За закрытой дверью…

            Вы когда-нибудь задумывались какого это — ощущать присутствие потустороннего?       Слышать как кто-то ходит по твоей кухне, гремит твоими стаканами и роняет твои тарелки. Смотрит в твои глаза через зеркало в прихожей, а тебе только и остается, что следить за скользящими по стенам тенями.       Вы когда-нибудь задумывались как это?       Жить с четким осознанием того — ты и есть то самое «потустороннее»…       Дарья Волкова.       «Волчонок» — как ласково называл ее любимый дедушка.       «Дашка» — как называли ее воспитательницы детского дома,       «Ненормальная».       «Одержимая».        «Ведьма».       Всего три слова способны уничтожить маленького ребенка, особенно, если они звучат чаще чем «доченька». Темневолосая девочка в маловатом платьице буквально с грудного возраста ощутила на себе всю ненависть, исходящую от, казалось бы, главного в своей жизни человека.       Если её спросят о самом ярком воспоминании детства, не задумываясь Даша расскажет о вечном голоде, который мучил пятилетнюю девчушку до противного сворачивания внутренних органов. Расскажет о том, как безжалостно были отрезаны две тоненькие косички под самый корень из-за вспыхнувшем в детскои саду педикулеза. Расскажет о безумно вкусных конфетах, которыми изредка угощали ребенка бесконечно менявшиеся пьяные кавалеры — пожалуй единственное светлое воспоминание о годах, проведенных с матерью.       Вторым ярким пятном будет до ужаса жуткая, на первый взгляд, история.       В тот день четырехлетняя девчонка в очередной раз громко рыдала, прикрывая голову от ударов подвыпившей женщины, сносила каждое хлесткое высказывание, и мечтала оказаться в любящих объятиях своего дедушки. Только вот незадача — дедушка жил далеко, забирал внучку только летом и на Новый год, и даже не представлял, что происходит в любезно оставленной дочке двухкомнатной квартире. Как только хлопнула дверь, а огромные заплаканные серые глаза потирали по-детски мягкие подушечки пальцев, в углу обшарпанной комнатушки раздался глухой стук. Черная тень от стены отделилась и с легким треском лампочка замигала, еще больше пугая испуганного ребенка.       Маме она, конечно, рассказала. Рассказала и получила новую порцию ударов и оскорблений, женщина буквально на лбу выжгла огненное «Ведьма».       Ведьма…       Слишком громко сказано про маленькую девочку девяти лет, которая просто попросила доброго дядю-охранника держаться подальше от воды. Она всего лишь хотела помочь дяде Миколе, который всегда находил для нее завалявшуюся шоколадную конфетку «Мишка на севере». Приносил ей игрушки, с которыми уже не хотела играть его маленькая дочурка Софочка, тайком от толстой директорши выводил воспитанницу погулять в парк и даже покупал огромную липкую сладкую вату.       «Как утоп?» — переговаривались между собой воспитательницы.       «Господи, горе-то какое. Как же теперь Мария с тремя детьми-то?» — причитали бабки у подъезда.       — Помяните моего Миколу, — дрожащей рукой молодая вдова протянула пакет с ватрушками и коробками сока большой тучной женщине. Правду бабки говорят, никто кроме маленьких ребятишех искринее не помянет раба Божьего.       — Машенька, господи, как же так? Совсем молодой ведь был. Черт его потянул на эту речку не иначе, — женщина приняла белый пакет и сжала исхудавшее предплечье в поддерживающем жесте.       — Не знаю я, Лидия Кирилловна, не знаю. Сказал, что с мужиками на рыбалку идут. Ну, а где рыбалка, там и водочка, — тяжелый вздох сорвался с бледных тонких губ. Кто бы, что не говорил, но смерть мужа и взаправду была по-детски глупая. «Упал, проснулся — гипс», — Марии на ум только эта фраза и приходила.       В воскресное утро Микола, как обычно, пошел на местную речку с мужиками. Порыбачить, выпить, отдохнуть от своих жен и работы. Ни о чем не подозревая, мужики забросили удочки, опустили садок в воду, и во всех лучших традициях накрыли поляну. Кто-то принес свежие огуречки с солью, любезно сорванные с грядок пока вездесущая женушка не приметила, кто-то спелую сладкую помидорку, из чьего-то запаса выскочили добротный кусок домашнего сала и несколько стопок.       Разлили — выпили — закусили.       