***
Разговор с Юнги Чимина разбил на части, ожидание раскидало осколки по разным частям комнаты. И хотя Чимин не мог понять, почему весь этот бред настолько сильно задел его, он правда не мог взять себя в руки. Слëзы стекали по щекам. Капали на подушку так же, как капал с бледных от гнева губ Юнги яд. Чимин поëжился и сжал кулаки сильнее. Дом был мечтой настолько же несбыточной, как объятия с облаком. Покой был вырван из сердца с безжалостностью, оставляющей на сердце рваные шрамы. Слабость была роскошью... Но Чимин давно уже в роскоши купается. Это не исправить уже. И нужно было, жизненно необходимо было успокоиться. Привести чувства в порядок. Нервы собрать, словно волю, в кулак. Не выходило. Осознание опасности накатывало на него медленно но мучительно. И это было гораздо хуже, чем то, что Чимин мог бы вытерпеть. А потому плакал, дрожа и надеясь, что Юнги сгинет. Что оставит его в покое, даст время на то, чтобы выбиться из сил. Не дал. Дверь распахнулась холодно и слишком внезапно, на Чимина словно ведро ледяной воды в миг вылили. Чувство это было настолько реально, что Чимин почти чувствовал, как тает от контакта с телом лëд. Юнги молчал секунду. Вторую. Третью. А Чимину не становилось лучше. Какое-то страшное, тëмное предчувствие пульсировало в висках, заставляло сердце болезненно сжиматься на каждом особенно сильном ударе. Чимин чувствовал, как немело от неконтролируемого ужаса его тело. Чувствовал, но не мог найти этому адекватных причин. Юнги молчал секунду. Вторую. Третью. И каждая из них действовала на Чимина словно обратный отсчёт к чему то неизбежному. Отчего-то Паку казалось, что чем дольше он бездействует, чем дольше не реагирует, тем ужаснее становится его приговор. Но прошла секунда. Вторая... Нужно было встать. Оторваться от подушки. Остановить эти жалкие всхлипы. Себя жалкого и глупого в человека вылепить. Не выходило. Тело дрожало от охватившего это напряжения. Тело бунтовало. Кричало. А Чимин начинал волноваться сильнее. Больше. Он чувствовал приближающийся к ним взрыв настолько ярко... Чувствовал порох, которым пропитался воздух. И Чимину нужно было, просто необходимо было, чтобы сделать вздох, заглянуть Юнги в глаза. Сделать это. Третья. На четвëртую секунду Чимин оборачивается и обжигается сразу же арктическим холодом чужого взгляда. Юнги резал его без ножа, но с особой жестокостью. Юнги препарировал его душу. И всë внутри Чимина вопило от этого гадкого предчувствия опасности. Губы Юнги чуть дрогнули, и взгляд стал жëстче. Чимин хотел бы спросить, что-нибудь, хотел бы умолять, плакать, но одно короткое: "раздевайся" словно выбило из лëгких воздух. Выжгло всë изнутри. Раздевайся, Чимин, ну же... Чимин застыл на несколько долгих секунд от ужаса, а потом улыбнулся ломанно с налëтом истерики. Это было настолько очевидно на самом деле, что почти смешно было. Юнги хотел его растоптать и унизить. Агуста. Не Чимина, нет. Слишком незначительна цель, слишком жалок соперник. И Чимин прищурился, глядя на Юнги из под ресниц. Когда он, выгибаясь соблазнительно, стягивал с себя кофту, его пальцы почти не путались. Руки почти не дрожали. Он почти мог назвать себя ласковым: "молодец". Почти. Потому что здесь, в комнате этой не было места для похвалы. И для самобичевания тоже не было. Полетела на пол кофта. Чимин стрельнул глазами, облизнул от волнения губы, выдохнул. Он не был здесь. Он не чувствовал как в диком страхе заходится собственное сердце. Как Юнги пожирал его своим едким гневом и суровым взглядом. Чимин не видел со стороны, как лихорадочно расширились его зрачки. И лишь грубая джинса чëтко ощущалась под пальцами. Лишь звук растëгивающейся ширинки поддерживал в неком подобии сознания. Юнги смотрел на него так, словно желал вцепиться ему в глотку. Юнги пожирал голое тело глазами. Внимательно. Придирчиво. Словно