Я был занят книгой, когда ястребиная сова впорхнула в наполненную последождевой свежестью комнату. Тут же забыв о том, в какие предложения были переплетены буквы на страницах, увидел конверт, перехваченный лиловой шёлковой лентой. Она всегда так делала с самого начала нашей переписки. И мне не терпелось узнать, что на этот раз содержит послание.
Я встал скрипнув стулом и подошёл к окну. Погладил по гладким пёстрым перьям сову и она отдала мне заветный конверт.
Разворачивая его в спешке, словно в любую секунду письмо могут отобрать, я вновь почувствовал, что жизнь возвращается. Что
она возвращает её мне через мили разделяющие нас.
Она вложила в восковую печать несколько веточек с мелкими жёлтыми цветами. Напоминание о нашем расставании, когда луга зацвели и этот цвет преобладал в природе.
Теперь я его ненавижу. Я ненавижу всё, что напоминает о том, что она не со мной!
Лето после пятого курса до определённого дня было самым худшим временем в моей жизни
Дни тянулись паршиво и безрадостно. Дождь поливал Фелдкрофт не переставая. А в те моменты, когда солнце озаряло землю я не мог найти в себе силы выбраться из дома. Вопросы, сочувственные взгляды, шёпот за спиной, — всё это не оставляло шансов на спокойное существование. От безделья и бессонницы первое время я занимался тем, что закатав рукава на рубашке двигал мебель, перекладывал вещи с одних полок на другие, убрал или уничтожил всё, что связано с Соломоном. Что бы избавить пространство от следов прежней жизни. Что бы не смотреть на привычный порядок и видеть в нём призраков Анны, родителей и… того, кого я убил…
Первая ночь в доме была кошмаром. Я прорыдал на крыльце почти до рассвета, не решаясь шагнуть внутрь. Коря себя за всё произошедшее, запуская в волосы пальцы и оттягивая пряди, словно это могло бы отвлечь от переполняющего отчаяния и боли. Нет. Не могло. Теперь этот дом в котором предстояло провести лето стал убежищем перепуганного израненного зверя. Мне и правда хотелось взвыть диким ором на убывающую луну, но тогда и без того тревожные соседи докучали бы своей опекой. Нет уж. Никто не смеет видеть мою слабость! Лишь одному человеку позволена такая привилегия.
Человеку, которого поезд унёс в закат а я стоял как вкопанный и наблюдал за уплывающей змеёй из вагонов.
«Почему я так просто тебя отпустил?» — горько подумал я.
Ответ прост. Не хотел втягивать её во тьму своего туманного будущего. Эта мысль остановила меня от того, что бы догнать чёртов поезд.
Ни к чему ей было быть со мной сейчас. Ей требовался заслуженный отдых. Без угроз и опасностей, а значит — без меня.
Дома меня ждали стопки писем, которые присылали знакомые и дальние родственники. Все они повторяли одну и туже формулу соболезнования: сожаление, сочувствие, перечисление положительных сторон дяди и жалость ко мне и Анне. Я умирал каждый раз, когда видел в строках твёрдую уверенность, что убийцу накажут. Что же… Он уже наказан, будьте уверены.
Наказан тяжёлой бессонницей. Когда всё тело изнывает от усталости, когда мыслей в голове так много что отключиться просто жизненно необходимо, когда в виски будто ввинчивают ржавые гвозди. Но ты не можешь закрыть глаза. А если вдруг отключаешься на пять минут, то видишь зелёный луч, ударивший прямо в грудь, отнявший раз и навсегда жизнь. Господи, сколько раз я переживал это в деталях, даже сосчитать невозможно…
Наказан одиночеством. И непонятно — это твой выбор или просто судьба вынудила создать вокруг себя личную одиночную камеру, как в Азкабане. Где дементоры — это всё те же еженочные кошмары, а смотрители — страх и беспокойство. Начальник — собственная совесть, подвергающая и тело и разум истязаниям из чувства глубокой вины.
