сейчас? Голос его звучит ровно, однако на непринужденном выражении словно змеятся трещины — чувство вины мелькает в спокойных чертах лица, когда его взгляд останавливается на синяках и царапинах, усыпавших руки принца, что выглядывают из широких рукавов. Жое плотно укутала шею принца, скрывая еле заметные царапины поверх проклятой канги, но Се Лянь не стал утруждать себя, чтобы перевязать остальные почти зажившие раны, сочтя это бессмысленной тратой свежих бинтов. Сейчас же он жалеет о своем решении, видя горестное выражение Сань Лана. Се Лянь спешит успокоить его. — О, Сань Лан, со мной все в порядке! Честное слово, они всего лишь выглядят так ужасно. Клянусь, у меня ничего не болит. Что-то меняется в выражении лица вампира после заверений Се Ляня, хотя пальцы начинают беспокойно теребить край одежд. —Я рад. Однако в будущем гэгэ следует быть осторожным, ран все-таки довольно много. И… я сожалею, что некоторые из них — дело моих недостойных рук. Мне нет прощения за то, что я причинил тебе боль. В его голосе отчетливо слышно раскаяние. Сань Лан опускает глаза и наклоняет голову, расставив руки по сторонам и сжав пальцы. Выступившие желваки на скулах выдают его состояние. — Ох, Сань Лан, я не виню тебя ни за одну царапину! Я ведь говорил, что ужасно неудачлив, так что мне не привыкать к такому состоянию, — тараторит Се Лянь. — Я постараюсь больше не падать в овраги, обещаю! И в любом случае, с твоей стороны было очень любезно позаботиться о моих ранах и позволить мне передохнуть здесь, огромное спасибо тебе за это еще раз. Тебе не нужно извиняться, и…. — Гэгэ, ведь я чуть не убил тебя, — между красивых бровей вампира пролегает глубокая складка. — Ты вправе бояться меня, а не благодарить. — Но… я не боюсь, — растерянно моргает Се Лянь. — Сань Лан не причинит мне вреда. — Я уже причинил. Се Лянь нетерпеливо вздыхает. Он забыл о том, каким упрямым может быть этот вампир! — Но ты ведь ненамеренно! Сань Лан, я уже давно простил тебя. Ты умирал от голода. Я не мог знать, как все обернется, когда наши пути пересеклись, но я сам решил тебе помочь и не жалею об этом. Я без раздумий готов сделать это еще раз. Так что… пожалуйста, поверь мне. Неосознанно он тянется к руке Сань Лана и замирает, увидев, как напрягается вампир. Это почти незаметно, но… Се Лянь убирает руку. Между ними повисает тягучая тишина, пока наконец Сань Лан не сдается и поднимает на него глаза. Выражение его лица смягчается. — Если гэгэ действительно так думает, то он слишком добр ко мне. Напряжение между ними постепенно спадает и оба молча, решают пока оставить этот разговор. Вместо этого, Се Лянь заполняет тишину бездумной болтовней, то и дело восторгаясь красотой поместья и продолжает благодарить Сань Лана, которого все это очень увлекает. Вампир, к его чести, оказывается прекрасным слушателем и расслабляется под напором речи Се Ляня; между ними снова воцаряется непринужденность. Откуда-то доносится звон колокольчика. Сань Лан утвердительно хмыкает. — Ужин готов. Я надеюсь гэгэ не против поесть здесь, но с удовольствием проведу в обеденный зал, если так для него будет удобнее. Диван достаточно длинный, чтобы на нем могло поместиться с десяток человек и Се Лянь не сомневается, что найдется место для нескольких блюд. К тому же, ему не хочется нарушать то хрупкое ощущение дружеского общения, которое им удалось сейчас создать. — Отлично. Сань Лань кивает. Из-за расписной ширмы в зал вплывает вереница изящных женских фигур и у каждой в руках позолоченное блюдо. Грациозно подойдя ближе, они выкладывают их на столик, который появился