Эпизод 1
— Сколько? — Что, ты о чём? — Брось, думаешь, я не знаю таких простаков как ты? Назови сумму, любую... Или, быть может, ты хочешь должность? Главнокомандующим я тебя конечно не сделаю, но капитаном вполне можешь стать. Так сколько ты хочешь? — Да объясни наконец, что за чушь ты несёшь… — Я спросил, сколько ты стоишь. — Слушай, если это какая-то шутка, то крайне неудачная, — на щеках его заиграл румянец, он отвёл голову в сторону, чтобы спрятать этот стыдливый факт; приложился к стакану, пытаясь уйти от разговора в питьё. Разговора, который ему не нравился, казался каким-то странным, неестественным и пугающим… Алкоголь согрел желудок, облегчил мысли, но ненамного. — Так что перестань нести эту… — договорить он не успел, и слово «чушь» застряло у него на языке, потому как чужие пальцы прошлись по его волосам, оглаживая пряди, убрали некоторые из них назад, и он испуганно одёрнул голову. Стакан выпал у него из рук, с шумом ударился о стол, расплескав содержимое. — Что ты делаешь?! — Ты очень красивый… — Так, довольно, — он резко поднялся, пресекая попытки вновь коснуться его, — тебе не стоит больше пить. — Ты действительно считаешь, что я шучу? — ответили ему спокойно, даже почти равнодушно, будто за этим тоном скрывалось что-то ещё, некое подобие уверенности, что, так или иначе, всё сложится именно таким образом, как нужно говорящему, и сомнений у него в том нет. — Напрасно. Голос принадлежал темноволосому мужчине с уставшим, тронутым хмелем взглядом, худоватым лицом и лёгкой растительностью на подбородке. Он вздохнул, пригубил из стакана. — Мне казалось мы подружились. Высокую фигуру его украшала тёмно-зеленая форма с аккуратной эмблемой в виде единорога на плече. — Мне казалось, я почти добился твоего внимания, нет? Не торопись, я дам тебе время подумать… Он не отрывал взгляда от посудины с напитком, ощущая напряжённое присутствие парня рядом с собой и находя это чувство крайне приятным. — Я не знаю, что ты задумал, но с меня довольно, — парень тихо фыркнул и выбрался из-за стола, — больше пить вместе мы не будем, и разговоры наши тоже пора прекратить. Думаю, я очень ошибся в тебе, — он развернулся, намереваясь направиться к выходу и затеряться в дверях, оказаться как можно дальше отсюда, однако и тут опоздал. Он сделал лишь пару сбивчивых шагов, прежде чем сидящий вальяжно мужчина остановил, нет, скорее, заставил его остановиться. — Я не закончил, сядь. — Да пошел ты к чёрту… — К чёрту, правда? Ладно... Выйдешь отсюда, сделаешь ещё хотя бы один шаг, и я сломаю тебе жизнь, репутацию, привилегии — всё... Всё отниму у тебя. Да и твоим друзьям будет полезно узнать о тебе много нового, не находишь? Хочешь, чтобы всё было именно так? Он замер. Его бросило в холод, а мышцы точно окоченели, охваченные каким-то необъяснимым приступом внутренней паники. Глаза широко раскрылись, сердце волнительно заметалось в груди. — Что… что ты несёшь? Ты совсем… Ты выжил из ума… — Сядь, — теперь уже тон голоса мужчины сделался совершенно иным, в нём чувствовались холодность и надменность, те, что не терпят отказов или пререканий. Он ждал терпеливо и уверенно, зная, что парень поступит именно так, как ему было велено. — Как я уже сказал, назови мне свою цену. Подумай хорошенько, у нас ещё вся ночь впереди. Мужчина протянул руку, подлил в расплескавшийся стакан новую порцию алкоголя и слегка усмехнулся сам себе, когда услышал, как ножки стула царапают пол. Кашель. Парень — жертва, тот что связан, — отчаянно дёргает руками и рычит. В этот раз ножки стула подпрыгивают от пола: всего на миллиметр, бесполезно, несущественно, но всё же. Ножки стула… пол… царапины... как