«Я всех подвёл»
«Я»
«всех»
«подвёл»…
Волна писем почти сошла на нет уже через две недели, с их чтением пришлось покончить раньше, что бы не сойти с ума. Я исхудал, потому что не мог засунуть в себя ничего, кроме отварной картошки и ягод ежевики. Но и от них пришлось отказаться, когда я вспомнил, кем были посажены кусты на заднем дворе. Готовить что-то другое у меня просто не было сил.
И вот, в одну ночь, когда я хотел заснуть так же сильно как и не мог этого сделать, руки оплели подушку и прижали к груди. Я взглянул на белую наволочку, на которую ложился тёплый свет и сознание явило мне момент, на который я будучи убитым горем и в состоянии явного аффекта не обратил внимания.
Я метался у катакомб, говорил что не хотел его убивать, руки колотились, сердце грозило разогнаться до космической скорости и замереть, и вдруг… Я погрузился в такое тепло, которым может быть разве что рай… Её руки, её хрупкие руки, перепачканные сажей, в мелких царапинах и порезах оказались на моей спине, в то время как голова прижалась к груди.
Она обняла меня. Впервые. Обняла…
Мерлин, да я ведь мечтал об этом так долго и почему всё исполнилось именно тогда когда время максимально неподходящее?! Когда я был так обескуражен, что не позволил себе ответный жест обнаживший истинную природу моего отношения к этой студентке факультета Гриффиндор. Почему-то показалось, нет, я был уверен, что мои руки поглотила тьма и стоит мне тронуть её хоть пальцем, я заражу её своей скверной.
Она отстранилась и смутилась. Уже спустя минуту овладела смертельным заклинанием. Что бы в случае, если меня не будет рядом смогла защитить себя…
Изо всех сил закрыв глаза я постарался воссоздать этот момент и представить, что мой ответ был иным. Что время замерло. Что обстоятельства другие. Я увидел фрагмент её плеча, на который положил голову, как мои руки брали в плен талию под мантией.
Нектаром в голову проникло моё имя, слетавшее столько раз с её губ…
— Себастьян…
Улыбка. Первая, за столько времени.
Я распахнул глаза и понял, что мне нужно делать. Подлетел к столу в одном нижнем белье, схватил перо, чернила и слова полились сами на бумагу. Я избегал подробного описания своего состояния, но и не делал вид, будто всё хорошо. Она сразу меня раскусит. Я писал что приходили письма, что я навёл порядок в доме, что порой мне плохо спиться, что я сожалею о том, что втянул её и Оминиса во всю эту историю. И пусть они не выдали меня, я не чувствую себя прощённым. Мне очень хочется что бы начался новый учебный год. Причина последней фразы заключалась в имени и фамилии адресата, которые я вывел аккуратным… нет. Идеальнейшим почерком!
В её ответных письмах заключалась вся моя жизнь. Я перечитывал их по нескольку раз, благо она не скупилась на слова. Поддержка и тепло вошли в серые будни вместе с коллекцией красивых конвертов, к каждому из которых она делала цветную восковую печать. Моё имя, написанное её рукой казалось шедевром изобразительного искусства. Оно всегда размещалось вверху в самом центре строки и буквы были большие и заметные.
Однажды в одном посланий меня ждал сюрприз. К письму прилагалось фотография… Нет, она не двигалась как принято в мире волшебников, но всё равно была способна передать каждый лучик светлого и безгранично любимого мною образа. Белое платье в мелких цветах, шляпа с шёлковой лентой. Глаза закрыты, нос вздёрнут, и на лице улыбка наслаждения. Вероятно, летним теплом, озаряющим лицо. На заднем плане поле подсолнухов. На обороте подпись «Аделаида, 16 июля 1890 года. Себастьяну. Теперь я всегда с тобой».