перед Се Лянем словно по волшебству, и, поклонившись, удаляются вихрями клубящегося шелка. Удивленно распахнув глаза, принц разглядывает каждое блюдо: сочные поджаренные овощи, посыпанные семенами кунжута; аппетитные кусочки запеченного мяса, политые пряным соусом, пышные баоцзи, горы дымящегося риса; османтусовые пирожные, бобовые пряники и еще множество других блюд, которые Се Лянь не сразу распознает. Вряд ли это можно назвать обычным ужином — это настоящее пиршество! — Сань Лан, тут слишком много всего! Вампир неопределенно качает головой. — Если гэгэ что-то не нравится, то, пожалуйста скажи, я немедленно пошлю за чем-нибудь другим. Бессильно качая головой, Се Лянь все так же не сводит взгляда с принесенной еды. — Нет, нет… Большое спасибо, я… Я очень благодарен и уверен, что все это очень вкусно… Пристальный взгляд Сань Лана прожигает кожу. Се Лянь знает, что таращится, но ничего не может с собой поделать. Ему наливают ароматный чай, и принц благодарно принимает изящную керамическую чашечку, бережно держа в ладонях и согреваясь от ее тепла. Он вежливо отказывается от предложенного вина, но охотно тянется к одному из сладких пирожных. Сань Лан не притрагивается к еде, что заставляет Се Ляня задуматься. Насколько ему известно, вампиры не могут питаться обычной едой, но… наверняка есть что-то, чем он может побаловать себя пока Се Лянь ест? По его настоянию, Сань Лан делает жест и появляется еще одна женщина. Приняв из ее рук небольшой прозрачный кувшин, Сань Лан отпускает ее, наполнив чашу. На первый взгляд в кувшине вино, густого темно-красного цвета. Се Лянь, конечно, знает ответ, но не может удержаться от вопроса: — Это…? — Ах, не переживай, гэгэ. Это вино, правда из моих личных запасов. В некотором роде… смесь. — вампир одаривает его коварной улыбкой и немного помедлив, продолжает. — Но если это смущает тебя, то пожалуйста, дай знать. Прикрыв глаза, Сань Лан делает неспешный глоток. Се Лянь отводит взгляд слишком поздно и замечает, как острый язык вампира слизывает яркую капельку, готовую сорваться с его губ. Жидкость из чаши кажется слишком вязкой, чтобы быть обычным вином и то, какие следы она оставляет в уголках его рта… Се Лянь уже на середине второго куплета сутры этики, прежде чем осознает, что делает и отчаянно пытается не краснеть. О Небеса, но почему, он… он ведь не должен быть так взволнован видом Сань Лана, который просто… Просто пьет. И… Се Лянь набивает рот едой, чтобы отвлечься от этих мыслей, прикидывая, нет ли среди пиал, что перед ним, одной достаточно глубокой, чтобы в ней утопиться. Ужин проходит непринужденно. Пока Се Лянь ест, Сань Лан развлекает его беседой о всяких разностях. Принц ловит себя на мысли что общество вампира нравится ему гораздо больше, чем он ожидал — Сань Лан невероятно умен и харизматичен, но с отчаянной склонностью к озорству и поддразниванию, и радуется, когда Се Лянь в ответ на его слова улыбается или краснеет. И все же, Се Лянь отчаянно пытается не замечать, как замирает его сердце каждый раз, когда Сань Лан, обнажая острые зубы, смеется и этот глубокий мелодичный звук заполняет весь зал. Пытается не думать о том, каково было ощущать эти блестящие клыки на своей горячей коже пару дней назад… или это было давным-давно? Не то что чтобы принцу удается унять свои мысли, но кое-как ему удается продержаться до конца трапезы и к тому же, о чудо! — ничего не опрокинуть и не разбить. Наконец Се Лянь наедается так, что уже не может проглотить и кусочка. Он съел гораздо больше, чем собирался, потому что проголодался гораздо сильнее, чем думал. Откинувшись