ценный лот на аукционе. А Чимин чувствовал себя мерзким разбитым. Он почти чувствовал на своëм теле несуществующую грязь. Почти ощущал кислый запах страха. Юнги шагнул к нему на встречу. Чимин и не подумал сдвинуться с места. Он сидел на пыльном матрасе и смотрел. С прищуром. С игривым вызовом. Потому что Агусту так нравилось, а они с Юнги... Пиздецки похожи. Потому что Юнги смотрит до мурашек знакомо, и чтобы между ними не произошло, Чимину из этого болота сухим уже не выбраться. Под старшим с едва различимым скрипом кровати прогибается матрас. Чимин тянется с нему сам. Как прыжок в ледяную воду. Их поцелуй отрезвляющий, больной. Неправильность хрустит на зубах, но они продолжают. Юнги ведëт. Кусает. И Чимину остаëтся лишь улыбаться ему в губы. Юнги валит его на спину. Юнги сжимает рукой талию, тянет к себе ближе за волосы. Юнги груб, а Чимин себя не жалеет. Его почти физически тошнит, но он не пытается вырваться, лишь распаляет внутри себя этот нескончаемый пожар. Чтобы с привкусом горелой плоти. Чтобы навсегда запомнить. Запомнить взгляд этот безразличный почти, с нотками презрения. Тон этот... Чтобы Юнги запомнить. Чимин знает, что Агуст ему этого не простит, но Юнги целует, и черты лица у них на самом деле так похожи... Чимин знает, что должен кричать. Рыдать в подушку. Не кричит, нет. Позволяет Юнги оставлять пылающие следы на шее. Позволяет оставлять синяки от неаккуратных движений. И несмотря на то, что всё вокруг кружится и дрожит, Чимин обхватывает шею Юнги руками, чтобы притянуть ближе. Тот одобрительно рычит, и Чимин чувствует его горячее дыхание на своих ключицах. Чимин не ждëт, он тонет. Целует, дышит воздухом Юнги, срывая с его губ судорожные вздохи. И этого почти достаточно. Почти. Потому что забыться — небывалая роскошь. А роскошь... Её Чимин уже до последней капли истратил. Колено Юнги раздвигает бëдра. Чимин почти готов к этому. Почти. Чимин разводит ноги шире, хвастается балетной растяжкой, откидывает голову назад, оголяя шею, смотрит. И взгляды их встречаются в миг. Чимину почти кажется, что мир вокруг них перестаëт существовать на несколько секунд, но это слишком глупо. Волшебство заканчивается вместе с пальцами Юнги... Чимин прикрывает глаза. Действия Юнги разбили на части. Прикосновения разбросали осколки. Чимин никогда не был из тех, кто стремится испытать себя на прочность. Но Юнги испытал.***
В темноте комнаты огонëк зажигалки кажется вспышкой, а сигарета светлячком. Чимин наблюдает за ним из под полуприкрытых век, Юнги чувствует его взгляд. Гораздо более тяжëлый, уставший. Признаться, Юнги и сам устал. Затяжка успокаивает нервы, но не очищает разум. — Полегчало? — голос у Чимина был ровным, чуть хриплым. Юнги вдохнул дыма в лëгкие. Что он мог ответить на это? Нет. Да и разве могло? Но в комнате было так тихо, что молчание давило на нервы. Юнги усмехнулся. Разве мог он продолжать задавать вопросы? — Агуст сказал, что ему жаль — несколько секунд ничего не происходило. Чимин не расслышал словно. Не понял. Но после голос его, больше похожий на слабый выдох, дрогнул растерянное: — Что? — и Юнги усмехнулся. Он ненавидел быть тем, кто рассказывает плохие новости. Но молчать? Излишняя жестокость. — Он бросил тебя, приятель — и фраза эта повисла в воздухе словно выстрел. Оставалось надеяться, что холостой. Чимин задышал глубоко и сорванно. Его обнажëнная грудь вздымалась с бешеной скоростью. Юнги отвернулся. Он ненавидел быть тем, кто разоблачает обманы брата. Ненавидел быть в глазах людей монстром. Но привык. И от этого было уже не избавиться. — Ты мне врëшь... — Юнги усмехнулся. — Ты сам то в это веришь? Всё. Финиш. Чимин вскакивает с кровати, и даже в темноте Юнги видит, как лихорадочно горят его глаза. В них надежды столько, что можно утопиться. В них любовь — зараза. В них Юнги смотреть