« Давным-давно, когда люди только начали осваивать все дивные уголки материков, жил-был ненавистный всему миру вампир, по имени «Ванитас».
Даже в юности он был совсем другим, не таким как остальные, все считали
его отчего-то безмерно опасным. Кожа мальчишки была чернее ночи,
глаза же подобны чистейшим голубым сапфирам и совсем белые, будто бы седые, волосы, напоминающие сияющий в лучах солнца снег.
Таким он был рожден и все прекрасно понимали, что дарованная юному вампиру
внешность самое что ни на есть, настоящее проклятие.
Обычно, все вампиры рождаются в ночь Кровавого Полнолуния,
когда мир озаряет багровый свет яркого небесного тела. Их глаза
всегда подобны кровавым рубинам, а кожа белее мрамора, однако, по каким-то причинам,
малыш Ванитас был рожден в ночь Голубого Полнолуния,
когда не было ни единого намека на красный цвет.
Он был первым, кому не посчастливилось родиться в эту ночь, первым
проклятым ребенком.
С древних времен, Голубая Луна считалась символом несчастий,
а простые вампиры и вовсе боялись ее, считая, что ее сияние
способно отбирать жизненную силу у бессмертных созданий ночи.
Все считали сияние той луны признаком бедствия, даже скорее
неминуемой гибели. Они боялись ее, ненавидели, желали
стереть ее небесно-голубой свет с небосвода в те,
столь редкие полнолунные ночи.
Видя голубые глаза юного вампира, что были намного ярче
той Луны в злосчастное полнолуние, все питали к нему
первозданный страх, самый настоящий животный ужас,
словно мальчишка был опасным охотником,
а его сородичи лишь жертвами, без единого шанса на спасение.
Ванитас был ничем иным, как самой настоящей угрозой,
и именно поэтому его изгнали из маленькой
деревушки среди лестной чащи, родного племени,
где он прожил свои несчастные десять лет жизни.
Старейшины желали смерти проклятому отродью и,
бросив его в лес, ими правило лишь надежда на то,
что стая свирепых волков истязает вампирскую плоть
и душу, ведя юношу к верной Старушке Смерти, неустанно
выполняющей свою работу, под покровом волшебной мантии.
Мальчишка, чьи волосы напоминали лунное сияние,
оказался в темном сосновом лесу совершенно один.
Была обжигающая зима, что так и тянула свои длинные руки к его теплому телу.
Его детское, еще совсем юное и хрупкое сердце трепетало в ужасе
от стоящего вокруг мрака, а худое тельце медленно, но верно замерзало
в бушующей вокруг метели из огромных хлопьев отчего-то слишком
холодного снега, но он все продолжал идти.… Где-то в глубине души он
почему-то верил, что за ним вернуться, что признают
свою неправоту и заберут обратно в теплую сельскую хижину.
Правда только, пока он внушал себе эту мысль,
кожа была уже совсем красной, обмороженной,
а дышать становилось все сложнее и сложнее.
Белые облачка тепла продолжали вырываться из его рта,
казалось, даже они решили бросить его тут, совсем одного….
И тогда он понимает, понимает, что никто не вернется,
никто не возжелает даровать ему столь желанное тепло в мороз.
И правда ведь, кому он нужен, раз даже
родная мать не противилась изгнанию сына?
Вот теперь казалось, что Смерть совсем рядом,
что эта ночь станет для Ванитаса последней.…
Именно тогда, в глубине своей юной отчаянной души, он поклялся….
Поклялся, что если выживет, если его тело не обратиться льдом
к утру, если он все еще будет способен идти и мыслить,
то он отомстит всем вампирам, рожденным в ночь Кровавого Полнолуния.
Всем, кто столь безжалостно бросил его на верную гибель и презирал всю сознательную жизнь.
Бушующая в сердце и ранее столь чистых и невинных глазах ненависть
желала лишь этого. Желала отмщения за свою ужасающую судьбу.
За то, что лишь из-за факта его рождения, весь мир отвернулся от него.
Бросил. Боялся. Презирал. Ненавидел.
Не способный более сделать и шагу своими заледеневшими ногами,
он свалился в глубокий сугроб, который с радушием принял его в свои объятия,
что сейчас казались теплее всего на белом свете.
Каким-то чудом, утром ему довелось проснуться,
пускай он мог ощущать лишь крупицы своего бренного тела,
что сейчас казалось таким свободным и теплым….