на спинку, он наслаждается этим позабытым ощущением сытости, лени и полного удовлетворения. Блюда и тарелки со стола вмиг унесены по мановению руки вампира. Видя, что принц, кажется никуда не собирается двигаться, Сань Лан говорит с улыбкой: — Гэгэ не устал? Надеюсь, я не мешаю ему отдыхать, я и так украл столько его времени. — О нет, нет, я уже отдохнул достаточно. Может быть, Сань Лан…? Вампир смеется. — Как меня может утомить общество гэгэ? Его присутствие меня только бодрит. Се Лянь внезапно давится слюной, а Сань Лан продолжает: — Тогда, если гэгэ не устал, то окажет ли он честь этому недостойному, сыграв с ним в одну небольшую игру? Я так давно не встречал достойного соперника. На столике, где была раньше еда, появляется доска Го. Неудивительно, что Сань Лан оказывается грозным противником: он находчив, упорно выстраивает свою стратегию и при этом часто использует вместо проверенных и действенных приемов неожиданные и дерзкие. Он делает все словно играючи и Се Лянь находит это крайне привлекательным. И снова все, что делает вампир, кажется ему привлекательным. Увлекательным. Каждый смешок, каждое незлобное поддразнивание, каждая улыбка — словно живительный бальзам на уставшую от одиночества (хоть и привыкшую к нему за столетия) душу Се Ляня. Принц гадает, страдал ли когда-нибудь от одиночества сам Сань Лан? — Так нечестно, Сань Лан! — восклицает он, когда вампир внезапно захватывает один из его камней. Игра идет на равных — они кружат вокруг друг друга, и ни один пока не может одержать верх. Клыки обнажаются в хищной улыбке. —О? И что же в этом нечестного? Клянусь, я не использовал никаких уловок, чтобы завоевать территорию. Просто капельку удачи. Вампир подмигивает ему, накручивая прядь черных как вороново крыло волос на длинный изящный палец, и его колдовские глаза блестят ярче звезд на ночном небе. Это очень отвлекает Се Ляня. Белый камень внезапно выскальзывает из непослушных пальцев принца и со стуком падает на диван. Оба одновременно тянутся к нему и сталкиваются кончиками пальцев, и будто пробежала искра — мимолетное, едва заметное соприкосновение, но Сань Лан тут же отнимает руку, словно обжегшись. Желудок Се Ляня неприятно крутит. Может быть причина в том, что он еще чувствует вину, вспоминая их схватку в овраге или же… он и вовсе не стал бы тогда так запросто касаться Се Ляня, если бы не умирал от голода? Было ли это прикосновение вызвано простой необходимостью? Но… он был тогда таким нежным и ласковым. Он держал Се Ляня словно величайшее сокровище. Выводил незнакомые узоры на его запястье. Се Лянь подумал было… Усилием воли принц останавливает этот поток мыслей. Сомкнув пальцы вокруг камня, он безмолвно ставит его на доску. И вместе с этим шелестит занавесь из бусин, впуская кого-то в зал. Вошедшим оказывается какой-то тощий человек, немедленно склоняющийся в глубоком поклоне. Сань Лан, не меняя положения тела, лишь холодно кивает ему. — Говори. — Чэнджу, извините, что отвлекаю, но обстоятельства требуют вашего внимания. — человек кланяется так низко, что кажется, вот-вот достанет носом до мраморного пола и выглядит, словно ожидает немедленной и жестокой расправы. — Прошу прощения, господин. Дело не терпит отлагательств. Сань Лан недовольно цокает. — Хорошо. Ожидай меня в главном зале, — командует он. В голосе отчетливо слышно недовольство, но все следы раздражения сменяются извинительным выражением, когда Сань Лан снова смотрит на Се Ляня. Он не торопится уйти тут же, лениво крутя какое-то время в ловких пальцах свой черный камень, прежде чем положить его на доску, искусно