тогда. Ничего не напоминает? Напоминает, и многое. Забытое, пытающееся выбраться из памяти, но всё ещё живущее в ней. — Да пошёл ты к черту, — устало бросает он, сплёвывая кровь. — Пошли вы оба, вы сранные ублюдки, вы… оба… — Мы? Кто — мы? Кого ты имеешь в виду, кого ты вспомнил? Пленитель его всё так же терпелив и упрям в своих действиях. Он не отступится, но готов выслушать. Лёд сдвинулся с мертвой точки — может, теперь им удастся просто поговорить, и ему не придётся быть столь жестоким. Может… Но достаточно ли этого будет для оправдания? Хватит ли для того, чтобы привести именно к тому результату, который ему так необходим?Эпизод 2
Его прижали к стене, и он больно ударился лопатками о холодный камень. Защищаясь, он упёрся ладонью в широкую грудь того, кто это сделал — хотел сохранить хотя бы какое-то расстояние между ними, выиграть себе ещё немного времени, но едва ли сумел добиться такого эффекта. Давление на ладонь лишь сделалось сильнее, а приказной тон знакомого уже голоса полоснул слух точно ножом. — Убери руку. — Нет... — Опусти. Он замешкался, неуверенный и напуганный. Да, чёрт возьми, он испугался, но тем не менее ладонь его расслабилась, медленно сползла и бессильно опала вниз, позволяя чужому телу, жаркому и решительному, придвинуться ближе. — Вот так, молодец, — сказали ему. Движение промелькнуло в полумраке помещения, и проворные пальцы чужака тут же завозились с ремешком его штанов. Он стыдливо отвёл взгляд в сторону, стараясь не смотреть туда, но отчётливо ощущая на себе каждое прикосновение, и, надеясь у себя в голове, почти отчаянно молясь, чтобы вот сейчас, прямо сейчас сюда зашел хоть кто-то, чтобы послышались из коридора спасительные шаги... Однако, ничего подобного так и не произошло. Никто не спешил ему на помощь. Его окружали лишь пустота, биение сердца, случайный порывистый вздох и желанные, жаждущие продолжения, движения рук на его собственной коже, забирающиеся под самую одежду, ласкающие и требовательные… Взгляд его потускнел, лишаясь всякой эмоции, он окончательно сдался. — Кто это был? — Я не знаю… Я… Запястья пленника заворочались под шероховатой поверхностью верёвки. Кожу жгло как от раскаленного добела железа, что внезапно приложили к ней, но ощущалось и что-то ещё: влажное, горячее, липкое… — Ты знаешь. — Нет, я ничего не знаю… Я ничего не делал, отпусти меня, я ни в чём не виноват... Я... — Прости, — тихо прозвучало в тишине, — а если я сделаю вот так, — пленитель осторожно прошёлся пальцами по его волосам, знакомым до боли движением убирая их назад; аккуратно и почти нежно, мягко, огладил подбородок; задержался на самом основании, сжав двумя пальцами; приподнял голову своей жертвы и взглянул на его перепачканное кровью лицо, — ты хорошо постарался. — Нет! Не смей трогать меня… Не прикасайся… Отвали! — парень отчаянно мотнул головой, в отвращении одёргивая ее, забился в своей ловушке. Паника охватила его, паника пополам с бессилием, злостью и болью... Но не физической, а какой-то иной, новой, непонятной, вызывающей ком в горле, который мешал говорить, и давящее неприятное чувство в груди. — Ты не оставляешь мне выбора. Ты ведь сам этого хотел, сам позволил ему так обращаться с тобой, потому что… тебе понравилось? — Нет, это ложь, это неправда, я не хотел… Я не хотел… — Чего именно ты не хотел? Тебе придётся вспомнить... И ты вспомнишь.Эпизод 3