И именно тогда он начал воплощать свой план мести в действие.
Он днями и ночами создавал что-то,
используя свою кровь и жизненную силу, вкладывая их все без остатка
в угольно-черные страницы дивной книги.
Со временем на загадочных страницах появились сверкающие буквы,
голубые, словно само небо, а начерчены они были самой настоящей
голубой вампирской кровью.
Чем-то необычные символы напоминали россыпь звезд в ночном небе,
а язык письмен был и вовсе никому не известен.
Понять его никто не мог, кроме малыша Ванитаса, породившего эту книгу.
- С пробуждением этой книги, проклятие страшнее смерти обрушится на вас! – молвил он, охваченный ненавистью,
связывая гримуар со своей душой волшебными нитями и даруя ему необъятную власть…
Власть над чужими душами, ценой своей собственной, от которой возможно ничего и не останется совсем скоро...
Проклятая книга в его руках напоминала дивный сборник сказок на ночь.
Синяя кожаная обложка, блестящие черные страницы,
а по центру расположились большой драгоценный камень,
цветом в точности как голубые глаза его владельца,
и совершенно необычный часовой механизм на цепи из чистого серебра.
Гримуар казался чарующим и могущественным, да настолько,
что заклятые враги проклятого вампира
прознали о всепоглощающей силе и попытались отнять его у Ванитаса.
Правда только…. Они были даже не способны открыть книгу,
их руки обжигало одно единственное прикосновение
к чарующей обложке.
Столько не пытались пилить или резать,
пытаться выискать странный механизм, разгадав который,
книга сама распахнется, но несмотря на все усилия, для остальных вампиров
могущественный письмена были не больше чем красивой,
совершенно бесполезной безделушкой.
Они были не в силах ни уничтожить ее, ни подчинить себе.
- Голубой свет Луны, как и в моих, зажжется лишь в глазах того, кто возымеет силу обладать гримуаром….
Он должен быть истинным наследником голубой крови, тем, чью силу признает даже книга, и тогда….
Он станет тем, кто уничтожит вампиров, - нашептывал Ванитас над сапфиром,
словно отдавая ему прямые приказы, словно прекрасный драгоценный камень подчиниться его воле
и будем смиренно ждать того заветного мгновения великой мести.
С тех пор, вампиры Алой Луны запечатали гримуар, боясь его силы.
Он был спрятан под сотней замков в подземелье королевского дворца,
а Ванитас исчез, словно его никогда и не было. Он более не пытался
искать отомшения, кто-то говорил, что проклятый вампир
был обделен бессмертием и скончался, когда его артефакт был запечатан.
Никто не знал правды, но все они искренне надеялись, что это
чудовище больше никогда не покажется миру и не
попытается уничтожить невинных стариков и детей.
- Я буду ждать тебя, новое Дитя Голубой Луны, - отчего-то отчаянно шепнул Ванитас в безграничную пустоту и исчез в объятиях снежной бури,
что принимала его в свои объятья, словно родного сына».
Непроглядная тьма, от которой может спасти лишь яркий свет кварцевых ламп, обволакивала хрупкое сознание, соединяя его в единое целое. Вокруг витает настырный и не особо приятный запах каких-то лекарств, марлевых повязок и едкий аромат антисептиков, от которого зудит в носу. Казалось, в голове, словно полнейшая каша и абсолютная убаюкивающая пустота одновременно. Кто он, где он, как его зовут? Ответом на эти запросы к собственному мозгу становиться лишь звенящая тишина, отдающая ноющей болью во всех уголках тела. Не помнит. Он не помнит? Что было? А может, ничего и никогда не было... Может, он только что родился и почему-то осознает свое тело совершенно не как младенец? Может так... А может и не совсем. По всему телу мальчишка ощущает лишь колющую боль, а где-то что-то словно горит. Может, его ребра и бедра так подают ему сигналы о своем состоянии? Странно. Так должно быть? А может, нет? Кто знает... А важно ли это? Ему нравится лежать вот так, в тишине и покое, словно его обернули в какую-то мягкую защитную оболочку, через которую не проходит ни свет, ни память, ни желание очнуться вновь. Так приятно и хорошо... - Просыпайся, Натаниэль! – нарушает, словно вечное мгновение его забвения чей-то настырный, слишком высокий и писклявый