***
По ощущениям прошло секунды две, Нил только глаза успел закрыть, как оказался вероломно разбужен чем-то слишком фамильярно топчущимся на его груди. Наглый зверь тянул его за воротник, топтался по лицу и прикусывал руки. - Брысь! – Терпение Нила истекло тогда, когда зверь попытался залезть в рукав, разум разумом, инстинкт самосохранения инстинктом, а лесные были совершенно не прочь лишний раз украсть еду и у братьев сильнейших. – Я живой ещё, ничего тебе не дам, убирайся. Барсук – а это был именно он, большой и тяжёлый зверь с белой, разделённой двумя чёрными полосами на три части мордой – фыркнул и начал стремительно, неестественно расти. Рыжий тут же признал ошибку: - Прости, прости, не сразу понял что это ты. Что-то произошло? Муджина – барсучий оборотень, по природе своей они малоконфликтны, мягки, но тем не менее в гневе невероятно грозны. Рене обладала лучшими маскировочными навыками из всех лесных ёкаев, мастерски могла притвориться как безобидным лесным барсуком, так и человеком любой наружности. Арсенал её был не так обширен, как у ёкаев-енотов, древняя магия которых была направлена на маскировку, однако навыки притворства заслуживали восхищения и неприкрытой зависти: в барсучьей форме она ни одним движением носа или уха не показалась бы странной другому барсуку, в человеческой любой крестьянин признал бы её просто заблудшей путницей. Рене ходила за горы чаще даже братьев ласок и никогда не возвращалась с пустыми руками, чёрствые злые крестьяне, всегда с опаской встречавшие и при первой же возможности гнавшие остальных ёкаев прочь с вилами и огнём барсучихе показывали свои радушные стороны, нагружая ту едой и утварью. - Произошло, - проурчала девушка, становясь ногами на шаткую ветку и отряхивая небесно-голубое одеяние с вышитыми на нём облаками – сама делала, не от людей. Для неповоротливого зверя она на редкость хорошо управляла собой в пространстве, Рыжий лично знал трёх некомата, делавших это гораздо хуже, даже он сам при высокоразвитом, как у птицы, вестибулярном аппарате вынужден был схватиться за ветку всеми конечностями и начать тихо подмаливать духа клёна, чтоб в полую голову того не пришло сбросить надоедливых седоков. – ничего бы не было – так я тебя бы и искать не стала, спал бы себе спокойно. В самую листву забрался, знаешь сколько искала? Долго! Они спрыгнули. Девушка легко, будто и была для этого предназначена, парню же удалось лишь неловко спланировать, полураскинув крылья и неловко врезавшись в тополь. Она отвела назад круглые барсучьи уши, чёрными гребнями резко выделяющиеся на фоне белоснежных волос, и что-то пробормотала. Поманив птицу за собой рукой, она случайно рассыпала порывом ветра собравшихся поглазеть на барсучиху светлячков, днём напоминавших скорее небольшие шарики меха или клочки шерсти, но помогать собраться им обратно не стала, зная, что грубыми своими человеческими движениями лишь навредит. Сопровождаемая колонией светлого пуха, скрылась среди деревьев – будто растаяла, но при свете нет разницы между серым, сливающимся с лесом коротким хвостом барсука и яркой бело-голубой расцветке одежды не было, острое птичье зрение сто очков вперёд любому даст. Мягкий ветер приятно обдувал лицо, чистил перья, за ночь поднакопившие лесного мусора – паутины, листьев, коры - заставлял длинные рукава описывать широкие, неровные дуги. Всё ещё хотелось спать, птице явно нужны дополнительные два часа отдыха. Нил не гадал, что случилось и куда его ведут: случиться могло что угодно, от пожара в одной из частей их священного леса до находки кем-то красивого камня. За год жизни бок о бок с ёкаями он уяснил, что те, в общем-то, любят собираться без повода и проводить время вместе. Они вышли на поляну пятнадцать минут прогулочной ходьбы и три пресных лепёшки из рукава спустя. За столько лет поляна вполне заслужила зваться Поляной, на ней устраивались пиршества и редкие фестивали в честь сошествия богов, обряды изгнания, запечатывания, распечатывания, свадьбы и остальное - всё, что касалось духов этой части леса. Место было широким, ровным и живописным, посреди вытоптанного бесчисленными гэта, тапочками, лапами, копытами и просто ногами неровного круга цвета шафрана в островке душистой зелени росло обширное, свежее и изгибающееся, как бонсай, дерево, окружившее себя великим множеством зелёных облачков собственных листьев. Дерево брало своё начало в центре круга, пересекало безжизненную Поляну и самыми дальними своими ветвями уходило обратно в лес, служа великолепным мостом зелени. В ветвях Дерева, что росло на Поляне водились духи, птицы, обезьяны, жуки и бог знает кто ещё, оно было полно жизни, но жизни мирной, жизни дружного муравейника, не той, что