Лоуренс… Имя само всплыло у него в памяти, хоть он и пытался бороться с ней. Вместе с именем вспомнился и сырой запах дерева, и приглушённый тусклый свет. Оттенки алкоголя в воздухе, царапающий тяжёлый удар, от которого его голова приложилась о стол. Пальцы…Забирающиеся в волосы пальцы, втягиваемый носом воздух у самого его уха, невозможность или даже какое-то безвольное нежелание пошевелиться… Дальше — больше: нежные, перемежающиеся с грубостью касания, переходящие в жадное стремление сделать его тело своим и уступающие место смешанной с удовольствием боли, что врезалась в память точно остро заточенный осколок стекла и стремилась разорвать её на куски. Он старался отвлечься и думать о чём-то другом, пока Лоуренс возился с ним сзади, заставляя его рычать и всхлипывать под собой каждый раз, когда ненасытно вторгался внутрь, а он, обессиленный и не способный даже на жалкую попытку сопротивления, сдавался ему всё больше и больше. Пусть это прекратится, пожалуйста, пусть это просто закончится… Словно внимая его мольбам, за дверью вдруг послышались шаги. Его сердце тут же замерло, волнение трепетно забилось в груди. Вот сейчас сюда войдут, помогут ему, остановят всё это, спасут, и… Дверь действительно приотворилась, впуская немного уютного света из коридора, и тут же затворилась вновь, отрезая его от спасительного внешнего мира. Глаза его широко раскрылись в удивлении и страхе, взгляд вперился перед собой. Он пытался уловить новое присутствие в комнате. Пытался понять, что происходит, и ждал — так отчаянно и с такой необъяснимой надеждой, что вошедший вмешается, поможет ему, сделает хоть что-то, но вместо этого услышал в ответ лишь насмешливое: «Ааа, развлекаетесь?». Ключ скрипнул и повернулся в замке. Тут до него, наконец, дошло, ударило, точно резкая и внезапная оплеуха по лицу: никто и не собирался ему помогать. Мокрые дорожки слез заструились по щекам. Разочарование, страх и бессилие накрыли его. Как же так? Нет, пожалуйста... Не надо… Он обречённо опустил голову, упираясь лбом в тёплое растрескавшееся дерево, задыхаясь, давясь горечью и бесполезными теперь рыданиями, когда второй голос с издевкой продолжил: «Только не утоми его слишком сильно, оставь и для меня немного этого лакомого кусочка...» Верёвка врезалась в деревянную спинку стула ровно так же, как и в его собственную кожу, подобно натянутой до предела струне, прорезая самую плоть. Пальцы сделались влажными, что-то тёплое торопливо сбегало по ним, собиралось на самых кончиках, капало на пол, и уже не ясно было даже ему самому, желает ли он получить свободу или хочет просто прекратить всё это, заставить пленителя замолчать или даже…пусть даже убить его, но остановить беспощадную прогулку по его памяти... Хватит, довольно. Но... — Эй, всё в порядке, ты можешь сказать, — парень сжимает его плечи, приподнимает его и возвращает на место, теперь уже мягко проводя рукой по волосам, перебирая взмокшие пряди, — всё уже позади, никто больше не навредит тебе.Эпизод 4
— Ты какой-то бледный, да и похудел тоже… Всё в порядке? Друг с беспокойством взглянул на него, пока они сидели за трапезой в общей столовой. Ему казалось, он чувствовал, что с приятелем, таким близким и обычно открытым, что-то происходит, но никак не мог взять в толк, что именно, отчего волнение и встревоженность только усиливались. — Ммм? Да просто устал, — парень медленно покручивал чашку у себя в руке, однако, за все время, что они провели здесь, не сделал и глотка, только рассматривал содержимое потерянным и отсутствующим взглядом, погружённый в собственные мысли. — Эй, — стоило лишь другу коснуться его плеча, как он тут же вздрогнул и отпрянул назад, уронив посудину на пол и пролив на себя. — Чёрт… — Прости, прости… Я помогу. — Нет, порядок, — он поднял ладони вверх, отступил на шаг назад, стараясь не смотреть на товарища. — Я… увидимся позже, хорошо? — Не дожидаясь