Всё в соответствии с, имеющимся у каждого совершеннолетнего и не очень деревенского парня, учебником «О рыбалках на природе».       — Мужики, клюет! — Микола первым увидел уходящий под воду поплавок и бросился к удочке.       Не сказать, что берег был высоким, трава мокрой, а ботинок скользким. Но судьба, она на то и судьба, что собирает всё невозможное в один день. Мужчина подходит к удочке, наступает на небольшую кочку в траве, и поскальзываясь, улетает с берега в воду с громким всплеском.       — Колька! — крик со стороны импровизированного стола разрезает пространство. Виктор, лучший друг несчастного пловца, бросается к речке, высматривая товарища в толще темной воды. Не раздумывая, прямо в одежде, он сигает с берега в воду.       Жидкость давит на уши, вымокшая одежда тянет вниз камнем, сковывая движения и не позволяя лишний раз развернуться, открыв глаза, пытаясь заставить их насильно привыкнуть к покалыванию и мути подводного постронства, Виктор оглядывается и замечает бессознательного друга медленно уходящего все ниже ко дну. Вынырнув и отмахнувшись от громких криков мужиков, мужчина наполняет воздухом легкие и уходит обратно под толщу воды. Пытаясь схватить утопающее тело, рука раз за разом загребает только липкие и скользкие водоросли.       Наконец-то зацепившись за ткань одежды, он мощным гребком выныривает на поверхность. Мужики на берегу громко кричат, подавая руки молодому парню, кто-то вытаскивает Виктора, давая отдышаться от резкой смены температуры, кто-то подтягивает Миколу на траву и переворачивает его на спину, бьют по щекам, прощупывают пульс.       — Разойдитесь! — пробасил самый взрослый из компании, единственный из всех, сумевший собраться с думами и найти на подкорке памяти действия при первой помощи, тридцать лет службы пожарным обязывают тебя принимать решения быстро и четко.       — Считай! — Иван моментально снимает часы с левой руки и сует их ничего не понимающему Денису, — Считай я сказал! — еще раз крикнул на него самый старший участник этой рыбалки.       — Десять секунд, — как нельзя кстати вспомнились слова школьных учителей — советское образование все-таки вещь, сколько пей, а знания так и не пропьешь! Иван набрал воздуха и приблизился к лицу мужчины. Два вдоха и руки перемещаются на грудную клетку, — двадцать секунд, — снова два вдоха, мысленно отсчитывая каждый нажим, Иван продолжает попытки спасти младшего товарища.       «Давай, заводись», — секунды бегут неумолимо быстро, а парень до сих пор не подает признаков жизни. Секунда превращается в десяток, десяток в минуту, вокруг этой импровизированной реанимации стоит мертвая тишина, никто не решается проранить даже звука. Стрелка наручных часов неумолимо отсчитывает последнюю, пятую минуту.       — Стоп… — одно слово звучит как приговор, Иван убирает руки и вытирает выступивший пот со лба. Сидевший рядом Виктор утыкается лицом в коленки, мужские плечи начинают мелко подрагивать. Они сделали все что могли, все что могли в условиях которых оказались.       — Нужно вызывать ментов, — Иван встает и подходит к брошенной возле удочек куртке, пошарив в карманах, он находит свой телефон и идет в сторону деревни. Шок и осознание не позволяют никому даже сдвинуться с места и последовать за дядей Ваней, как называл его маленькие Колька и Витька.       — Как же теперь Машка… — шепотом проговорил Денис. Никто из присутсвующих здесь не допускал мысли о том, что именно он понесет эту страшную новость в дом погибшего друга. Виктор отмер первым, встал и пошел к краю берега, с которого несколько минут назад его друг соскользнул в речку.       Обычный берег, справа песчанный пляж, на котором каждое лето купались местные жители, мостки, на которых некоторые постаринке полоскали белье, а зимой рыбачила наша компания. Виктор присел и рукой потрогал небольшую притоптанную полянку — здесь подскользнулся друг — еще раз взглянул на воду и маленькие кустики осоки, растущие в воде около самого берега, встал и снова повернулся к компании.       — Я сам скажу.       Послышался звук мотора, и машина скорой помощи показалась из-за перелеска.       …— Вот так, Лидия Кирилловна, в морге сказали, что ударился головой о тупой предмет, предположительно о корягу какую-то. Из воды Витя его уже мертвым вытаскивал, — девушка утирала слезы тыльной стороной ладошки. Молодая девушка в истерике билась, товарищам мужа даже скорую пришлось вызывать, чтобы в себя убитую горем женщину привести.       — Ужасно, Машенька, просто ужасно. — директор детского дома окинула взглядом играющих на площадке воспитанников и заметила черноволосую девчоночку, которая играла со своей куклой на качелях. Припомнилась и собранная плотненькая папка с документами на удочерение сиротки, и периодически возникаемых у малышки вопрос — скоро ли дядя Коля на работу выйдет? — Дарья, подойди сюда, — девчушка спрыгнула с качелей и сорвалась к зовущей ее женщине.       — Здравствуйте, Мария Леонидовна. — девочка улыбнулась, показав потерянный недавно передний молочный зуб.       — Здравствуй, Дашенька, — мучительно выдохнула Мария. Она никогда не понимала этой странной любви своего мужа к этой девице.       Коля проработал охранником детского дома почти десять лет, как с армии вернулся, на дождавшейся его Машке женился, так и устроился, чтобы новоиспеченную ячейку общества прокормить. А там уж через год и первенец родился, пришлось еще и в соседнее село на пиллораму ездить, совмещая все и сразу.       «Ну, как же я их брошу, Машка. У них кроме меня никого больше нет.» — жена только отмахивалась от через чур ответственного мужчины и вздыхала тяжело, провожая Колю на очередную смену. Фраза его эта, будь она неладна, звучала в доме каждый раз, когда разговор заходил об увольнении. Соседки нахваливали молодого отца, казалось любви Миколы к детям хватит на всех — и на своих, и на чужих. Так и продолжал жизнь свою на двух работах прожигать: с понедельника по четверг — в детском доме; с четверга по субботу — на пиллораме.       Воскресенье законный и долгожданный выходной!       Правда который мужчина тоже вне дома проводил. Сына заберет, и к мужикам на соседнюю улицу, отдыхать от тяжелых трудовых будней. Машка против не была — Коля же не пил почти, да и с ребенком время все свое проводил, уму разуму обучая.       Так и жили.       Ругались, мирились. Расходились, и сходились.       Всё, как у людей. Продолжалась вся эта котовасия почти семь лет, за которые маленькая семья Ковалёвых еще два раза пополнилась, став уже полноценной многодетной. А потом в тишину сотряс маленький темноволосый ураган, в лице новой воспитанницы «Золотого ключика».       Дарья Вадимовна Волкова.       Мария прекрасно помнила тот вечер, когда муж впервые привел домой эту странную девочку. Зашуганная, со спутанными косичками, и в грязном выцвевшем платьице, — она зашла в прихожую, оглядывая все вокруг огромными оленьими глазами.       — Детвора! Знакомимся, это Дашулька, — Коля улыбнулся широкой улыбкой, подталкивая замершую на пороге девочку, которую тут же обступили собственные спиногрызы. Женское сердце тисками сжало, когда, напуганная громкими восклицаниями ребятишек, Дашулька вцепилась в штанину колиных брюк и спрятала покрасневшее личико в его бок.       И отчего к Кольке дети так тянулись? Верили ему, уши развесив, слушая очередную историю, как бравый дядя-охранник в лесу медведя встретил, а потом от волков на мотоцикле угонял. Собирал вокруг себя и младших, и старших — никому не отказывал. Сопли новоприбывшим подтирал, пубертатных краснеющих пацанов по голове трепал и, как единственный мужчина в женском царстве, уроки полового воспитания им проводил. Иногда хмыкал саркастично и с магазина на совершенолетие бутылку-другую притаскивал, слово взяв, что все будет цивильно и без мелкотни. Естественно, никто не хотел Михалыча подставлять, наоборот, вступались за него перед внезапно нагрянувшими работниками местного ПДН, когда те наслушавшись слухов спешили злостного педофила за решетку отправить.       Один за всех, и все за одного.       — Зачем, Коль? Ты хоть представляешь что будет, если с ней что-то случится? — Мария сложила руки на груди и нахмурила синеватые, выцвевшие на летнем солнышке, татуажные брови. Эта затея ей совершенно не нравилась.       