кишит в глазах того сумасшедшего лесного бога, который лежит сейчас под горой и беспокойно дремлет, а будить его нельзя ни в коем случае. У Дерева потрескавшаяся сухая кора, а ещё сидеть на нём на удивление неприятно, и Рыжий подозревал, что оно само того захотело, иначе не один лесной житель построил бы свой дом прямо на нём, а тяжёлого веса деревья не любят, и ладно, заберись на него стайка кицуне, у них всё равно домов как таковых нет, но семья ёкаев-медведей, енотов или просто община склонных к накопительству могла бы стать серьёзной угрозой. Поэтому лесные облюбовали лишь ветви, и на ствол никто не посягал, на него разве что вешали изредка связки фонарей и разноцветные гирлянды. Сейчас Поляна казалась пустой. Это было немного странно, такого её состояния Нил не видел уже давно, но, возможно, он просто не был достаточно часто. Он и муджина обошли дерево, за ним стоял одинокий самодельный прилавок с кучей глиняных фигурок, деревянных тотемов и маленьких куколок. На фоне обширной площади он выглядел безнадёжно потерянно. За прилавком стоял призрак женщины в свадебных одеяниях: она появилась в лесу совсем недавно, на пути к жениху бандиты выволокли её из паланкина и закололи, тело не было ни найдено, ни похоронено, вынужденную вечно скитаться по лесу беднягу до сих пор украшал яркий макияж и высокая торжественная причёска с короной феникса. Около лавочницы даже собралась небольшая толпа ёкаев, правда разговаривали они больше между собой, чем с купчихой. Около прилавка стояло ровно восемь лесных. Нил не пересчитывал, не было нужды, он знал, что все уже собрались и ждут лишь их с Рене. Их, на самом деле, должно было быть семеро, но, если Рыжий не ошибался - а он не ошибался, черт возьми, даром что ли за луной ночами наблюдает - сейчас был пятнадцатый день седьмого месяца, и мёртвые люди и нелюди сходили на землю с неба дружным потоком. В теории. На практике то была разрозненная негодующая масса, то и дело из общего незримого, протекающего выше облаков ручья скидывающая товарищей на землю, как мешки с рисом. Сет принимал участие в процессе впервые, но все могли бы поспорить, что его с его буйным характером и неприкрытой враждебностью к окружающим его "высадили" задолго до прибытия в лес. Сейчас он висел в полутора чи над землёй, подогнув ноги, и в последнем своём похоронном наряде выглядел почти даже и не мёртвым. Ни у кого ещё из их вечной компании не было привычки наблюдать за течением времени, каждый праздник они воспринимали с одинаковым удивлением, и Рыжий не удивился бы, окажись темой сегодняшнего сбора встреча Сета. По традиции праздновать встречу с мёртвыми в лесу полагалось в доме, но дом в компании десятерых ёкаев был только у Рене. Они правда порой проводили там вечера, но каждый раз устраивали такой грандиозный беспорядок, что чаще раза в год она никого из Лисов не пускала. Муджина теорию опровергла, тихо появлению Сета удивившись, но тактично промолчала. — Вау, не прошло и десятилетия. - Поздоровался Аарон. Приступами дружелюбия камаитачи не отличался. Дэн, чёрная как ночь лисица с шестью потрясающими хвостами, откашлялась и обвела всех взглядом. — Доброго дня всем собравшимся. Как вы знаете, Лисы, наша разрозненная, но держащаяся вместе группа много кому перешла дорогу. И... Ах, чего это я. Простите, ребята, вчера перед тануки выступала. Вкратце - Ники, охотясь за... за кем вы трое там охотились? Ладно, неважно. Ники вчера нашёл Воронов. А Вороны нашли Ники. - Дэн помрачнела, с ней и вся команда. Настало время рассказать об иерархии леса. На её вершине находится народ тенгу, величественные воители, призванные охранять лес и жить в нём. Тенгу живут на окружающих лес горах, где строят не гнёзда, не дома - целые города. Они враждебны к людям, но это не значит, что ёкаи получают их расположение, вовсе нет - люди-вороны живут особняком, полагаясь лишь на сородичей. На втором месте цуру, племя прекрасных журавлей. Высокоразвиты, строят роскошные чистые храмы и дворцы на самых пиках гор, там, куда нет доступа никому, кроме них. Впрочем, в этом отдельном лесу ситуация несколько иная: могучие тенгу давно пали и смешались с недзуми, крысиными оборотнями, перебрались жить в их грязные норы, начали нападать на каждого, кто пытался взять лес под защиту, переходил дорогу лично им или просто являлся достаточно невезучим для столкновения с племенем шерсти и перьев. Они гордо звали себя Воронами, и по силе им всё ещё не было равных. Племя цуру же перебралось на низменные горы и приняло в города всех желающих, на их мощёных камнем площадях можно было встретить представителей всех духов, от групп дружелюбных инугами или хищных хэби до оживших за века пользования зонтов или тех