разрушив тем самым один из продуманных Се Лянем ходов. Уже пересчитывая свои дальнейшие ходы, Се Лянь мысленно вздыхает, но тут же отвлекается от игры. Не в силах унять любопытство, он все же спрашивает: — Чэнджу? — Ах, — выглядя несколько пристыженным, Сань Лан выпрямляется. — Гэгэ, этот недостойный просит прощения за то, что был не совсем откровенен. Помнишь, я говорил тебе о том, что на моих землях ты в безопасности? Се Лянь кивает. — Я правитель этого города и земель, что его окружают. Все это — мои владения, — поясняет вампир. — За мной ходит определенная слава и за долгие годы я был известен под многими именами; сейчас же меня называют «Хуа Чэн», отсюда и «Чэнджу». Се Лянь понимающе кивает. — Хуа Чэн, — тихо произносит он, словно пробуя имя на вкус. Оно вполне подходит ему. — Значит мне следует… Вампир отрицательно качает головой. — Я бы предпочел, чтобы гэгэ продолжал называть меня «Сань Лан». Из уст гэгэ это звучит просто замечательно, надеюсь он не станет обращаться по титулу к этому бедному вампиру. Сверкая глазами, он игриво дует губы. По шее Се Ляня прокатывается волна жара, и он, сглотнув, молча кивает. — А сейчас, прошу прощения, но я должен ненадолго отлучиться. Наша игра еще не окончена; если мы оставим доску как есть, гэгэ не будет против продолжить ее позже? — Ох, да, конечно! А все хорошо? Может быть, я могу чем-то помочь… — О, в этом нет необходимости, не переживай. Пожалуйста, просто отдыхай, я все быстро улажу. И после без дальнейших промедлений, Сань Лан — Хуа Чэн — покидает зал, и его силуэт в алых развевающихся одеждах, мгновенно исчезает, стоит только занавеси из бусин сомкнуться за его спиной со звонким перестуком. -/-/-/- Пользуясь случаем, Се Лянь отправляется в сад, через который он проходил ранее. Инь Юй беззвучно появляется перед ним и ведет туда, незаметно отойдя в сторону, когда они добираются до входа. Движения этого человека похожи на волны тумана, словно он привык жить в тени; готовый в любой миг раствориться или немедленно появиться по зову. Се Лянь гадает, какую должность занимает Инь Юй, кто он — личный слуга, проводник или телохранитель…? У него складывается впечатление, что человек в маске является кем-то более значительным, чем кажется. Пока что, кроме женщин, что безмолвно прислуживали им во время ужина и перепуганного гонца, он не видит никого, кто свободно передвигался бы по поместью — ни стражников, ни других гостей. Пышный сад цветет, несмотря на надвигающуюся зиму. Се Лянь выходит в ночь, отодвигая в сторону густую завесу из цветущей глицинии, что обрамляет вход. Ступая по мягко освещенной мощеной тропинке, он идет вдоль извилистого ручья, что протекает под сводчатыми мостиками и наполняет небольшие прозрачные пруды, в зеркальной поверхности которых отражается мерцающее сияние сотен светлячков. Вереница белоснежных лотосов цветет в мягком иле у воды, переплетаясь с пышными кувшинками; а дальше кусты усыпанных росой пионов и лилий слегка колышутся под пламенеющими кленами. Напевая что-то под нос, Се Лянь шагает дальше, вдыхает сладкий запах цветов и влажной земли. Прохладный воздух пронизывает легкий ветерок, несущий нежный аромат расцветшего ночью жасмина. Принц находит резную скамейку недалеко от пруда и садится, аккуратно подобрав полы одежд, чтобы не запачкаться. Сад, должно быть, зачарован, чтобы оставаться в таком состоянии непрестанного цветения. Когда-нибудь ему хотелось бы иметь такой же сад, изобилующий овощами, цветущими деревьями, зреющими плодами и лекарственными травами, которые он посадил своими руками. Довольно причудливая