ответной реакции, он торопливо развернулся и вышел за дверь. Больше ни в тот день, ни в последующие дни после они не виделись. Не навредит… Не навредит… Никто больше, правда?.. Они ведь здесь не одни, не только вдвоём, и там за тёмной пеленой коридора, где-то за самой гранью видимости, ведь есть кто-то ещё, кто-то жаждущий получить от него признание и запрятать его за прутья решётки, до тех самых пор, пока бессмысленное его существование не подойдёт к концу. Да, всё именно так, но может быть всё же… Сколько раз такое случалось за последнее время? Ему хотелось закричать, поделиться с кем-то. Хоть с кем-то… Дать понять, бросить в отчаянной надежде: «Мне нужна помощь… Мне это действительно необходимо, разве не видите?». Но вместо того лишь делал попытку что-то сказать, глупую и бесполезную, и тут же пресекал её, опасаясь… чего? Осуждения? Кто он теперь, чёрт возьми, кто? Он сполз вниз по стене, ощущая спиной холодную каменную кладку и плотно прижимая ладонь к залитому слезами лицу, заходясь в безмолвных и пустых рыданиях. Они душили его, выворачивая наизнанку, как самый тяжкий и непосильный груз, сжимали сердце в тиски так крепко, что больше не в силах было выносить скопившуюся в нём смесь ярости, беспомощности и стыда… отвращения к самому себе. Но это не принесло облегчения, лишь ещё большей загнанностью отражаясь в сознании и мыслях. Верёвки, тугие и крепкие, невидимым движением затягивались на теле и шее все сильнее, давая понять — это всё. Он увяз в коротких передышках между «останься» и ненавязчивыми, но столь красноречивыми прикосновениями рук при случайной встрече. С любовным намёком или попыткой напомнить, выразить чувство того, как он был хорош накануне со всеми этими своими эмоциями и стараниями свести всё на нет, заставить остановиться, понадеясь на гордость и честь. А потом… Он получил, что хотел. Так это было устроено — просто и без долгих суждений. На первом же серьёзном собрании ему объявили, что он пошёл вверх, заняв новую должность ещё ближе к Лоуренсу, почти вплотную, и всё время будет рядом с ним. «Я не хочу» выбралось наружу тогда, принимаемое за скромность, хоть в глазах его больше застыл испуг, нежели что-то ещё. — Спокойно, ты справишься! — Всё отлично, прекрасная работа. Звучит как издёвка, и слишком далеко от похвалы, чтобы вот так принять её и смириться. Но что ещё ему остаётся? Ровно как и сейчас, сидя на грёбаном стуле, наслаждаться вкусом собственной крови, обильно заливающей губы, и ждать. Волосы прядь за прядью перебираются в пальцах связавшего его негодяя, и он приподнимает голову, щурясь от нестерпимого света лампы, бьющего по глазам, не хуже оставленных прежде ударов. — Просто… Я просто… — Эй, — слышится шорох одежды, чудятся терпеливые движения рук, отчего он вздрагивает и, крепко жмурясь, уводит голову в сторону, однако к уголкам его рта прикладывается шероховатая ткань, а не костяшки, сначала с одной стороны, после с другой, — произнеси это вслух, признайся, скажи… Это всё, что мне нужно. В комнате повисает молчание, нарушаемое его хриплым дыханием, с трудом выбивающимся сквозь залепленные коркой ноздри. — Я… ничего… не сделал… — медленно произносит он словно заученый наизусть текст. Промелькнувшее было «может…» теряется на фоне этих въевшихся оскоминой слов. Взгляд пленителя выражает печаль, он убирает платок, которым вытирал еще мгновение назад рот парня, и тихо произносит: «Ты же знаешь — это не то, что я хочу от тебя услышать». И они вместе погружаются в лабиринты воспоминаний опять.Эпизод 5