странных духов, имя которых все забыли, потому что встретишь их нечасто, да и говорить они не умеют: голов отдельно от лошадей и лошадей отдельно от голов. Тенгу не нападали на журавлей, ведь те не стремились к власти, но каждый лесной житель знал, к кому можно пойти за советом и приютом. Эти два племени портили всю пирамиду, ей-богу. Остальные же в неё вписывались: чем выше вид на лестнице иерархии, тем он малочисленнее, так духов деревьев было не счесть, а берущих под контроль магию многохвостых лис в лесу было четверо. На самом-самом верху пирамиды, выше тенгу и цуру, находилась ещё одна птица: один из четырёх священных зверей, повелитель юга, бессмертный феникс, единственный, легендарный и неповторимый властитель огня, бессмертия, солнца, концентрации, метемпсихоза и чего только ему не приписывают. По слухам, он жил где-то в лесу, и, спроси вы случайного ёкая, он обязательно бы подтвердил, сказал бы что не раз Фен-хуана видел, а вот описать бы не смог. Получалось почти забавно. В сложную иерархическую пирамиду феникс, кажется, не встревал и ни на кого не претендовал, так что его не считали. Лисы... были небольшой кучкой ёкаев, собравшихся вместе под гнётом обстоятельств. Непринятые своими видами, они нашли друг друга и дрейфовали вместе, как кучка слипшихся муравьёв, упавших в ручей. Прибьёт ли их к берегу, утонут ли, вытащит из воды какой-нибудь сердобольный – никто не знает. Их было девять с половиной – девять живых, один мёртвый. Сет был когда-то óни, был воином, был тем, кто постоянно твердил о ненависти к этому месту, к сородичам и безобидным светлячкам, а после пожертвовал собой, уводя людей подальше от гор. Никто не оценил жертву. Лисы, эта разношёрстная группа лесных духов, конфликтовала, казалось, со всеми и сразу – уводили добычу у охотящихся волков, собирали травы на чужих территориях, воровали еду. Каждый житель леса и некоторые горцы знали их как воров, хулиганов и любителей жить за чужой счёт, а мысли об отсутствии у Лисов своего места тяжело хрипели во их головах, придавленные возмущением и сплетнями. Не было ничего удивительного в том, что местные пернатые крысы сделали их одной из своих целей. Поляна молчала. Призрак невесты из вежливости тоже, хотя видно было по дёргающемуся призрачному хвосту, что ей не терпелось задать кучу вопросов. Первым подал голос Мэтт, второй из трёх кицуне, тёмно-бурый лис с роскошным шлейфом из шести хвостов: - Надо бежать. Из нас среди людей могут скрыться только Рене и Нил, но лес сейчас гораздо опаснее. В конце концов, - вздохнул он, подняв глаза к небу, избегая чужих глаз. Лис был большим миролюбцем, а ещё он в этих местах вырос. Говорить было стыдно и горько. – Никогда не поздно поджечь город и втихую уйти. Мысли тревожно кружили в воздухе, как слетевшиеся на гниль мошки. Трудно было понять, где чьи – они одинаково гудели и летали беспорядочно, сталкиваясь друг с другом и падая на землю. А Лисы неподвижно стояли, все, за исключением пятихвостой Элисон, нервно туда-сюда ходившей. Бедняга испытала много потрясений сегодня. Самым спокойным из собравшихся был Сет, задумчиво и холодно рассматривающий землю. «Спокоен, как покойник» - пронеслось в голове Рыжего, прежде чем он понял причину: действительно, чего покойнику волноваться, второй раз не умирают. Не ему это говорить, а всё же. - Будем рассуждать здраво, - прохрипел Кевин. Он в любой ситуации пытался выставить себя рациональным человеком с хорошим самоконтролем, но было видно, что он сильно паникует. К его словам все прислушались: Кевин знал Воронов как никто другой, недзуми их стаи подобрали его и взрастили в строгих правилах, оставив кучу шрамов. Он дослужился до правой руки руководителя Воронов, а после при первой же возможности сбежал, только золотой отсвет среди деревьев и видели. Лисы, принимая Кевина в свои ряды, боялись расправы, но единиц в своре перьев и шерсти было много и никто никем не дорожил. - Да, гений, только логики нам здесь и не хватает, - закатил глаза Сет, скрестив на груди луки. - А мёртвых не спрашивали! – вступился за Кевина Ники, старший из ласок, горой стоявший за свой микроотряд из пяти духов. Сейчас он явно переборщил и, должно быть, не подумал о последствиях, потому что Сет, холодный и отрешённый, мгновенно вспыхнул, приобретя даже, казалось, какой-либо цвет, и ему потребовалось меньше секунды на то, чтобы приблизиться к камаитачи и замахнуться. Мэтт рванул за ним, но предотвратить удар не успел. Ники, впрочем, легко увернулся от удара, присев. Сет потерял равновесие, в то же время спина Ники послужила трамплином двум палевым ласкам, в полёте уже начинающим размахивать лапами-серпами, набирая скорость... Ласок в воздухе перехватил Нил. О́ни