Мрачная зимняя ночь. Арнольд и Чарли едут в машине, возвращаясь в Нью-Йорк после какой-то протяжной, напряженной и проваленной деловой встречи в ресторане в соседнем городе севернее от них. Сидящие друг перед другом, они не перекинулись ни словом после того, как распрощались с партнерами, и салон уже более получаса наполняла гробовая тишина.
За окном воет ветер, а в голове Лучиано воют мысли, и он потуже завязывает своё пальто, пытаясь сберечь хоть немного тепла и рассудка. Как обычно, он не понимает, что происходит с А.Р, и единственное, что вырисовывалось в этом круговороте – что их поджидают плохие новости, и Ротштейн опять ушёл в себя серьезно размышлять и планировать, готовясь к наихудшему. Кромешная тьма и внутри, и за окном добавляла еще больше абсурда, потому что Чарли не мог даже изучить чужие позу и лицо. Что, разумеется, еще никогда не выручало, однако слегка обнадеживало.
Обратно в реальность Лучиано вернуло доносившееся из угла напротив сопение, прерываемое тихим чавканьем.
«Он что, дрыхнет?» - все остальные мысли быстренько покинули его голову.
Чарли уже было собирался со всей дури влепить ладонь себе в лицо, но вовремя притормозил. Ротштейн через кровь и пот вдалбливал ему в голову сдержанность, чем, он думал, никогда не овладеет. Прямо сейчас стало как-то гордо за оправданные ожидания, и стыд отпустило. Как-то.
Кстати, это была разовая акция, а сейчас Чарли вернется к свойственному ему идиотизму. Сомнения снова одолевают его, и он решает подсесть и убедиться в том, что всё в порядке, ведь «с А.Р ничего никогда не бывает так просто».
Тихонько устроившись рядом, Чарли прищуривается и задерживает дыхание. Да, Ротштейн уснул, вот и всё. Никаких потерь сознания, приступов или чего похуже. Совершенно здоровый, нормальный,
человеческий сон. Лучиано даже немного расстроился, к своему удивлению.
Что-то мягкое и щекотное аккуратно оплетает его плечо, не торопясь притягивая куда-то в сторону, словно тростью, и Чарли поэтапно вжимают в слоистую шубу. Его заледеневшие щеки моментально оттаяли, и он будто бы с головой окунулся в бескрайнее меховое море. Глаза сами по себе закрылись. Он снова ничего не понимал, но ему хотелось поклясться, что это самое уникальное и волшебное из ощущений, которыми он когда-либо наслаждался, и оно полностью топит голоса стыда и совести внутри него. Хочется только нырнуть еще глубже, и его нос теперь утыкается в мягкую кожу, в ещё более тёплую впадинку между шеей и челюстью, где до сих пор можно услышать приглушенные нотки парфюма. И если бы его голова оказалась чуть выше, то он бы с легкостью почувствовал, как чужие щеки поднимаются в улыбке.
Чарли пролезает рукой за подол расстегнутой шубы и прощупывает свой путь дальше, пытаясь приобнять и самому втянуть себя, желая добраться до дна. Он не видел перед собой препятствий, и ничего еще не выбросило его обратно. А потом он чувствует под ладонью влажную и ледяную спину, промокшую от пота рубашку. Лучиано проводит по ней медленно открывает глаза, и эта ночь наконец-то обретает для него смысл.
Это было не простое «стало жарко, вот и вспотел». Сколько тревог, страха и эмоций пришлось спрятать и проносить в себе Ротштейну всю встречу.
Вздремнуть — это всего лишь малая часть того, чего он заслуживает прямо сейчас. И при всём этом, он продолжает предполагать, а потом любить и заботиться, снова оказываясь совершенно правым.
Чарли кладет свободную ладонь на открывшийся живот, сухой, то поднимающийся, то опускающийся. Он не был мудрым на слова, и у него из рук вон получалось поддерживать даже дорогих ему людей, поэтому он не смог придумать ничего лучше, чем медленные поглаживания. Туда-сюда. Лучиано постарался рассказать через них обо всем сожалении и сочувствии, которые так быстро наполнили его.
Всё происходящее было настолько убаюкивающим и правильным, что он не заметил, как припал и тоже уснул.
...
Водитель, уже у дома, очень долго пытался разбудить их, и когда у него всё-таки получилось, то вместо благодарностей на него обрушился трёхэтажный мат взбудораженного Чарли. Но он вскоре замолчал и обернулся, услышав шевеления А.Р. Спросонья у того оказалось такое смешное лицо, напрочь лишенное типичных ему безразличия и выдержки, что Лучиано не сдержался и захохотал.
...
Арнольд останавливается как вкопанный прямо перед дверью, еще немного и врезавшись бы в неё, и очень громко и широко зевает.
Чарли никогда не поверит, что у этого человека есть такие стороны, и что судьба подарила ему возможность быть рядом, наблюдая за ними.