Странным образом эта картина не такая пугающая, как остальные. Думать о ней легко — она мысленно проскальзывает перед взором как нечто естественное, спокойное, мирное. — Прости, я был слишком суров с тобой, — почти так же непривычно выслушивать эти слова, лёжа в уютной постели под давлением чужого туловища и едва уловимыми прикосновениями пальцев и губ, тонкой вуалью ложащимися на кожу. — Кажется, я действительно влюбляюсь в тебя. Не уходи. Он переворачивается на бок, вынырнув из этих осторожных объятий, чувствует упёршийся в спину взгляд, но не спешит подняться, и на плече, как подтверждение сказанного, зарождается горячий поцелуй. — Мне жаль, я не должен был… — Ничего, порядок, — сухо обрывает он, и вот теперь ему хочется одеться и убраться отсюда как можно подальше, чтобы не выслушивать весь этот неприятный бред. Он рывком поднимается среди простыней, ищет глазами одежду на полу и так же торопливо её подбирает. Однако, ещё до того, как он успевает что-нибудь набросить на себя, крепкие руки болезненно впиваются в его торс, оттаскивая назад, и возвращают обратно на матрас. Взъерошенные тёмные волосы щекочут грудь и шею, превращаясь всё в те же жаркие, но уже более грубые поцелуи, чередующиеся с «я люблю тебя» в перерывах между. А в конечном итоге заканчивающиеся судорогой в онемевших мышцах и попытками восстановить дыхание, как после тяжелого бега. Только теперь его оставляют в покое, любуясь собой и проделанной над ним работой. Он сворачивается в комок и на мгновение, лишь на мгновение закрывая глаза, засыпает. Усиленное до бесконечности отчаяние перешло в истеричный почти ненормальный смех. — Ты это хотел услышать? Как я с ним спал, сам?! — в глазах затаился злорадный блеск, но радужка их тут же сделалась мокрой, заполняясь свежей порцией еле сдерживаемых в ней слез. — Вижу, что нет, — плевок в сторону, багровая клякса у самых ног. Смех бесконтрольно рвётся на свет. Незаконченный размашистый полуудар застыл в воздухе, пальцы сжались сильнее, впиваясь ногтями в кожу. Пленитель взволновано взглянул на него. В его движениях, жестах и даже невыносимомо знакомой рассудительной мимике переменилось всё. Недоверие. Невозможность принять услышанное мгновенной реакцией заставило его поменяться и замереть. Но и собранность тоже никуда не исчезла. И упёртое стремление добиться своего. — У тебя не было выбора, — заверил он сам себя, тряхнув ладонью на весу, — признай это…Признай всё с самого начала и скажи, почему ты это сделал.Эпизод 6
«Ааа, развлекаетесь...» До омерзения приторный голос, в котором даже с расстояния читается усмешка, ворвался в его слух. Он приложился головой к дереву, вбирая его запах вместе с пылью и влагой. Закрыл глаза, стараясь не думать ни о чём. Абстрагироваться и забыться. Он не здесь. Где-то ещё, на широком просторном поле, усыпанном травой и цветами… Напряжение сзади иссякло, почудилось обманчивое присутствие свободы. Солнечный свет заливает её своими призрачными лучами, лёгкий ветерок проворно сквозит по вспотевшему от жары лицу. Упор за спиной вдавил его в край стола, только было освобожденные мышцы, не успевшие еще прийти в себя снова вернулись в бесконечно болезненное напряжение: быстрое, порывистое и беспощадное, заставившее его сначала закричать, царапая дерево, а затем забиться в тихих всхлипывающих звуках. Не здесь, где-то не здесь... Трава и солнце. Как за спасение держался он за их призрачный образ, терпя новые вторжения в себя: варварский обхват бедер и ядовитый нарастающий темп. «Ты хорошо постарался» было последним, что он помнил в тот день. Твёрдая поверхность пола, лишённое нежностей прикосновение к подбородку, призванное приподнять его голову вверх и изучить получше лицо. Ухмылка, жалание получить больше и его