голос, который сразу же хочется низвергнуть в пучины ада. Эти странные частоты чужой речи отче-то кажутся знакомыми, но никаких приятных ощущений уж точно не возникает. «Натаниэль? Кто это такой?» - думает мальчишка, так и не разлепив глаз, тая в душе надежду, что это обращение предназначено не ему, а кому-то другому, кому-то менее удачливому или же по собственной воле желающему откликнуться. Правда, кажется, когда слова того создания, человека, вампира? Не возымели никакого эффекта, он решил сунуть парнишке под нос до ужаса противно пахнущую ватку, а может даже тряпку, он не знал, но этот аромат определенно был настолько ужасен, что заставил кристально чистые, словно самые дорогие в мире сапфиры глаза, распахнуться. Мальчишка непонимающе глядел на персону пред его глазами, в недоумении наклонив голову на бок. Пред глазами стоял сутулый лысый мужчина с редкими усами, в странных круглых очках с толстыми алыми линзами, из-за которых совершенно не было видно глаз. Судя по морщинкам на лице, достаточно старый, по фигуре, форме и беленького медицинского халата, он чем-то напоминал круглые таблетки, образ которых внезапно промелькнул в юной головушке. Таблетки? Он их пил? Что-то было точно не так, чего-то не хватает в его памяти. Возможно, даже слишком многого. - Вы кто? – каким-то неуверенным и совсем сиплым голоском вопрошает мальчишка, с подозрением глядя на недовольного мужчину. В горле першит и отчего-то горчит, что не так? Почему тело ощущается именно так? Должно ли все быть именно так? - Как же так? Как же, как же! – начинает истерично произносить тот странный мужчина, нависший над мальчишкой с приличным куском неприятно пахнущей ваты в руке. Он словно совершенно не верил собственным ушам, отказывался принимать произнесенные детским ртом слова так, словно они были полнейшей околесицей, - Это же я! Я – доктор Мору-у-у, - начинает протягивать он, ударяя ладонью в грудь, указывая на самого себя и отчего-то жалобно хныкая, словно являлся маленьким капризным ребенком. В ответ на это, Натаниэль лишь еще больше склоняет голову набок, словно маленькая глупая птичка, с неким любопытством осматривая какого-то внезапно слишком грустного мужчину. Доктора Мору? Так его зовут, да? Неужели он его чем-то расстроил, стоит попросить прощения? Ему говорили, что так следует делать, вроде бы…. Правда, внезапная, быстрая, сбивчивая речь не позволяет ему вымолвить ни единого слова: - Что же это? Неужели электротерапия повредила твой драгоценный мозг? Какой кошмар, какой кошмар! – жестко хватаясь за голову руками, причитает Мору, пока в его поведение видима лишь самая настоящая грусть, правда только, долго она не продлилась. Сверкнув своими круглыми очками, доктор хватает мальчишку за щеки, неумолимо быстро притягивая к себе и вглядываясь в его глаза с первозданным интересом. - Боже, зато погляди на свои глаза! Такие чистые сапфиры, такие первородные! Самые настоящие кристаллики сульфата меди! Как интригующе, как интригующе! – кружась вокруг своей оси, воркочет доктор, весело поднимая руки, словно произошло какое-то чудо или же праздник. – Я могу его взять, правда-правда ведь могу? Я должен изучить! Просто необходимо изучить. Можно-можно ведь, мой идеальный «Третий»? От неожиданно соскользнувшего с чужих уст прозвища, Натаниэль заметно вздрагивает, словно от мелкого заряда электричества, пробежавшего вдоль позвонков бурным болезненным потоком. Мальчишка молчит, пока сердце все больнее и чаще начинает биться в груди, заставляя его делать короткие резкие вздохи. Кажется, его, словно преследует дикий зверь, и жизнь вот-вот оборвется от его пугающих черных лап, но набравшись смелости и отчего виновато опустив глаза, он все-таки спросил: - Взять что? – как-то нервно сглатывает молодой вампир, едва выдавливая из пересохшего горла эту пару несчастный слов, что скорее напоминали группку не особо понятных звуков. - Глупый-глупый Третий, твой глаз конечно! Хотя бы один! Я правда-правда буду бережно хранить его в баночке с формалином! Верну, и будешь как новенький! – весело лепечет он, пару раз хлопнув в ладоши, а после поднося подушечки пальцев к дрожащим векам