больно. И он не смотрит. Отворачивается к двери, тушит сигарету о ножку кровати. — Он меня никогда не бросит! Мы любим друг друга, и ты не смеешь меня обманывать! Запирать, использовать, трахать... Пожалуйста! Сколько угодно! Давай ещё! Отсосать тебе? Может вылизать ноги? Давай, Юнги не стесняйся. Сучка, шлюха, тварь, я знаю, что ты думаешь обо мне. Хорошо, давай! Но не смей, не смей врать мне о... — Значит, твоë никогда уже наступило, Чимин, потому что ты и правда сучка, а ему насрать — Юнги уходит хлопнув дверью, а Чимин остаëтся. И вроде бы уже не впервые, но как-то по особому горько. Словно бы неправильно, не так. Юнги падает на диван и мечтает забыться. Чимин за стеною плачет.***
Чимин просыпается, когда солнечные лучи уже вовсю бьют в окно. Он не помнит в какой момент забылся беспокойным сном, и не хочет помнить, если честно. Ещё раньше, чем проснуться полностью, он осознаëт это. Чувствует на каком-то особом уровне. Квартира пуста, и воздух в ней вибрирует от одиночества. Чимин аккуратно слезает с кровати. В поясницу стреляет тупой болью лениво, почти привычно. Пак хмурится и обводит комнату взглядом. Всё те же стены, тот же мусор на полу, смятое одеяло валяется в ногах. Но ощущается всё вокруг до ужаса чужим, незнакомым. Инеем покрыта здесь каждая пылинка в воздухе. Льдинками обращается здесь каждый предмет. И каждый шаг отдается фантомной болью в ступнях. Словно по снегу. Неизвестность давит, но Чимин всё равно выходит из комнаты. Агуст плавает в своëм кулере. Ветер из раскрытой форточки треплет занавески. Пахнет Юнги и потом. Чимин хмурится и проходит дальше. Мина в квартире нет. Пропал телефон с журнального столика. Пропали его потëртые кроссовки из коридора. Пропала смятая пачка сигарет. И ощущение его присутствия, которое так будоражило ранее, сменилось всепоглощающей пустотой. Вдруг стало страшно. Чимин обхватил себя подрагивающими руками и только сейчас понял, что здесь гораздо прохладнее чем в комнате. Сквозняк ползал в ногах точно также, как минувшей ночью ползал Чимин. Комок подкатил к горлу, но Пак проглотил его с завидным профессионализмом. Презирать себя за слабость было так просто... Но ненавидеть весь мир за боль ещё проще. Чимин делал это почти виртуозно, выворачивал факты наизнанку. Обвинял других. Выгораживал себя. Он здесь, потому что Юнги заставил. Нет... Он здесь, потому что сбежать кишка тонка. Он здесь, потому что поджилки трясутся от страха, потому что плен лучше смерти. А лучше ли? И Чимин обрушивается на пол грудой изломанного хлама. Чимин воет в истерике. Бьëт ладошками по полу, мечется в полубреду, а потом найти не может. И все эти отговорки становятся вдруг такими глупыми и бессмысленными, что слëзы скапливаются в глазах, разъедают, словно кислотой, солью. Чимин в ужасе. Нет. Не так, Чимин в отчаянии, и отчаяние это не может найти себе выхода, оно бурлит внутри, выворачивает нервы наизнанку, выворачивает душу, и всё, что в ней, переворачивает с ног на голову. Эти стены давят со всех сторон так сильно, что вытесняют воздух. Эта квартира переполнена молчаливым отчаянием, и, поднимая глаза, Чимин натыкается на их с Агустом фото на глянцевой обложке. Агуст приобнимает его за талию, Чимин улыбается робко, но счастливо. И хотя это было настолько давно, что казалось в прошлой жизни, Пак помнит тот день. Их первый выход в свет. Без громких слов или обещаний, Агуст просто вывел его растрепанного после сна из отеля прямо под вспышки камер. Просто приобнял за талию, так и не ответив ни на один из вопросов. Они никогда не говорили об этом, но... Но Чимин чувствовал себя самым счастливым. Самым желанным. И из глотки вдруг вырвался истерический смех. Квартира Юнги была полна воспоминаниями. Всё в ней жило тоской. Жило и высасывало из Чимина силы. Паку вдруг показалось, что Агуст посмотрел на