мечта, которой не суждено сбыться из-за его неудачливости. Он знает по своему опыту, что все растущее на земле, обречено увянуть или сгнить, стоит ему лишь прикоснуться. Здесь его, медитирующего, и находит Хуа Чэн, когда первые лучи восходящего солнца слабо красят небо в бронзу и лазурь. Веки Се Ляня вздрагивают, когда он слышит его шаги и цепочки на начищенных сапогах мягко звенят. Странно, но вампир напоминает кота, что ступает совершенно бесшумно, и которого выдает только колокольчик на шее. Подавив смешок от этой мысли, он поворачивается, чтобы улыбнуться Хуа Чэну и хлопает по скамейке рядом с собой, приглашая присесть. — Прошу прощения, гэгэ. Я сожалею, что заставил тебя ждать. Подвигаясь и освобождая больше места, Се Лянь отмахивается от его извинений. — Все хорошо, Сань Лан? — Ммм. Просто разбирался со всякой всячиной, — отвечает вампир. — Обычные дела, ничего серьезного, правда. Се Лянь кивает. Что это было за дело, которое потребовало вмешательства самого градоначальника? Не из-за этого ли вампир был так тяжело ранен при их встрече? Но, наверное, дело легко разрешилось — сейчас он выглядит совершенно спокойным и алая одежда в безупречном порядке. — И все же, я хочу загладить свою вину, — тихо рокочет Хуа Чэн. — Если гэгэ не очень устал, то не хочет ли он завершить нашу игру? С этими словами он встает и протягивает руку Се Ляню, который моргая, словно сова в полдень, смотрит на него. Спустя мгновение, Се Лянь вкладывает свои пальцы в прохладную ладонь вампира и от этого прикосновения по коже бегут мурашки, позволяя помочь ему подняться. Принц пытается — безуспешно — унять свою радость от того, что Сань Лан теперь не отшатывается от его прикосновения и чувствует, словно прошел какое-то важное испытание. Они играют до утра. Се Лянь выигрывает. Он подозревает, что Хуа Чэн ему поддался и требует немедленного реванша несмотря на то, что вампир настаивает на том, что принцу нужно немного передохнуть. В конце концов, сделав всего лишь два хода в новой партии, он предательски зевает. Смех Хуа Чэна преследует его всю дорогу до собственной комнаты.***
Жизнь приобретает определенный порядок. Се Лянь просыпается каждый день после полудня и встает, чтобы, отодвинув тяжелые занавеси, впустить в комнату ласковые лучи солнца, льющиеся сквозь широкие окна от пола до потолка. С тех пор как он попал сюда, Се Лянь спит как убитый, спокойным сном без сновидений. Достает одежду из набитого шкафа (Хуа Чэн настоял на том, чтобы он брал вещи оттуда), выбирая самую простую и стараясь не думать о том, что все, кажется, сшито специально для него. Его старую одежду и помятую шляпу вернули — причем их починили и подлатали так, что они выглядят лучше, чем когда-либо. Одежду Се Лянь аккуратно сложил на столике возле кровати, чтобы переодеться в нее, когда он решит наконец покинуть поместье. Принц берет шляпу в руки и благоговейно ведет рукой по изящному узору из бамбуковой соломы, прежде чем привычным жестом повесить ее за спину. За долгие годы он столько раз латал эту шляпу, что сомневается, осталась ли в ней хоть одна соломинка нетронутой, но это на самом деле, не так важно. Се Лянь часто присоединяется к Хуа Чэну за ужином и по настоянию принца стол теперь каждый раз не ломится от многочисленных яств. Завтракают они обычно в тихом уголке сада, под тенью старой ивы, чьи ветви густым зеленым покровом скрывают их от остального мира. За этой завесой их разговоры текут легко и непринужденно, пока Се Лянь жует пышные паровые булочки, едва ли не мурлыкая от удовольствия. Иногда вампир отпивает глоток-другой из своей