оттащил Мэтт. Они оба вмешались слишком поздно – Мэтт из-за низкой в сравнении с молниеносными камаитачи скорости, Нил – потому что не видел необходимости – но как раз вовремя для предотвращения массового кровопролития. Рыжий не раз видел потасовки команды камаитачи с командой кицуне, четыре на четыре, и чаще всего обходилось без большой крови, но сейчас Лисы были раздражены, испуганы и злы, ему не хотелось интересоваться, чем всё может закончиться. - Кевин, говори, мы тебя слушаем. – Рене прикрыла глаза и спрятала руки в рукава, а голос её был ровным и спокойным. Она в этот момент напоминала Нилу Кевина своей попыткой казаться дружелюбной и невозмутимой: пернатый не был уверен, заметили ли другие, но руки под рукавами были массивными, барсучьими, и, если бы он был заинтересован в спорах, то поставил бы что угодно на то, что под веками серые обычно глаза барсучихи были в этот момент бездонными чёрными. - Спасибо, дорогая. Итак, вернёмся к нашим Воронам: они, не для кого не секрет, жестоки, безжалостны и по характеру действий похожи скорее на стихийное бедствие, проще смириться, похоронить мёртвых и отстроить разрушенное, чем проклинать их на чём свет стоит. И, знаете, сравнение со стихией действительно удачное: как и лавина, как и наводнение, они приходят, буйствуют и уходят, в безопасном месте их можно переждать. Вот и выходит, что побег – не единственный вариант, и искать надо не способы скрыться, а место, которое Воронам не найти за... – Кевин сделал паузу, водя руками по одному ему известной схеме, производя какие-то подсчёты. – Три недели. Плюс-минус ещё одна, но думаю всё же три. Один из удерживаемых пернатым зверьков устал висеть, обернулся в человека – в, судя по белой одежде, Эндрю – и, воспользовавшись невозможностью Рыжего держать его дальше, ударил того под дых, выбивая воздух из лёгких. Из правой руки выпала вторая ласка и, безболезненно приземлившись, запрыгнул на плечо Ники. Кицуне кинули на сцену тревожный взгляд, но больше никто никак не реагировал. Больно, на самом деле, не было, неожиданно скорее, могло бы быть гораздо хуже. Должно быть, камаитачи уже почти успокоился, повисев под струями холодного ветра. Эндрю тоже был видом стихийного бедствия и злиться на него не имело смысла, хотя и хотелось порой. - Сколько у нас времени на поиски? – задал вопрос Аарон. Кевин честно сказал, что имеет ни малейшего понятия, по его расчётам их уже должны были достать. Хозяйка лавки предложила им уйти к цуру. Элисон возразила, мол, вариант неплох, но из этой богадельни они тоже периодически воровали. Лавочница предложила купить у неё оберег от злых духов. Они тактично промолчали, только Эндрю фыркнул, смеясь – кого им, себя отпугивать? Да и не помогают талисманы, нечисть притворяется просто, гораздо легче жить рядом с людьми, когда они угрожают бусами и бумажками вместо вил. Все усердно думали. К тануки обращаться не было смысла, Элисон украла весь их редис на прошлой неделе, а еноты долго хранят обиды... Чести ради, они до сих пор его не съели и внушительная часть краденного сушилась в кладовой Рене. - Что насчёт берлоги? – спросил Рыжий. Эндрю, стоявший ближе всех, неопределённо покачал головой, остальные тоже сомневались. Идея не была плоха, особенно учитывая обстоятельства, однако... Рене откровенно скривилась. Лисы, они ведь разгильдяи каких свет не видывал, редкостные лоботрясы и рекордные шалопаи, за вечер умудрялись поставить с ног на голову аккуратный дом коллекционерки всего, что поддавалось коллекционированию(так изъяснялась сама Рене, Нил же втихую внёс муджин в список видов, подверженных патологическому накопительству). Он не мог не вмешаться: - Я не могу поручиться за их поведение, но, надеюсь, ты поверишь мне, если я скажу что в состоянии помочь тебе с уборкой. Рене зажмурилась и отвела назад уши. Она знала, что выбора нет, и всё же каждая разбитая посудина, когда-то кем-то подаренная, каждый порванный мешочек, трагически слезами рассыпающий содержимое, каждая сломанная полка, перед гибелью треском своим отчаянно умолявшая злодеев вразумиться – всё это бесчисленными ранами оставалось на нежном сердце духа. Выход пришёл неожиданно и в последнюю секунду, прямо как любовники в рассказываемых крестьянками историях. - Магов нет. – произнесла она, и, догадавшись, что этого мало, добрая четверть собравшихся лесных смотрела с недопониманием, решила дополнить: - Тенгу – мастера поиска, им не составит труда отыскать вход в нору ни за печатями, ни за листьями. Я не говорю что мы ничего не можем, - бросила она Элисон, хотевшей уж было возразить, что лисья магия пригодна и для пряток. – Но нам и недели не продержаться, куда уж там три. Ещё проблема: никто нас