собственный нескончаемый страх от того, что это всё же случится. Но нет. — Вот, возьми, — початая бутылка спиртного, ударившись донышком, опустилась рядом, несдержанный жест прикосновения к лицу исчерпал себя. Дверь скрипнула, и он остался один. — Я ничего… Я не делал ничего. Отвали от меня нахрен! Отвали! Отвали… ну пожалуйста… Хватит… Всего на одну недолгую секунду стало возможным уловить, насколько тяжело этот разговор давался им обоим, и сколько боли, ненависти и злобы вызывал в душе. Вынужденность происходящего, то, что пленитель обязан был сделать, загоняла его в рамки между решительностью и стремлением добиться своего. И с каждым новым выбитым словом, доказательством того, насколько сам он являлся прав, он всё больше и больше уверялся в том, что поступал верно. Всё должно быть именно так, иначе в этой войне не победить, и теперь он ни за что не позволит привязанному к стулу парню угодить за решётку, только не после всего, что ему уже пришлось пережить. Пленитель добился своего, и долгий томительный допрос свернул в нужную точку, выявляя один непроизвольный кусок информации за другим. Вот так… ещё чуть-чуть и я помогу тебе, думал он, а пока ты должен сознаться. Обе руки негодяя забираются в разметавшиеся волосы, приподняв расчерченную словно красками голову. Он снова на коленях перед своим пленником — почему бы и нет — глаза в глаза, вровень, они теперь вместе по одну сторону барикад. — Скажи, что ты сделал и всё... Это всё, обещаю. Мне нужны доказательства, нам нужны… Тот лишь нервно смеется, точно какой-нибудь ненормальный, но отчего-то вместе с этим неровным смешком из него и уходят попытки к сопротивлению. Кажется, будто теперь ему уже всё равно.Эпизод 7
Он постучал в дверь, и стук этот эхом разнёсся в пустом коридоре, словно знамение чего-то чертовски плохого. Дверь отворилась, пролив на него тусклый уютный свет, бросая тень отворившего. Тень наклонила голову в сторону, изучая, жадно поглощая глазами сверху вниз и обратно. Выбросила из себя хитроватый смешок. — Я знал, что тебе понравилось. Зайдёшь? Отмеряя секунды неровным биением сердца, он шагнул внутрь. Деревянная створка закрылась за ним, отрезая пути к отступлению. — В таких ситуациях принято угощать выпивкой, может… — начал было его оппонент, но он, несдержанно протянув руку, обхватил его за ворот рубашки и подтащил к себе; оборвав, заткнул рот долгим и полным пылкости поцелуем; придвинулся ближе, соединяя тела, желая чётко дать понять, что ему нужно, и жест его не остался бы неотвеченным. Мужчина стянул с себя ненужную тряпку, сбивая его пальцы с неё, улыбнулся шире и больше, нахальнее. — Хочешь, чтобы я раздел тебя сам? — Да, — холодно бросил он, позволяя касаться и трогать себя, сводя всё внимание именно в этот тягучий и откровенный момент, а когда понял, что игр для них обоих достаточно, и в голове возник образ стола, до отвращения переплетающийся с запахом дерева и травы, завёл руку за спину и вытащил из-за пояса нож. Лезвие вошло в грудину, словно в масло, — вот только оставило не ровную гладкую полоску, а кровавую красную точку, — вбилось до середины и встало. — Что?.. Ты? — жертва его пошатнулась, пытаясь сделать шаг назад, на лице отразилось непонимание, а после и гнев. — Ах ты тварь... — тяжелая рука замахнулась над ним, однако он ловко увернулся, уйдя в сторону, сжал рукоять и выдернул её, разбрызгивая алый фонтан. — Сука, — донеслось до него сквозь шипение и боль, и это было всё, потому как следующий удар заставил жертву замолчать, корчась в неловких нелепых спазмах, а затем ещё и ещё, пока она, наконец, захлёбываясь и давясь смешанными со слюной остатками