Семейная жизнь

Всплывают лучи солнца, так беспардонно врывающиеся через бережно прикрытые Рюко шторы, шипящий звук, сопровождаемый ароматом яичницы, чертыхание, смена аромата яичницы на вонь гари и маленький поцелуйчик в лобик. — Ой, ну как же я тебя люблю, дурында. Приоткрыв глаза, Ута огляделась. Над ней нависла Рюко. Она правда сказала, что любит ее? Сердце ёкнуло, а все естество наполнилось всепоглощающим теплом. Рюко тем временем что-то пробормотала, за чем Ута, безусловно, внимательно следила, пропуская лишь содержание речи: движение губ она изучила вдоль и поперек. Нет, сейчас Рюко не сказала, что любит ее. Тем временем еще один поцелуй прилетел возле уха. Реальность потихоньку расплывалась, (ведь она ее любит) а Ута тем временем примеряла на себя новый титул. Карасу Ута. Звучит неплохо. А может Бачира Рюко. Тоже хорошо. Не только потому что Рюко её любит, хоть это и очень важно. Настолько важно, впрочем, что ничего больше не важно. Наконец, чмокнув Уту в оголенное плечико, (ведь она её любит) Рюко встала и засобиралась. Она что-то говорила своим прекрасным голосом, но не что она ее любит, а своими красивыми длинными пальцами она делала какие-то жесты, куда-то показывала, трясла чем-то в своей чудесной руке. И да, она сегодня впервые сказала, что она ее любит. В конце концов Рюко сделала что-то у холодильника, закинула в белую баночку что-то фиолетовое, улыбнулась своей прелестно спокойной, но искренней улыбкой, по которой можно было понять, что она ее любит, и вышла из квартиры, оставив Уту в дофаминовой коме. Потому что она ее любит. Едва касающаяся земли в полете мыслей, Ута плелась в направлении студии для танцев, временами вздрагивая, прикрывая пунцовое лицо руками и крича в кулачок. Она, вроде, даже сбила кого-то. Сама же студия была вовсе не далеко и причитала, почему же эта балда не подождала Рюко. Еще утром Карасу сказала, что ей тоже туда надо, чтобы Бачира подождала ее. Столь великолепный план пошел псу под хвост из-за нетерпеливой балды, сожравшей сгоревшую яичницу. Сколько ты ей не повторяй, чтобы она тебя подождала, позавтракала не дома, ведь там кроме сгоревшей яичницы есть только пара йогуртов да черника, чтобы она на худой конец хотя бы... Черт, если она уходит на репетицию, ест сгоревшую яичницу, то она наверняка еще и... да, она точно так и сделала, ведь это же Ута, иначе он не может. Ускоряя шаг, Рюко пыталась успокоить себя тем, что не существует никакой закономерности, из-за которой Бачира, проигнорировав два высказывания, обязательно должна была проигнорировать и третье, верно? ТАК ВЕДЬ? Рюко бежала как угорелая, сносила с пути уличных зевак, не обращая внимания на оскорбления за спиной — она извинится чуть позже, когда спасет свою личную жизнь. Карасу уже собиралась сворачивать, как краем глаза заметила нечто знакомое. Ну, что же, удача вновь на стороне Рюко. Ута не зря прожужжала ей все уши про своих друзей из Японии, не забыв про фото. Эйс оказалась в ближайшем цветочном. Он ведь должен знать где точно студия Уты? Он ведь там наверняка бывал у нее со своими белоснежными шелковистыми волосами и идеальной фигурой, черт бы его побрал. Стряхнув наплыв ревности, Рюко подошла к нему. — Ты Эйс, да? Прости, но не мог бы ты мне подсказать, где Бачира Ута. — Ута, она… *** —... Умру! Сердце вновь чуть не упало, но Рюко его удержала. Она наверняка преувеличивает масштаб проблемы, говоря громкими словами, сколь красноречиво не подтверждала ее тираду больничная койка. — Прекрасно, а теперь повтори то же самое, но медленно и внятно. Балбес — он и в Африке балбес. После этих слов Ута замедлилась раза в полтора, но даже после этого ни медленной, ни внятной ее речь назвать было нельзя — Шла…. Врата... схватила... пятна... ягоды... — Однако затем Бачира поуспокоилась и четко произнесла одну лишь фразу. — Пока я не умерла, я должна тебе сказать, что тоже тебя люблю! Рюко почти выпала. Она вновь не поняла почти ничего, но то, что она поняла, она все же не поняла. Почему «тоже»? «Любит»? Да она ведь шутит, верно? Сердце негодовало с двойной силой, а его некогда хозяйка, призванная, казалось бы, самой природой мало-мальски контролировать этот орган, не могла ничего, кроме как по привычке прикусить губу. — То есть, хореограф заметил тебя у входа, увидел на твоем лице фиолетовые пятна и решил, что ты отравилась. — Они ищут решения, что делать. Ведь у меня сегодня показ перед важным человеком. — Сообщи, если они все-таки найдут решение от твоей тупости. — Съязвила Рюко с каменным лицом. — Оскорблять кого-то на смертном одре равноценно избиению лежачего! Рюко в ответ лишь вздохнула, протянула правую руку к щеке Уты и погладила ее. Затем она, самим удостоверившись в верности своей теории, показала безутешной свой влажный фиолетовый большой палец. Она усмехнулась. — Сегодня утром я сказала тебе три вещи. Я сказала тебе себя подождать, ведь я тоже собиралась в студию. — Карасу вытянула указательный палец все той же правой руки. — Завтракать не дома, ведь в холодильнике шаром покати. И умыться, ведь ты вся фиолетовая от краски грима, который мы вчера наносили. Коронный безымянный поставил точку на комичной проблеме. Ута протянула обе руки к Рюко и достала спрятанный за ладонью мизинец. — А еще ты сказала, что любишь меня. Рюко вспыхнула румянцем, когда наконец-то поняла, о чем она.