выгораживать не будет. Лес многоглаз, и, увидь кто-либо, куда мы уходим – стопроцентно увидят, можно не сомневаться, - Воронам скажут, нас отыщут в первый же день. Мэтт уточнил, что значит «стопроцентно», и задал наконец вопрос, мучивший всех кицуне: спросил, сколько это, три недели. После ответа они заметно сникли и согласились, нервно размахивая семнадцатью хвостами. Поднялся неприятный ветер, беспорядочно закруживший в воздухе оседающую на одежде и волосах пыль, но просить лисиц остановиться было бессмысленно, эмоциональность хвоста остановить практически невозможно, это знали все, у кого хвост, собственно, был. Нил поднял глаза в небо, ища там ответ. Ответ появляться не спешил, зато были видны стайки птиц, летающие над площадью, весело щебечущие и до отвратительного беззаботные. Кто-то из них летал с веточками и пухом в клювах, кто-то – с жуками и гусеницами для птенцов, но большинство наслаждалось своей беззаботной жизнью в сытости и спокойствии. Лес был плодороден и дружелюбен ко всем, кто не стремился к присвоению, животные и мелкие духи в нём жили свободно. А выше птиц – лёгкие белые облачка, каждое уникально, и Солнце. Оно, яркое как улыбка ребёнка, должно было слепить глаза, но Рыжему было нипочём, его глаза были созданы для наблюдения за огнём. Огнём... - Нам нужно, чтобы нас не нашли, или чтобы нас не достали? – Начал он, торжественно, почти что победно пройдясь глазами по собравшимся. - Чтобы не достали, - нахмурился Кевин. – Чего ты хочешь? - Думаю, есть идея. Рабочая, но помогать Рене убираться будете вы. Дом можно окружить пламенным куполом, неделю я точно продержусь, а после... Последнее слово мало кто услышал. Да и последнюю фразу тоже, Рыжий сам её договаривал машинально, отвлёкшись на издающийся откуда-то сверху шум. Остальные уже давно наблюдали за небом, но когда Нил запрокинул голову, моментально получил по лицу мягким белым крылом. Сбитый журавль с громким «Кур!» перевернулся в воздухе и на миг поднялся, выравниваясь, а после изящно спустился на землю, как наверняка планировал изначально, и изогнул шею, прямо как цапля. Лисы позволили себе выдохнуть, узнавая старого знакомого по манере держаться, но не до конца, - лично им цуру могли нести не только благие вести, особенно в уязвимом положении. - Добрый день! – махнул крылом Джереми. – Прости что задел, Нил. Сет? Здравствуй, а ты чего тут? Ах, да, день духов. Рене, замечательно выглядишь. Кевин, просто здравствуй. Без лишних вступлений, нам нужна помощь: нет, вы не подумайте, мы уже сейчас достаточно сильны, особенно вот эти трое, -неопределённый мах крылом, обводящий всю поляну и ни о чём особенно не говорящий - но чем больше тем лучше, к тому же вы довольно сильны, к чему лишние жертвы. Рыжий спиной чувствовал направленные на журавля недоумённые взгляды. Он и сам, должно быть, синими глазами своими выражал беспомощность и непонимание законов мира. - Что с лицами? – прощёлкал цуру, отражая их недоумение. - Что-то не так? Вы не готовы? - Куда ты их приглашаешь? – очнулся спокойный, как пульс покойника, Сет. - Как, вы не помните? Где-то, ммм... месяц? назад, когда недзуми бушевать стали, я пообещал пригласить вас на государственный переворот. Так вы в деле?***
Лес наверху свеж, чист и полон жизни. Под землёй живого тоже полно, но трудно представить, кто, кроме крыс, может наслаждаться соседством с червями, личинками и лесной Бог знает кем ещё. Поживёшь здесь, и белые жуки начнут копошиться в волосах и перьях. Это было ужасно неприятно первое время, но свободолюбивое когда-то племя тенгу уже давно не видело в этом проблемы. Может годы, а может и десятилетия. Он не знал, сколько тут пробыл, потому что его не выпускали, но достаточно долго, чтобы помнить свой народ чистым, благородным и чествующим богов. Среди бесчисленных побед одно поражение – и вот результат. А кто победил-то. Крысы. Одни из тех, кого они когда-то поклялись защищать. Подлые, как оказалось, твари. Если бы ему снова дали шанс решить, изгонять ли из долины крыс, он бы... Должно быть, снова сделал бы выбор в пользу тварей. Потому что так, кажется, правильно. Бедный, глупый старый ворон. Как больная птица, он зажмурил глаза и постарался подумать о хорошем, как и всегда, когда тяжёлая тоска вдруг догоняла и придавливала. С каждым вздохом те времена становились всё дальше, с каждым отливом мужества воспоминания становились всё туманнее. К сегодняшнему дню он едва мог вспомнить яркие цветовые пятна, окружавшие когда-то его нескончаемым потоком. Птице хватало и этого, и он отгонял от себя мысль о том, что, возможно, каждый раз из быстрой круговерти пропадало по цвету и однажды он наверняка закроет глаза, а картинка не изменится – всё та же темнота