него с журнала... И это переполнило чашу терпения. Всего вдруг стало так много, что невозможно было удержать внутри. Чимин вскочил на ноги и бросился назад в комнату. Натянул на себя первую попавшуюся футболку, штаны. Вещи пахли Юнги.... Чимин рассмеялся снова. Он чувствовал себя ненормальным. Чувствовал себя запертым. И дышать ему было решительно нечем. Было больно. Боль внутри разрасталась, свербила. Чимин бросился к выходу, но дверь не поддалась, видимо, закрытая на дополнительный внешний замок. Но стоять было больно. Оставаться ещё больнее. И Чимин бросался на стены словно обезумевший, стучался в закрытую дверь. Кричал в отчаянии, сам не замечая этого. Но руки болели, костяшки пальцев сбились в кровь, а дверь осталась на месте. Так неправильно. Несправедливо. Несправедливость эта сводила с ума, не позволяла успокоиться. Чимин не хотел оставаться здесь. Чимин не хотел быть покорной сучкой. У него в печëнке сидело хорошее поведение. И хотя это было глупо, он не мог просто взять и остановиться. Остановка была смерти подобна. Чимин умирать не хотел. Он бросился назад в квартиру, опрокинул аквариум с Агустом, со всей дури толкнул диван. Всё это было так глупо. Глупо, глупо, глупо. Но дрожащие руки не хотели останавливаться. Чимин не хотел останавливаться. А вот сдохнуть, возможно. Когда Пак вернулся в комнату, его ноги уже дрожали от напряжения. Он ужасно устал. Его грудь вздымалась тяжело и загнано. Чимин не чувствовал себя в порядке. Всё ещё пахло Юнги... И Чимин вспомнил. Вкус его губ, звучание его хриплых стонов. Чимин вспомнил, как ощущались его руки на бëдрах, его член... Чимин вообще слишком много помнил. Он помнил, что Агуст всегда был скуп на ласку и как-то холоден. Он помнил, что Юнги был подобен адскому пламени. Что Агуст всегда наблюдал внимательно за каждым жестом. Что Юнги избегал смотреть в глаза. Что Агуст всегда оставался на ночь... Слишком много помнил. И от воспоминаний было не скрыться. От этого тошнота завладевала телом. Парализовала. Душила. Чимин зарылся пальцами в волосы и разбился заново. Он хотел выйти. Он так хотел выйти, что желание это пульсировало в груди вместо сердцебиения. Пульсировала в висках единственной связной мыслью. Чимин не помнил, как тащил из кухни стул. Он не помнил, как разбивал стекло. Он помнил лишь как резко закончились силы, и он упал коленями на осколки, бессмысленно смотря перед собой. У Чимина никогда не будет достаточно сил, чтобы прыгнуть...***
Облака белой дымкой заволокли небо, но солнечные лучи всë равно пробирались в них и били в глаза. Юнги смотрел на них, щурясь. Сигаретный дым отвлекал и внушал иллюзию спокойствия. Юнги выдохнул. Его руки были всë ещё липкими из-за крови, но Мин не обращал на это внимание. Он был в смятении. Хосок позвонил ему около семи утра. Юнги не спал, ютился на узком диване и вслушивался в мрачную тишину квартиры. Он не хотел задумываться о том, почему же чувствует себя так херово. Он вообще не хотел задумываться. Его голова трещала по швам от бессонницы, нервов и навязчивых воспоминаний. Голос Хосока стал благословением. Смысл его слов — утешением. Всё просто: годы упорных поисков. Слежка, шантаж, разбой. Они нашли крыс Агуста. Замызганный китайский ресторанчик. Принадлежащий ему старый склад на окраине города. Бойня... Юнги прикрывает глаза. Бойня была жуткая. Его руки были в крови. Его лицо было в крови. Его сердце отчего-то обливалось кровью. Но это было то, что нужно. Это притупило боль минувшей ночи, заткнуло совесть, отрезвило. Крики стëрли голос Агуста. Трупы вычеркнули кожу Чимина из памяти. — Там было около пяти миллионов долларов — Хосок подходит почти бесшумно, его движения плавные хоть и немного уставшие, Юнги знает, что Чон слишком быстро выбивается из сил, но всё равно всегда выходит на бой. Эти Мин в нëм уважает. Хосок