чаши, иногда достает кусок дерева и что-то вырезает, пока они болтают о том и о сём. Кажется, у него нет потребности в настоящей еде, как у Се Ляня; он никогда не говорит о жажде и ни о чем не просит, и тем более не говорит про его кровь. У него поистине золотые руки — он с легкостью вырезает из дерева растения и цветы, что их окружают и его творения настолько правдоподобны и изящны, что кажется, могут улететь от дуновения ветерка. Первый вырезанный цветок он безмолвно протягивает Се Ляню с нечитаемым выражением лица, но то, как его пальцы держат стебелек выдает его волнение. С бьющимся сердцем, Се Лянь прижимает цветок к груди, словно это величайшее сокровище, а потом вещица занимает почетное место на его прикроватном столике. Невзирая на время суток, Хуа Чэн никогда не прячется от солнечного света; Се Лянь выясняет, что на земли вокруг вампир наложил чары, которые особым образом пропускают свет, облегчая жизнь для молодых ночных созданий — таким образом солнечные лучи скорее раздражают их, чем поражают насмерть. — Разбираться каждый день после заката с новыми палеными останками моих неживых горожан прибавило бы хлопот, — ворчит Хуа Чэн, смахивая деревянные опилки с листика гинкго, что обретает очертания в его ладони. — Хотя, надо признать, некоторые из них заслуживают такой судьбы. Прямые солнечные лучи мало действуют на самого Хуа Чэна, но, несмотря на свое могущество, он все же предпочитает вечерние часы. И именно в это время город оживает. Они проводят вместе самые лучшие часы угасающего дня, бродя по обширным угодьям и беседуя до самой ночи. Се Лянь не может припомнить, когда он столько разговаривал с кем-либо и его кто-то действительно слушал. Хуа Чэн смотрит на него, словно он единственный человек на земле, словно на свете не существует никого, кто бы смог так же единолично завладеть всем его вниманием. Принц не обманывает себя, допуская мысль что это действительно так, но… ему и в самом деле приятно — быть услышанным, быть центром чьего-то внимания. Чувствовать чью-то заботу. Хуа Чэн показывает ему обширную библиотеку, заполненную древними свитками и толстыми рукописями, на изучение которых может уйти целая жизнь. Вампир звонко смеется, когда видит неуемную радость Се Ляня при виде его оружейной — глаза древнего бога сверкают от удовольствия, покуда он разглядывает огромную коллекцию разнообразного оружия. Се Лянь, раскрасневшись, порхает вокруг, рассыпая бесчисленные похвалы всевозможным мечам. — Ух ты, а можно… Можно потрогать? — спрашивает принц, наклонившись над искусно вырезанной рукоятью сверкающего меча длиной, наверное, не менее четырех чи. — Разумеется, гэгэ. Не стесняйся. Се Ляню не нужно повторять дважды. Он привыкнет к спокойному сну, к тому, что его вкусно кормят, окружают заботой, развлекают разговорами и позволяют делать все, что ему захочется. И что потом? Времена, когда он был избалованным принцем, ушли в прошлое, и ему стоит помнить об этом. И все же, ничего не волнует его кровь так же, как искусно выкованный меч, а оружейная Хуа Чэна полна ими. Се Лянь не может ничего с собой поделать и позволяет восторгу от увиденного захлестнуть его с головой. Они часами говорят об оружии, обсуждая историю каждого клинка и техники боя. — Гэгэ столько всего знает! Он должен сразиться со мной как-нибудь, — улыбается вампир сияющему Се Ляню, который вытаскивает из ножен изогнутую саблю и оценивающе крутит ее в руке. Он задумывается о том, использует ли вампир все это оружие или просто собирает его — ведь Хуа Чэн смертельно опасен и сам по себе. После ужина Хуа Чэн настаивает на том, чтобы