маленькой пещерки, тяжёлые цепи, копошащиеся в стенах личинки, непонятный мусор на полу – то ли мелкие кости, то ли какие-то обломки. Конечно, он был несвободен. Конечно, ему было здесь плохо, цепи натирали руки, глаза слепли от постоянной темноты, руки слабели от голода и отсутствия солнца. Если его не кормить, он не умрёт – статус не позволяет и сила воли. Крысы как узнали, обрадовались неимоверно – в день на такую ораву много еды уходило, должно быть, один ненакормленный рот и то спасение. Сидит, усмехается. Правитель у тенгу был мудрый, но такой глупый, наивный совершенно. Невесть сколько здесь сидит, а в добро всё верит. И ведь даже описывать тут нечего, ничего не меняется, ничего не происходит, застыло время в его узкой пещерке, движение – лишь жуки. Рассматривать их совершенно не хочется, но он всё равно иногда рассматривает, проверяя, не ослепли ли глаза совсем. Кажется, ещё нет. Иногда крысы проходят по туннелю, размахивая своими тонкими лысыми хвостами, задевая сыпучие стены своих же собственных коридоров. В последнее время ходят активнее, он слышит их и пару раз, кажется – уверенности в этом нет – проходили и мимо его темницы в дальней части крысиного подземного лабиринта. Может, что-то у них сейчас происходит, а может просто расплодились недзуми, с врановыми технологиями, должно быть, позволить себе могут. В открытом проходе мелькнула длиннохвостая тень, что-то кому-то пронзительно визжа. Виски пронзило болью тысячи стрел, она стремительно расползалась и в итоге охватила всю голову. В тишине уши совсем чувствительными стали, а тут эти, разносчики визгов... В тишине и перспективе тенгу не был зол на крысиное племя, но прямо сейчас, с трудом из-за боли понимая, что физически не может застонать или согнуться – был. Подсознание, к сожалению, вновь оказалось умнее всех: закричишь – потревожишь ссохшееся давно и, возможно, уже не подлежащее восстановлению горло; согнёшься от боли, каким-то чудом сумев пошевелиться - сделаешь лишь хуже. Он раньше и не замечал, а между собой недзуми ведь визгами переговариваются, лишь с тенгу на человеческом, как все ёкаи, говорят. Столько времени прошло – года? Века? Тысячелетия? Недели? Он совершенно потерял счёт времени, - а недзуми воронам всё ещё не доверяли. Не могло быть по другому, и всё же этот факт заставлял душу чувствовать что-то странное, смешанное, насмешливо-тоскливое. «Эй, там, быстрее, быстрее, поторапливайся!» - бежит, маленькими лапками по земле перебирая, неслышно почти, а острый слух вороний различает. Большая тень трёх чи в холке – когтистый, черноокий зверь. Тень хорошо видно из дыры в стене, потому что дверей здесь нет. Появились ли они в более поздних комнатах? Вряд ли. Свой дворец тенгу помнит плохо, а вот устройство крысиного лабиринта в памяти ещё живо – жуткий лабиринт, прорытый, казалось бы, огромным червём, а не разумным обитателем леса. И дыры в стенах. Даже не столько дыры – так, углубления, вырытые будто для того, чтобы два-три недзуми могли спрятаться внутри, пока другие тащат что-то большое и тяжёлое. Они в этих дырах спят, отдыхают и растят потомство – никакого уединения, ни на миг. Интересно, потребовали ли тенгу комнат? Наверняка нет. Это удручало – представлять, как свободолюбивые птицы теснятся в узких комнатушках из земли, пачкая свои прекрасные перья. Должно быть, они совсем исхудали. Не зря всё же недзуми называли «Подлыми тварями». Кто называл? Не тенгу, точно. Лесные, должно быть. Или горцы... Какие они, эти горцы? В воспоминаниях осталось лишь слово. Должно быть, лёгкие ёкаи-горные козлы или могучие духи-яки. Они, возможно, живут в переносных хижинах из ветвей и ткани, и целыми днями на воле пасутся, пренебрегая обличьем человека – замёрзнешь ведь, да и слабы люди, с кем их не смешай. Горы... Он тоже когда-то жил в горах. Ещё крыса. Что-то у них всё же точно случилось – бегают всюду, визжат, ещё и шум... Он раздавался где-то далеко, с одной из бесчисленных ветвей этой норы. Какие-то визги, стоны, крики, лязг металла, все признаки побоища. Должно быть, разведчик крысиный, один из тех, что выходят на поверхность чаще остальных, принёс в зубах что-то невероятно ценное, необходимое каждой крысе стаи, что-то, за что не жалко и жизнь отдать, и чужую забрать, и даже общекрысье правило «Всё хорошее – крысиному королю» теряло ценность: возможно, то был легендарный артефакт, позволяющий жить безбедно и никогда не вылезать из норы, а возможно и чересчур аппетитно пахнущая лепёшка. Тенгу уже давно знал, что крысы вынуждены разругаться – королём их был совсем юный крысёнок по имени... То ли Рико, то ли.. Нет, уже не вспомнит. Отчаянный и крайне нестабильный максималист, однако достаточно для