Нет, ей, конечно, как матери, было жалко брошенного ребенка. Да каждого жалко, что уж говорить — большинство ведь за свою короткую жизнь ничего слаще репы паренной и тумаков пьянчуг-родителей не видели. Но приводить домой, да еще и в тайне от директора, было слишком, даже для сердобольного Миколы.       — Машунь, давай потом обсудим. Мы же все равно собирались в город, возьмем Дашульку с нами. Не обеднеем же от одного билета в зоопарк и от лишней тарелки супа, — Коля улыбался словно нашкодивший котенок. Знает же, поганец, что жена все равно сдастся после недолгих уговоров, слишком давно они были вместе, с первого класса за одной партой сидели. За эти долгие годы они узнали друг друга как облупленных: когда промолчать стоит, а когда наоборот, на свое надавить. Мария только тяжело вздохнула и присела на корточки перед всё еще смущающейся девочкой.       — Привет, меня зовут Мария Леонидовна, а тебя как? —женщина постаралась улыбнуться, как можно приветливее, и протянула с потрескавшимся маникюром, — картошку ведь все копают, урожайная пора, как никак, — руку девочке.       — Даша, — два серых глаза выглядывают на нее из-под отросшей челки, а ручки сжимают потрепанного временем и многократными стирками плюшевого мишку.       — Ну что, владеющая даром. Пойдем помоем ручки, может быть ты хочешь кушать? — неизведанный звереныш вложил ладошку в протянутую руку, и маленькими шажочками двинулся в сторону ванной комнаты, изредка поглядывая на притихших ребят, что уже своими взглядами допытывали папку немыми вопросами.       …Женщина вынырнула из воспоминаний и снова посмотрела на темноволосую девицу. Знакомая оранжевая футболочка и джинсовая юбка, вещи ее младшей дочери — Софии. Софочка была младше Даши, на два года почти, если судить по личному делу второй, но вся более менее сохранившаяся одежда пришлась малышке впору. Коля поделился, что ничего у Волковой не было: ни игрушек, — только этот старый медведь, с которым девчушка никогда не расставалась, потому что он любимым дедушкой был подарен, — ни одежки, даже самой простой; ни родственников, кроме той ужасно опухшей женщины, которая швырнула в лицо директриссе свидетельство о рождении дочери, и поминай ее, как звали.       Невысокая и щупленькая Даша, была подробным пособием о нездоровом ребёнке. Шугалась каждого шороха, почти никогда не плакала, смотря на взрослых уж слишком взрослым для шестилетки взглядом, и напрочь отказывалась спать, если в её комнате не будет зажжено хотя бы одной лампочки. Местный социальный педагог только руками разводил — девочка развивалось согласно своему возрасту, да, нелюдима, но вы эту блондинистую чеканашку видели, какая социализация с пьющей матерью?       Почти все вещи и Софочки, и подросших Никиты с Егором, благополучно перекочевали в маленькую тумбочку, и на каждой кофточке было, практически любовно, вышито «ДВ».        Девчонка стояла сжимала куклу, подаренную Ковалёвыми на ее девятилетие. В тот день они все вместе опять ездили в город, гуляли по парку атракционов. Мальчишки, как настоящие джентельмены целый день ухаживали за своей будущей сестренкой. Это им папа по секрету рассказал. Ни Мария, ни Коля, нисколько не удивились не уловив между детьми неприязни, маленькие ведь, им только дай побегать по участку и пошкодничать пока взрослые не видят. Вот и сейчас девочки весело скакали по разрисованному асфальту, обсуждая важные женские вещи.       Коля шептал очередную шутку на ухо Машке, двумя руками удерживал на своих коленках двух абсолютно разных, словно инь и ян, девчат, периодически кидая предостерегающий взгляд на развеселившихся сыновей. Всё было хорошь, в тот день они были настоящей семьёй.       Семьёй, в которой нет места горечи и несчастьям.       — Мария Леонидовна, дядя Коля просит, чтобы вы не плакали. Он вас очень любит, — девочка смотрит на неё своим пронзительным испытывающим взглядом, словно самую душу на изнанку вывернуть пытается. От глаз этих, серых, ледянных, мурашки по коже бегут, а в голове колин голос набатом стучать начинает.       — Что ты такое говоришь? — а Коля будто и взаправду с ней разговаривать начинает, в любви признается, извиняется бесперестанно, ветерок по щекам мажет, словно сухими губами к ним прижимается.       — Он просит вас, чтобы вы принесли его любимую кофту, черную с красными полосками. Помните? — девочка продолжала смотреть на неё, сволочь маленькая. Давно фокусы эти набожную женщину пугали, то уткнется в одну точку на стене и сидит часами, то разговаривать с кем-то начнет в полном одиночестве, по началу казалось, что у ребенка отклонения какие-то, но Коля только отмахивался, скидивая всю ответственность на разыгравшуюся детскую фантазию.       — Что за чушь ты несешь?! — Мария и сама не заметила, как на крик перешла, пугая и без того встревоженную девочку, — ты думаешь это смешно?! Нельзя шутить на такие вещи, неблагодарная.       Даша испуганно дернулась от взлетевшей вверх женской ручки, которую моментально воспитательница перехватила, укоризненно взирая на заистерившую женщину. До крови пухлую губу закусила, наказывая себя за мимолетное желание последнюю просьбу дяди Коли исполнить. А Марию истерика захлестывать начинает: она кричит громко, оскорблениями осыпая ни в чем неповинного ребенка, из крепкой хватки воспитательницы и подоспевшей директриссы вырваться пытается, чтобы стереть с этого псевдораскаянного личика невидимую ухмылку.       — Я не хотела, я просто сказала. Просто сказала… — разгневанное лицо еще сильнее вспыхнуло, перекосило его, будто одновременно все лицевые нервы защемило.       «Это она виновата во всем!» — мысль прострелила больное сознание молодой вдовы. Вместе с этим ребенком несчастья пришли в семью Ковалёвых — Колька на машине чудом не разбился, месяц ведь в больничке пролежал, потом Мария чуть было баню не спалила вместе с двумя девчатами, когда подбрасывала дровишек для растопки, Никита в школе с лестницы скатился, ладно хоть одним переломом руки отделался.       Черная полоса, какая-то!       А началась она именно с приходом этой маленькой дряни.       — Это ты во всем виновата! Ты! Дьявольское отродье! Ведьма! — в этой потерявшейм ум женщине невозможно было узнать ту Марию Леонидовну, любящую жену и мать, что по доброте душевной два года назад, в коридоре, руку бедной сиротке, отмыла её, обогрела, и сейчас с грязью мешала. В тете Маше Дашулька нашла давно утерянную, — а может никогда и не существующую, — материнскую любовь и ласку.       Ведьма!       Ведьма!       Ведьма!       — Машенька, тебе бы к доктору, — Лидия Кирилловна от греха подальше между девочкой и женщиной протиснулась, руки примирительно выставила и начала оттеснять воспитанницу поближе к детской площадке. Ну так, мало ли. Ковалёву уже под руки схватили и к выходу поволокли, убитая горем молодая женщина бесперестанно продолжала верещать о бесноватости маленькой черноволосой девочки, и, что в монастырь её сдать надо, чтобы другим неповадно было, и, что её от детей изолировать, буквально на цепь посадив. Только грустные серые глаза провожали удаляющийся сгорбленный силует, девчушка вздрагивает, когда на хлипенькие плечики ложится тяжелая хватка директриссы. — Волкова, чтобы первый и последний раз. Поняла меня? — по пухлой щечке скатывается соленая слезинка, но тучная дама только недовольно губы поджимает, за десятки лет она уже столько слез видела, что непроизвольно иммунитет к детским эмоциям выработался. Да и нечего напоказ их выставлять, лишний раз внимание к себе привлекая, вот ходила же, словно кукла, воспитательницы нарадоваться не могли такой послушной подопечной.       — Лидия Кирилловна, я просто… — Даша поворачивает голову, но силуэт уже удаляется от нее, прикрикивая на разыгравшихся одноклассников, взгляд возвращается на ставшую родной сторожку и натыкается на мутный силуэт, который то ли рукой ей грустно помахал, то ли отмахнулся от ни на что негодной малявки.       Ну, вот.       Говорила ведь она дяде Коле — ничего не выйдет из этой дурацкой затеи. Ей никто никогда не верит, даже если сто и одно доказательство привести. Только дедушка мог послушать, по темноволосой голове потрепать, и пообещать всех злых бабаек из её комнаты под чердаком выгнать.       Кулачки размазывают щипучие слёзы по щекам, не обращая внимания, что ладошки испачканы в песке, а подружка, играющая в песочнице, иногда поглядывает на всхлипывающую соседку.       И все-таки «Ведьма» — слишком тяжелое клеймо, особенно, если нести его приходится маленькой девятилетней девочке…