жизни, не осела на пол, беспомощно хватаясь за бёдра и ноги своего убийцы. Он же нервно стряхнул с себя полумёртвое тело. Сколько ещё было нанесено ударов он не помнил, видел лишь, что рубашка в крови, и лицо, и он сам. Чувствовал её всюду, её запах, исходящее от неё тепло и липкую влажность, как тогда… как…. Он решительно утёр лезвие о брюки, игнорируя собственный вид, и вышел из комнаты… За вторым. — Он не любил тебя, и ты всё сделал правильно, ты не убийца, он заслужил, — это было сказано очень тихо, один на один, словно с намерением выстроить между ними незримую связь, — тебе это нужно, просто скажи… И вот уже аккуратные, чуть выпачканные кровью пальцы проходятся по его скулам и щекам. — Я помогу тебе, если ты скажешь, клянусь. Но прежде, мне нужно… Прости. Новый удар выбил из-под него пол, стул жалобно скрипнул, и он упал, кашляя уже смехом и всплесками крови. Он поднял было голову, чтобы встать или хотя бы взглянуть, но не смог. Мир для него пошатнулся, и он едва ли бы способен понять, что творит. — Скажи вслух, как и зачем? — приказом выдал пленитель. — Признайся себе и другим, прими это.Эпизод 8
Лоурэнс спал, и отчего-то это вогнало его в ступор. Он замер, весь выпачканный чужой кровью, опустил руку, поигрывая пальцами по рукояти, то сдавливая её, то выпуская. Почему вопрос о том, стоит ли свершить над ублюдком справедливый суд определился именно сейчас, в мгновение, когда он уже почти набрался смелости для этого? Вот почему... «Я люблю тебя… и всегда любил» предательским звоном стучит в голове, отчего он невольно поднимает руки и старается прикрыть уши ладонями. — Нет, нет, это… это не так, — повторяет сам себе, должно быть, слишком громко. В постели чудится шевеление, сонный взгляд устремляется на него. — Эй, ты чего здесь? Что случилось? Не отдавая себе отчёт, что именно делает, он садится на постель. — Я скучал, — вдруг само собой слетает с его губ, — и мне страшно, — он наклоняется ниже, прикладывается к знакомым до милиметра губам, получая смущённый, но такой же простой поцелуй, как отдачу, прежде чем Лоурэнс произносит что-то ещё. — Страшно?.. Почему? Иди сюда, — в это мгновение кажется, будто между ними действительно что-то есть или могло бы быть, будь эти отношения нормальными; он прижимается к согретому одеялом телу, чувствует уверенные прикосновения к своей спине, позволяет себе немного побыть жалким ребенком, которому требуется лишь одно — утешение; утешитель же нащупывает его руку, а вместе с тем и нож, зажатый в ней. — Какого черта?! Воспользовавшись развернувшейся перед ним неожиданностью, он оказывается сверху и сдавливает ублюдка под собой, заходясь в короткой и небрежной с ним борьбе, побеждает; сильно, настолько сильно, насколько может, врезает лезвие в его шею, получая кровавыми брызгами прямо в лицо, и на фоне булькающих тонущих звуков наносит еще один жестокий удар в щёку, пробивая насквозь. Покончив со всем и получив то, чего так долго желал, он садится возле постели, отбросив нож, и, наконец, закрывает уши руками, стараясь унять внутренний сомн голосов и криков в своей голове. Весь покрытый богрянцем с исступлёным, ничего не выражающим взглядом, сидящий возле мертвеца — таким его и нашли. Рассказ получил завершение, а вместе с ним испарились в ничто и другие эмоции. Он резко вдруг замолчал, думая о своём. «Это я… Я убил… Я убийца, убил своих…» Осознание содеянного, вот что бьёт его под дых, а не наносимые пленителем увечья. «Я спал с ними, а потом убил. Это моя вина, это всё…» Однако пленитель его был настроен на другое. Он отошёл в сторону, повернувшись туда, где в конце небольшого, затянутого ширмой коридора, внимали