мальчишки, соприкасаясь с частично белыми бровями. Кажется, желание забрать столь прекрасный глаз попросту бурлит у него под кожей, раз руки так быстро начинают все больше и больше обнажать глазное яблоко от оков век. «Точно…» - вдруг парализованный чем-то слишком привычным, нашептывает ему мозг, - «Так ведь было всегда и всегда будет. Я ведь всего-навсего вещь, как часто говорила мама, как же я мог об этом забыть?» «Натаниэль» - это имя ведь ему милостиво даровал одержимый своими суждениями отец, когда кровь младенца, рожденного под чистым светом Голубой Луны впервые за долгие столетия, оказалась столь густой, «чистой». Обычно, из поколения в поколение, каждый новорожденный вампир наследует все более грязную и «мерзкую» кровь, но этот малыш был совершенно особенным, его кровь была чище, чем у собственного отца и, узнав это, тот засиял подобно звезде Сириус, даруя сыну столь «прекрасное имя». Что там оно значило? Ах, точно, «данный Богом». Одержимый местью отец посчитал своего очередного сына истинным подарком свыше. « - Такая «чистая» кровь ведь точно сможет! Точно сможет сделать из него того самого, легендарного «Ребенка Голубой Луны», «истинного наследника голубой крови», - с совершенно ненормальной улыбкой на устах молвил отец, припоминая старинную легенду о переполненном ненавистью вампире Ванитасе, их древнем потомке. Сам мальчишка никогда не пытался разузнать подробностей этой байки, да и не мог, он лишь краем уха слышал нечто подобное от крайне разговорчивого, но не менее жестокого доктора Мору. И, правда, точно ведь, как Натаниэль мог позабыть этого мерзкого мужчину? Такой веселый, болтливый, но такой жестокий…. Взгляд неумолимо быстро спустился к собственному телу, уложенному на все той же старой желтоватой койке в его персональной тюрьме, комнате, а на руках красовались новые бинты, уже успевшие пропитаться голубой вампирской кровью. С ним опять что-то делали? Что-то кроме тех болезненных и столь ярких разрядов тока, которые, по словам доктора, должны были ускорить его регенерацию? Как же он мог все это проспать…. Сейчас припоминая, всем, что когда-либо говорил ему отец, было одной единственной фразой, повторяющейся безграничное количество раз: « - Ты должен пробудиться. Ты отомстишь, ты убьешь всех их и папа будет гордиться, слышишь, Натаниэль? – зло клацая своими острыми клыками, произносит он низким, полным первородной злобы голосом, а следом всегда идет неимоверно сильная пощечина и истерика, - Чертова гниль! Ты должен! Должен всех их убить, всех! Проклятый ребенок, почему ты, почему это блять ты?!» Так было всегда. Сколько мальчишка себя помнит, по-другому точно никогда не было. Хотя, возможно, часть его воспоминаний все еще не восстановились после «особой терапии», созданной доктором и его отцом. Правда, в искалеченном с самого рождения сердце и не проскакивало надежды на то, что может быть что-то еще. Что-то более доброе и теплое, что дарила ему мама каждый вечер, наполненным историями о внешнем мире и его красотах. Кстати о маме, где же она? Обычно она занимала соседнюю койку, но сейчас она пустовала. Ее куда-то увели? Тоже делают с ней плохие вещи? Это было странно, ведь раньше такое точно никогда не случалось… - Мой милый-милый Третий, - внезапно обняв Натаниэля и заставив того сильно вздрогнуть и оцепенеть, произносит Мору, нежно поглаживая рыжие кудри, в которых красовалась пара белоснежных прядок, - Ты такой послушный подопытный, моя маленькая гордость, скажи, ты ведь позволишь нам вскрыть твое тело, дабы поглядеть, отчего твои глазки теперь такие яркие? М-м-м? – с мерзкой, совершенно мерзкой улыбкой лепечет он, словно и правда, интересуясь чужим мнением. Словно все его слова и, правда, являются настоящим вопросом, а не полнейшим лицемерием и желанием исполнить задуманное любой ценой. « - Нет!» - оглушающим криком застревает ответ в горле у мальчишки, словно неподъемный, многотонный груз, пока пред глазами мелькает картинка того, что же случилось в прошлый раз, когда он посмел перечить, не был послушным мальчиком. Он не знает, что это было. Понятия не имеет, как этот вид пытки называется, но это