удерживания власти жестокий. Беда была в другом – крысы привыкли подражать, привыкли починяться, и племени передалась не только амбициозность короля, но и его непоследовательность. В момент свержения воронов они были послушны, но чувствовалось в них что-то саморазрушающее. Похоже, зря он надеялся, что глава недзуми за это время вырос. И опять хвосты, бегущий куда-то, то ли двое откормленных, то ли четверо тощих, не разобрать – на этот раз он выглядывал из одеяний цвета штормового моря, старый пленник не видел цвета, но хорошо его помнил. Шум становился ближе. Стрела боли вонзилась в основание черепа, там и застряла. И ещё ближе, и ещё – крыса очертила в воздухе странную дугу, отлетая в стену и не вставая – их там уже скопилось с полдюжины, а эпицентр своры виден ещё не был. Голова болела нестерпимо. Боль уже не стрелами – острыми мясницкими тесаками проделывала себе путь к нежным внутренностям, верёвками тянущимися к рукам цепями пеленала душу плотным коконом. Вот свора достигла и его не золотой темницы, отброшенная кем-то крыса попала в грудь, роняя узника на пол и тут же ныряя обратно в клубок тел, всё стало только хуже: воздух вышел из лёгких слишком быстро, обжигая, задеревеневшие суставы с мерзким хрустом пришли в движение, уроненные, он чувствовал, что задыхается, что тонет – в боли, в страхе, в злости и отчаянии, что выплыть невозможно, ведь цепи эти бесконечные вниз тянут, ведь цепкие ручонки покорности, так похожие на гнилые лапы утопленников, поднимаются со дна и хватают, хватают, и тащат вниз... Центр битвы ввалился в камеру, осветив её, огонь не могли скрыть слои крысиных шкур, и всё многолапое тяжёлое войско топталось по нему, выуживая новые взрывы боли по всему телу, гладь воды острым с двух сторон штормовым льдом затянуло, не выберешься, хоть невозможные усилия приложи, нет отсюда выхода. Мир затянуло спасательным бессознанием. Всё ещё больно. Голова, горло, руки, желудок, всё нестерпимо жжёт. До конца жизни своей боль чувствовать будешь, глупый ворон, теперь отчаяние – часть существования твоего, что хочешь с этим делай, хоть голову о землю разбей, и то гуманнее. Вариант, на самом деле - что угодно, лишь бы не чувствовать боли. Приподнятая голова утыкается во что-то мягкое – сильно мягче земли. Голову тут же чем-то придавливает. Какое-то время он лежит так, безрезультатно пытаясь закричать или хоть заплакать – не выходит. А после боль понемногу уходит и он проваливается в сон – тяжёлый, тревожный и тёмный.***
В пропахшей травами норе, с пола до потолка увешенной гирляндами кореньев и фруктов, среди бесчисленных полок и стеллажей, на которых хранятся ткани, порошки в горшках и банках, инструменты любых форм и размеров, пустые, ждущие наполнения сосуды и пуговицы, за большим круглым столом сидят четверо. Один из них – не особо воинственный и где-то даже смешной, но неизмеримо добрый предводитель войск цуру – отдал свой длинный мягкий хвост под подушку другой птице, гораздо более слабой и мучающейся от кошмаров. Когда птица – изящный юноша в чёрных одеяниях и с таким же чёрным хвостом – напрягается во сне, журавль прикрывает его крылом от света. Второй – маленький, крохотный доже для своего вида, но от того не менее свирепый камаитачи в обличье зверя. Он зализал, как мог, многочисленные раны и царапины, и теперь отдыхал, держа запястьями пиалу, подогнув острые когти-серпы, зажмурив глаза. Третья была... Странным зверем. Хотя бы потому, что в лесу(и за его пределами тоже) все знали её как муджину, большого и доброго барсука, но на полу сидела, возясь с ниткой и иголкой, перекрывая на своей одежде дыры от крысиных когтей изящными и лёгкими облачками, белая лиса. У лисы были серые глаза, широкие треугольные уши и девять хвостов. А четвёртый не понимал, почему все сидят в темноте, и оглядывался по сторонам, пытаясь найти свечи. Не могут же они не храниться в барсучьем жилище. Четвёртый ярко сиял, освещая нору, но сам этого света не видел и о нём не знал. Ему было темно. Первым, конечно, встал ласка – сразу же, как только допил чай. Поблагодарил хозяйку и вышел – остатки хороших манер взяли верх. Трудно было не заметить напряжения журавля, когда он находился в одной комнате с Эндрю. Он стыдился, что боялся его, и всё же ничего не мог с собой поделать. Круглая дверь хлопнула, и почти сразу завязался диалог: журавли разговаривали друг с другом при первом же удобном случае, отличались дружелюбием и словоохотливостью, кицуне же было приятно поболтать со старым другом. Даже юный феникс иногда вставлял какие-то фразы. В конце концов, разговор неминуемо зашёл о пленнике, беспокойно дремавшем на белых перьях. - Ты не представляешь, Джереми, выглядел он просто отвратительно! – воскликнула