каждому слову молчаливые наблюдатели, вынося свой вердикт. — Вы всё слышали. У него были причины так поступить, и веские. Он не убийца, он лишь человек, защищающий свою честь. Ублюдки получили по заслугам, не вижу оснований для дальнейшего разбирательства. По ту сторону разделяющей комнаты занавеси, послышалось движение, развязались словесные перетолки, заскрипели перья о плотные листы бумаги. Пленитель же, игнорируя эти порывы, освободил его испещрённые порезами и синяками запястья, обильно утопаемые в липком красном, провёл ладонью по плечу: «Всё хорошо, я заберу тебя отсюда и позабочусь о тебе». Он не шевельнулся, не испытывая ровным счётом ничего, и даже слова о том, что он поступил правильно или совсем невиновен, долго ещё не могли изменить его состояние. Потребуются дни, недели и месяцы, чтобы это исправить, однако сейчас… Он сохранил жизнь и отстоял свободу, и это уже хорошо.***
Солнечные свет пробивался лучами за шторы, шутливо гулял по лицу, заставляя волей-неволей открыть глаза. Даже если не хочешь, даже если тебе всё равно. Чистая белая рубашка обнимала тело и придавала ощущение опрятности, как и брюки. Оба совсем свободные, настолько, что виделось, будто одежда принадлежит не ему, хотя на деле это было не так. Просто он похудел и весомо, но радовало, что синяки, царапины и ссадины выявляли лишь редкое напоминание о себе. Где-то по ту сторону окна застучала колесами телега, и весёлые разговоры и смех ворвались в его комнату. Он окончательно проснулся и сел. За дверью шоркнули шаги — ну конечно, его всё ещё не оставляют без охраны — и тут же сама дверь, вторя им, распахнулась. — Проснулся, — вчерашний «пленитель» прошёл в залитое солнцем и пыльными дорожками, танцующими в нём, помещение. В руках у него был поднос. На губах играла улыбка, не притворная или скупая, но настоящая; заиграла и тут же сползла. — И опять совсем ничего не ел, — заключил он, — если так пойдёт, придётся кормить тебя с ложки. — Знаешь, вообще-то, я хочу поесть, — ответил парень, разглядывая свои ладони, — только если ты поешь вместе со мной. И если у тебя найдётся алкоголь. — Вот как. Ты думаешь, я действительно способен на такое? — поднос с шумом опустился на деревянную тумбу. — Нет, не способен. Но для тебя готов сделать исключение. Глаза лукаво сощурились на секунду, и он выудил из-за пазухи припрятанную маленькую бутыль. Оба чуть устало переглянулись. Парень в постели негромко фыркнул. Дальнейшее времяпрепровождение обещало быть интересным.***
— Вообще-то, я не могу винить Лоурэнса, ты посмотри на этого парня. Он же горячий, по-настоящему горячий... Ух, будь у меня положение и возможности... Договорить смелый болтун не успел — в ноздри ударил резкий запах пороха и горелой плоти, а в уши вонзился внезапный громкий хлопок. Кровь залила форму, рот болтуна приоткрылся, и он, покачнувшись, упал навзничь, выронив из руки стакан с недопитым питьём. Его товарищ по разговору в испуге отскочил в сторону. — Ты чего?! Ты что творишь, псих! — Кто-нибудь ещё хочет ему навредить? — вчерашний «пленитель» дождался, пока дым из разгорячённого дула перестанет струиться, и убрал оружие в потайной карман куртки. — Блять, ты что натворил… Ты... Ты… — Я задал вопрос. — Я не знаю... Нет... Не знаю… — Так узнай, — с лёгкой придурью в голосе бросил он, — или будешь следующим. — Ты псих, вы оба чёртовы психи... — Да, мы психи. Но лучше бы тебе быть на нашей стороне, понимаешь? Парень неуверенно кивнул. Его перепуганный взгляд смещался от мёртвого товарища к его убийце и обратно. На полу неторопливо образовывалось озерцо крови. — А узнаешь, я щедро награжу тебя. — Хорошо.