было слишком больно. Даже скорее слишком непривычно, ведь к обычной боли от экспериментов над его телом он привык с пеленок. Натаниэль предпочел бы еще сотню раз оказаться на операционном столе, а не еще хоть единственный раз побывать в лапах подчиненного отца. Он был мерзким, в тысячи раз хуже доктора Мору. Руки того человека были слишком большими, липкими и отчего-то словно раскаленными, казалось, что каждое их прикосновение приносило куда большую боль, чем ожоги от электричества, которые уже стали неотъемлемой частью жизни, но более приятными не стали. После того, что он с ним делал, Натаниэль не мог ни ходить, ни дышать, ни даже поесть. Каждый кровавый коктейль выходил наружу, так и не дойдя до желудка. Было плохо, было чертовски страшно, а тело трусило так, словно внутри работал какой-то невидимый моторчик. Руки и бедра покрывали ярко-фиолетовые синяки, кое-где даже виднелись следы от ногтей, столь напоминающие сказочные полумесяцы из книг. Отец был разочарован таким состоянием сына. Тыкал в него пальцем и причитал, что подобный слабак ни за что не сможет ни то, что покорить силу «мемуаров Ванитаса», а даже убить одного из красноглазых сородичей, а ведь он был рожден для этого и только для этого. С рождения вещь, но никак не живое существо. Тогда Натаниэля поместили под капельницы до тех пор, пока он не смог хоть немного ходить, а синяки не сменили окраску с фиолетового на бледно-желтый. Казалось, словно на тело разлили семицветную радугу, о которой говорила мама когда-то. Малыш вампир тогда представлял ее как нечто сказочное, неимоверно чарующее, но сейчас она ему противна. До дрожи в костях и боли в груди ненавистна. Находясь под капельницей, его сознание всегда было туманным, словно пустым, и если признаться честно – это состояние ему нравилось куда больше чем очередная боль, боль, боль, боль, боль…. Можно ли ему уснуть так на целую вечность и больше не открывать глаза? На то, чтобы волочить свое жалкое существование дальше не было ни желания, ни сил. Смерть ведь может подарить ему желанной забвение, так почему же он все еще дышит? Почему так и не умер на операционном столе, когда его торс вновь вскрыли от ребер до низа живота? Тошнота подобралась к першащему горлу, когда к мозгу пришло осознание того, что доктор прямо сейчас крепко обнимает его за плечи. Там, где большие и грубые ладони соприкасались с кожей, начинало чертовски сильно жечь, словно его тело вновь решили испытать на способность к регенерации, прислоняя к коже раскаленную пластинку дивного металла. Пред глазами мелькнуло чье-то уродливое лицо, нашептывающее свои речи, кривя губы в чем-то среднем между оскалом и садисткой улыбкой: « - Тебе ведь это нравится, маленькая сучка. Разве эти слезы не признак твоего удовольствия, а?» – шептали масляные губы, заставляя ощутить, как тело начинает дрожать в первозданном страхе. Он будет послушным, правда будет послушным. Натаниэль не хочет опять…. Опять увидеть радугу. Не хочет, не хочет, не хочет…. - Хорошо, - едва не одними губами шепнул голубоглазый вампир, крепко сжимая руки и мечтая, чтобы его вновь окружала лишь та приятная тьма и неведение. На губах заплясала доброжелательная, дрожащая улыбка, та, что так нравилась доктору, а глаза были пустыми, совсем кукольными и столь прекрасными от своего глубокого цвета горных сапфиров. От него ведь это и требуется, правильно? Быть вещью, пластилином, из которого можно вылепить какого-то сказочного зверя. – Доктор может делать все, что посчитает нужным, во имя науки, - тихо добавил он. - Ах, ты всегда был таким понимающим и милым мальчиком! Такой послушный, молодец, - пропуская сквозь толстые пальцы рыже-белые волосы, шепнул Мору на расстоянии вздоха от уха Натаниэля, заставляя того задержать дыхание и замереть, не в силах пошевелить даже пальцами. – Ну же, ну же! Пошли скорее в лабораторию, мы не должны тратить драгоценное время на подобные глупости! Мальчишка лишь кротко кивнул, покорно следуя за доктором по пятам хромой походкой, прекрасно зная, что ни сбежать, ни отказаться он не имеет никакой возможности. Он ведь не хочет перестать быть послушным мальчиком, правда?