Рене, отбрасывая законченное рукоделие и упираясь ладонями в стол. – Ссохся, как мумия, переломанный весь был, перья повылетали – кошмар, одним словом, трупы выглядят лучше. - Интересно, сколько он там пробыл... – задал вопрос в потолок Нил. Рене недоумённо уставилась на него, склонив голову, но Рыжий не мог этого видеть. - Не всё ли равно? – Послышался голос лисы откуда-то из стороны, ему вторило журчание. Кажется, она переливала травяную настойку из одного из многочисленных бочонков у стены в чайник. - Определённо нет, - Рыжий поблагодарил Рене кивком головы, наощупь наливая пахучую жидкость в пиалу. Мята и что-то ещё, трудноразличимое. – Временная цепочка очень важна людям. - При чём тут люди? – Вмешался Джереми, наливая мятную жидкость сразу в две чашки, себе и мелко дрожащему несчастному птенцу под крылом. Несчастный, кажется, задыхался, и Рене помогла ему осторожно перевернуть тенгу, чтобы напоить. - Ну, допустим, пять лет, - сказала Рене, не отвлекаясь от дела. - Не делай такое лицо, я после года считать перестала. Триста лет? Нет? Пятьсот? - Уже похоже на правду, - кивнул феникс. – И что теперь будет? На вопрос ответа он так и не получил, потому что тенгу откашлялся и открыл глаза. Впалые глаза, синяки под ними, ввалившиеся щёки, множественные кровоподтёки и царапины - выглядел он отвратительно, но мумию монаха больше не напоминал, мази камаитачи и барсучьи настойки помогали. Да и, надо отдать должное, выносливость у владыки воронов была истинно птичья. Лисица завиляла хвостами, из-за чрезмерной эмоциональности зажигая на кончиках хвостов и выпуская в свободное плавание стайки огоньков. Они давали свет, но не сжигали ничего вокруг. Она смутилась и хотела уж было их разогнать, но Нил остановил когтистую руку. - Доброе утро, Жан! – раскинула руки Рене. - Добро пожаловать в новую эпоху! – Сощурился Джереми. - Сейчас ночь. – Пробормотал Нил, ни к кому особенно не обращаясь. Жан зажмурился из-за очередного приступа головной боли. Белый дуэт мгновенно затих и совместными усилиями протянул тенгу чай. Рыжий был почти уверен, что никакого чая на столе не было ещё три минуты назад, однако ничем, кроме чая, предложенная больше-не-пленнику жидкость не пахла, да и по цвету была светлее, чем содержимое его пиалы. Тенгу отпил, прочистил горло и спросил: - Кто вы все, чёрт возьми, такие? Тебя я не знаю, – кивок в сторону Рене, тут же отзеркаленный, тесно знакомы они в своё время не были, немудрено и забыть. - Ты – Рыжая Бестия, но я понятия не имею, почему я знаю это, а ты... На Джереми ворон замешкался. Тот улыбался ему самой нежной улыбкой из всех возможных, той, которую никто из присутствующих никогда на его лице не видел. Они явно были знакомы, и ему было ужасно, ужасно жаль... Ворон сел и спросил, не поднимая глаз, что значили слова «Новая эпоха». Рене с завидной готовностью отозвалась: - Власть крыс упразднена, тенгу защищать лес пока не готовы, цуру такую ответственность не возьмут, даже если мы очень-очень сильно попросим Риммана. Будем обходиться своими силами и смотреть, что из этого выйдет. Лисы уже согласились патрулировать окрестности – все, кроме Элисон, но это и понятно, - скорее всего нам всё же кто-нибудь поможет, решим на собрании. Вообще, ещё ничего не ясно, да и крысы где-то по лесам пока бегают, в общем, будь осторожен – убить не убьют, но предпринять попытку могут. - Ты неправа. Думаю, мы всё же можем взять на себя ответственность за защиту леса хотя бы до тех пор, пока Жан не окрепнет, - Джереми непозволительно фамильярно повалил лапой севшего тенгу на себя, устраивая клюв на чужой макушке и мастерски игнорируя любые возражения. Он знал, что ворон не помнит, он уже знал. - Чтож, - подвёл итог Нил. – Крысы повержены, редкие их единицы скитаются по лесу, прячась от облавы. Армия цуру, воины-журавли, и Лисы, разношёрстные изгои, ближайшее время будут нести ответственность за безопасность и неприкосновенность леса. Мы все питаем надежды, что вороны смогут восстановиться, заняв прежние города, и влияние на них недзуми было не таким сильным, как все опасаются. За сим собрание объявляю законченным. Рене, мне кажется нам стоит выйти, Джереми прекрасно знает, что делать. - А зачем это всё... – не успела закончить Рене, потому что пернатый выволок её из норы, распугав все огоньки и выйдя сам, оставив нору совсем без света. Краем глаза он успел заметить, как журавль длинным клювом своим дотягивается до связки свечей – она, оказывается, была на видном месте. - И всё же, зачем подводить итоги? Ничего ведь ещё не решено. – муджине пришлось понизить голос, лес был очень тих, холоден и тревожен сегодня. - Люди, - ответил пернатый парнишка. – Им такое важно...