закуривает от сигареты Юнги, не спрашивая, пользуется их многолетней дружбой. Юнги хмыкает. Сделав неторопливую затяжку, Хосок зажимает фильтр губами и массирует запястье левой руки. Юнги отводит взгляд, а Хосок, спрятав руку в карман, продолжает. — Удалось захватить несколько человек живыми и вполне работоспособными. Возможно, они знают что-нибудь про Агуста — Юнги задумчиао кивает. Хосок опирается спиной о стену и смотри на небо вверх. — Я сам ими займусь — Чон вскидывает чуть удивлëнно брови но не спорит, лишь щурится с подозрением. Юнги прикрывает глаза. В их банде каждый знает о том, что Юнги ненавидит людей почти также сильно, как ненавидит допросы. Поэтому да, не стоило даже надеяться на то, что Хосок ничего не заподозрит. — Я распоряжусь. О, и... Слышал, Агуст в последнее время рвëт и мечет, ты знаешь что-нибудь? — Юнги откидывает окурок прочь, а Хосок вместо него наблюдает за тем, как он тлеет на земле. Между ними повисает чуть напряженная тишина. И хотя голос Хосока звучал достаточно незаинтересованно, Юнги не обмануть. — Слышал его сучка пропала — Юнги чувствует, что Хосок хочет спросить, но не спрашивает, лишь хмурится задумчиво, и за это Мин ему благодарен. Чон кивает, давая понять, что удовлетворëн ответом. Юнги делает несколько шагов вперëд, разминаясь. Хосок остаëтся у него за спиной. Юнги помнит. Слишком чëтко помнит. Лицо у Хосока было бедным-бледным почти серым, и огромный порез на всю щëку, хоть и не кровил больше, всё равно выделялся на нëм своим ярко-красным, воспаленным цветом. Юнги помнит, как Хосок валялся почти без дыхания в салоне его старенькой машины. Помнит, как после пробуждения, он молчал на все вопросы, шарахался от каждого движения и вглядывался в лицо Юнги с ужасом. Мин не винил его никогда. Даже сейчас, спустя почти пять лет, он замечал на себе время от времени те самые взгляды. Взгляды обращëнные к Агусту. И губы Юнги сами собой растягиваются в ядовитую усмешку. Он помнит, как сидел у кровати Хосока ночами, гадая, выживет ли, справится ли... Один. Брата рядом не было. Агуст открывал тогда свой первый филиал. Агуст морочил людям мозги, а Юнги потом дрался на улицах, чтобы выжить, да бегал от одураченных спонсоров. Юнги ненавидел свою память за это. За невозможность отступить. — Ты в порядке? — взгляд у Хосока был испытывающим и слишком проницательным. Он всегда чувствовал, когда Юнги лжëт, но почти никогда эту ложь не разоблачал. Мин сглотнул вязкую слюну. Он не знал, что сказать ему. Я поговорил с братом? Я изнасиловал человека? Я отвратителен, и каждый раз глядя в зеркало, вижу отражение монстра? Юнги не оборачивается, когда роняет безразличное: — Нет.***
Юнги возвращается поздней ночью. Чимин не уверен, сколько точно было времени, но в оглушающей тишине поворот ключа услышал чëтко. Он боялся выходить из комнаты. Он боялся встречаться с Юнги глазами. Он боялся услышать от него очередное пренебрежительное: "Сучка". Он боялся Юнги. Но после ключа щëлкнул выключатель, и сквозь приоткрытую дверь в комнату просочилась тоненькая полоска света. Юнги его не звал. Юнги не кричал из-за беспорядка. Чимин сжался в своëм углу и зажмурился. Он понимал, насколько это по-детски, но не мог заставить себя посмотреть страху в глаза. Юнги был его личным подкроватным монстром. Злым отражением самого близкого человека. Юнги был его концом и его погибелью. А потому Чимин сжался в углу, стремясь исчезнуть. Несколько оглушительно долгих секунд ничего не происходило, а после уверенные шаги запустили обратный отсчёт. Тихонько отворилась дверь, и силуэт Юнги застыл в проëме. Молча окинул безразличным взглядом осколки и сломанный стул. Усмехнулся чему-то своему. Зашëл. Через силу, Чимин заставил себя поднять взгляд, и застыл от тихого ужаса. Кровь стекала с пальцев Юнги, и с оглушающим звуком капала на пол.