они во что-нибудь играли — стратегические игры вроде Го или сянци, в которых Се Лянь хорош или же пытали удачу, бросая кости или играя в карты, в чем Се Ляню совершенно не везет. Он часто задумывается, откуда у вампира столько времени чтобы развлекать его — неприметного монаха, найденного в овраге — и не заниматься ничем серьезным, когда у него под началом целый город. Но Се Лянь и не возражает. Он обнаруживает, что жаден до общества хозяина поместья, отчаянно впитывая его смех и каждую хитрую улыбку, как умирающий от жажды путник. Неподдельная искренность вампира заставляет что-то в глубине души Се Ляня вспыхивать жарким светом и радостью. Каждый вечер вампир спрашивает о его ранах. Иногда Хуа Чэн берет его руки в свои и осторожно осматривает исчезающие следы, прежде чем посмотреть на Се Ляня из-под угольно черных ресниц и прошептать, что раны его гэгэ не зажили достаточно, и ему следует остаться еще на какое-то время. Принц не возражает; в этот момент он способен только пытаться унять дыхание и предательское сердце, что пускается вскачь неровным галопом. Когда Се Лянь возвращается к себе в комнату в нежные предрассветные часы, все его мысли занимают изящные и прохладные как мрамор руки и то, как они ощущались на его коже; как с точеных лукавых губ слетали поддразнивания; он гадает, какова же на ощупь эта непокорная грива шелковистых иссиня-черных волос. Его мучают картины того, как вампир, будучи в особо игривом настроении, неосознанно и почти непристойно облизывает жемчужные острые клыки кончиком языка; не может перестать вспоминать, что он чувствовал, когда кровь покидала тело, чтобы быть выпитой этим голодным жадным ртом. Как тогда легко вампир пригвоздил его к земле и как нежно он касается принца сейчас. Судя по тому, что тело вампира излучает тепло, а не холодок, Се Лянь может сказать, что тот пьет гораздо больше, чем во время их трапез и эта мысль вызывает к жизни противные ростки ревности, которые принц безуспешно пытается подавить. Се Ляню не составляло особых трудов держаться особняком от плотских радостей. Он всегда с легкостью отмахивался от любых попыток соблазнения. Аппетитные тела, манящие прикосновения и сладкий развратный шепот на ухо… ничего из этого на него не действовало. Он не забыл слова своего Наставника о том, как важно сохранять свое золотое ядро, несмотря на то, что проклятые канги запечатали его духовные силы. Но Се Лянь давно перестал надеяться на то, что ему, никчемному собирателю мусора и воплощению неудачливости, удастся снова вознестись, хотя соблюдение выбранного когда-то пути самосовершенствования уже вошло в привычку. Столетия воздержания дались ему легко еще и потому, что он почти всегда был один –люди жили и умирали рядом с ним так же легко, как сменялись времена года. Но сейчас он все время думает. О том, как благоговейно вампир смотрит на него, когда думает, что Се Лянь его не видит. О том, что иногда ему кажется, что Хуа Чэн знает гораздо больше, чем говорит и никогда не спрашивает, как Се Лянь мог так долго скитаться среди трех миров. О манере речи, что кажется почти знакомой, словно он родом из тех времен и мест, что и Се Лянь, воспоминания о которых принц уже давно похоронил. Изысканных цветов, что вырезает вампир на прикроватном столике с каждым днем становится все больше. Он изнемогает от того, как ему радостно, когда Хуа Чэн рядом. Напоминает себе о том, что ему больше нельзя привыкать ни к чему хорошему. Он страшится момента, когда всему этому придет конец и ему придется уйти, чтобы снова бесконечно скитаться в одиночестве по миру смертных.