Я упал в кресло, и часто задышал. Провёл пальцем по её застывшему лицу, как если бы она могла это почувствовать. Как если бы
я мог почувствовать каждый миллиметр кожи… Уже к вечеру, когда грозовые тучи разразились бурей, я поместил фотографию в старую рамку, которая будто ожидала именно этого снимка. И мне было плевать на грохот и вспышки, плевать на ветер что грозил сорвать с моей берлоги крышу и унести за горизонт, плевать на всё в мире. Я просто смотрел, не отрываясь, потихоньку впадая в безумие от того, что это кусок безжизненной материи, в котором всего лишь один из множества фрагментов Аделаиды. Девушки, носящей имя звезды, как однажды упомянул Амит. Жаль, я не так силён в астрономии, что бы найти её на небе. Надо это исправить…
И вот, однажды сова принесла мне конверт, содержащий нечто куда более важное, чем фото.
Когда я достал письмо то не сразу принялся за чтение. Первым делом приложил бумагу к носу и жадно вдохнул. Её суть опалила лёгкие, а вместе с ними каждое нервное окончание. Мои глаза закатилась под дрожащие веки. Запах Фелдкрофта — адская вонь по сравнению с бумагой, напитавшейся всем, чем является моя любимая гриффиндорка. Сирень, травяной чай, корица, старые книги, и. Что-то ещё, чему не найти подходящего сравнения. Скорее всего — она сама. Тогда, после катакомб, я впервые уловил этот аромат и каждое письмо утоляло мой ненормальный зверский голод. Окажись она рядом, мне бы точно захотелось чего-то большего!
Я опёрся о подоконник, слушая как с листьев скатываются капли и погибают, разбившись о землю.
Дорогой Себастьян.
Последнее твоё письмо показалось мне крайне тревожным. Ты явно пытаешься приуменьшить боль, которую испытываешь. Я чувствую это сквозь каждую букву и не могу отделаться от мысли, что одиночество которое ты выбрал может тебя погубить…
Я знаю, ты — сильный. И ты доказывал это множество раз, но я больше не могу мириться с тем, что ты проходишь через такие трудности в одиночку.
Поэтому я хочу предложить тебе кое-что.
Мои тётя и дядя уезжают на две недели в Ливерпуль и дом будет в полном моём распоряжении. А если приедешь ты — то в нашем. (Не пойми меня в неправильном смысле)
Дата отъезда — седьмого августа в девять утра. С этого времени я буду тебя ждать. И надеюсь, дождусь…
Прошу, помни что я всегда с тобой. Где бы ты ни был, даже если я просижу на своём крыльце все эти четырнадцать дней а ты так и не появишься. Хотя, они будут ужасными при таком исходе… Даже не знаю, смогу ли я жить с этим…
Обнимаю, Аделаида (её подпись с аккуратным завитком над первой буквой имени)
P. S. Ты говорил о кошмарах… Так вот, они мне тоже снятся. Я покормила твою сову вкусняшками, она не возражала.
Я едва не выпрыгнул к потолку из собственных ботинок! Она хочет что бы я приехал! Ждёт меня!
Дурак, я должен был сам это предложить! Большая часть лета потрачена впустую… Я ведь мог поселиться где-нибудь в лесах рядом с Эмблсайдом, где она живёт, и красть её каждую ночь. И может нашёл бы наконец в себе силы признаться, кого представляю рядом перед сном уже как почти год!
Я взглянул на календарь и недовольно поёжился… Пятое августа, ещё так долго. А мне уже хотелось упаковать рюкзак, сложив в него остатки своей расколотой на до и после жизни, убраться из Фелдкрофта.
Я прижал письмо к груди и представил себе Аделаиду. Каждую черту, каждый волосок… Глаза — как зелёный малахит с вкраплениями бирюзы. Они бы лучше сочетались с цветами Слизерина, но шляпа разрушила возможность засыпать в соседних комнатах, вынудив меня посещать башню Гриффиндора чаще, чем годы до этого. А она так поразительно мне улыбалась, думая что я забрёл сюда случайно…
Ну да… Ха-ха… Случайно…
Я сложил письмо и спрятал в шкатулку с мамиными украшениями. Крышка не хотела закрываться, но я надавил и провернул ключ, запечатав вместе с серьгами, кулонами и кольцами новую ценность.
Сидеть на месте я не мог. Набросил на плечи мантию и отправился на улицу. Энтузиазм горел во мне с такой силой, что я не обращал внимания на то, какой плотной стеной обрушилась непогода. Широко улыбался и почти истерический посмеивался, пока все вокруг рассыпались и прятались по домам.
Я скоро тебя увижу…
Всё что нужно — это добраться… И будь уверена — я, как и всегда, найду путь, даже если для этого придётся лететь на Марс… Даже если придётся уничтожить в адском пламени весь мир.
***
В сумерках раскинулась живописное место с бархатными лугами, где ветер ласково тревожил высокую траву. Лес чернел на фоне багрового неба над плавными волнами холмов. Небольшие но уютные дома цвета слоновой кости почти не отличались один от другого. Моё сердце стучало в такт каждому шагу. Я спешил. Пришлось воспользоваться магловским поездом, а его задержали на несколько часов из-за какой-то поломки. Это вынудило нарушить правило об использовании магии и вмешаться, иначе я бы добрался только к утру, а этому никак нельзя было позволить случиться. Потому что ожидание мучало меня уже несколько дней, разодрав до крови всё моё существо. Потому что четырнадцать дней катастрофически мало…
Я прошёл под аркой увитой плющом с названием «Эмблсайд». Далее последовал указаниям, что прилагались к письму Аделаиды: до конца главной улицы, дом под номером 14. Магией пользоваться нельзя — ведь это магловское место. Стоило мне ступить на каменную дорожку, уходящую вверх как улица зажглась двумя рядами жёлтых огней. Местные смотрели на меня с интересом, пока от широких шагов мантия то и дело шелестела у моих ног. Я даже перестал чувствовать боль в спине от тяжёлого рюкзака, который водрузил несколько часов назад, когда сошёл с поезда на станции. Настолько голова наполнилась будоражащими чувствами и мысль о том, что вот-вот мы встретимся заставляла ликовать и бояться одновременно.
Мне всё никак не удавалось придумать, что я скажу ей. Каждая фраза, рождённая несколько недель незнающей нормального сна головой казалась глупой или неуместной. Обнажить свои чувства, или спрятать и держаться в рамках дружбы? Я усмехнулся этой мысли… Иногда мне кажется, что этой стадии даже не было в моём отношении к Аделаиде. Как только её поместили под мою опеку я уже принял решение кто она для меня. А может ещё раньше, когда она победила меня в дуэли.
Табличка на доме номер десять проскользнула мимо, мужчина во дворе застыл и перестал орудовать вилами. Затем дом номер двенадцать, в котором кажется не было никого уже очень давно — окна заколочены, на покосившейся калитке ржавый замок.
И вот… Туя у окна, в котором горит свет. В саду огромная черешня с россыпью рубиновых ягод. Я пытался всмотреться в крыльцо, но его прятала тень. Туда ли я пришёл? Не ошибся ли?
Где ты?..
И вдруг прямо у дороги я увидел её, сидящую на скамейке прямо под светом одинокого фонаря. В красном платье, кружевная бретелька которого сползла и обнажила плечо. Она поникла головой над сложенными на коленях ладонями. Неужто это из-за моего опоздания?
Один уголок губ приподнялся, я умилился тому, какая она нежная в этом летнем наряде. Учитывая, какой беспощадной и грозной может быть по отношению к врагу. Ладонью она смахнула что-то со своего лица и повернулась в мою сторону прежде, чем я успел подойти ближе. Она посмотрела прямо мне в душу, узнала и встрепенулась! Подпрыгнула с места, забыв одеть на ноги туфли, что стояли рядом, сорвалась с места, побежала не щадя босых ног.
Я отбросил рюкзак прочь и ускорил шаг. Аделаида пересекла разделяющие нас крупицы расстояние. Мы застеснялись лишь на мгновение, схватив друг друга за предплечья. Её глаза блестели от счастья, улыбка обнажила зубы. Я улыбался в ответ. И тут она прыгнула в мои объятия. Я принял её, крепко прижав к своему сердцу. Чувствуя, как весь мой мир, вся вселенная расцвела от её света.
— Ты пришёл! — прошептала она и я почувствовал своей щекой, как скатилась по её коже уже не первая за день слеза.
— Ты позвала. — ответил я и утонул носом в её волосах.
