Смелее тебя

На потолке периодически мигает тусклым белым люминесцентная офисная лампа в жалких попытках осветить длинный пустой коридор. Руслан тихо выпускает дым от сигареты в приоткрытое окно и наблюдает за сизым облачком, медленно растворяющимся на пути к закрытому серыми тяжелыми тучами небу. Где-то на тёмном полотне проглядываются одинокие, ярко светящие огни звёзд, впрочем, тут же скрываясь снова в поглощающей их тьме. Красноярск усмехнулся, возможно, он их понимал. Что он сам здесь делает? Один, в этом пустом коридоре, поглощаемый своими тёмными, подобно этому вечернему небу, мыслями? Собрание, уже давно закончившееся, никак не хотело покидать голову. Ладно, не всё собрание, только одна деталь на нём. Слишком правильная, воспринимающая всё до невозможности серьёзно и нервно поправляющая свою белую чёлку деталь. Глупый мальчишка, считает себя самым правым. Не то, что не обронил ни слова в его сторону, старательно избегал даже смотреть. И не сказать, что его это как-то задело, конечно, нет. Только если немного, благо на нём это никак не отражалось. И может быть, он это даже заслужил. Хотя стоит отдать должное чёртовому Томску, его план, построенный на изощрённых манипуляциях, как к слову и всё что он делает, всё же не прогорел и Коля начал думать о чём-то помимо работы. О ком-то, если быть точнее. Губы трогает ехидная ухмылка, продержавшаяся правда не долго, назойливый внутренний голос услужливо подсказывает, что он ничуть не лучше, раз с последней встречи Сибиряков не выходил из его головы даже покурить. И почему его стало волновать, о чём там думает Новосибирск? В какой момент он, подобно ядовитому плющу, успел захватить все его проклятые мысли? О, он даже слишком хорошо знал, в какой момент. Ужасно не хотелось этого признавать, но тот случай у бара повлиял на них обоих. Руслан зажимает фильтр холодными пальцами и подносит его к губам, обдавая их жаром, исходящим от сверкающего на конце сигареты огонька, делая очередную затяжку. Голова гудела от не покидающих её нервирующих мыслей. Он уже давно был на взводе, и ему нужно было обдумать всё наедине с собой. Но видимо не судьба, если судить по остановившимся за его спиной тихим шагам и шелесту лабораторного халата. Что ж это мог быть только один человек. — Не боишься нарушить свой режим, малыш? Едкая усмешка слетает с губ стараясь замаскировать резко нахлынувшее волнение. Это всё было так на него не похоже, что выводило из себя сильнее обычного. Тишина за спиной заставляет грубым движением затушить сигарету об окно и недовольно обернуться. Впрочем, недовольство быстро заменяется удивлением. Это точно Сибиряков? Нет, конечно, эта мозолившая глаза, который год, белая прядь у лица не даст спутать, но таким Колю тяжело застать. Новосибирск напряжённо опустил взгляд синих глаз сверкающих, непривычно ярко в приглушённом свете, за стекло, наблюдая за включившимися в этот момент фонарями старающимися осветить хотя бы малый участок улицы, которую окончательно окутала ночная темнота. Вечерний холодный воздух задувал в так и не закрытое окно и пробирал до костей, забираясь под тонкую ткань белой рубашки. Сибиряков нервно поёжился, весь взлохмаченный с потерянным видом он ощущал себя откровенно хреново. Эти несколько недель его изрядно потрепали, он никак не мог выбросить слов прозвучавших в тот вечер из головы, как бы ни старался их игнорировать. А он старался. Но сколько бы не пытался, всё разрушалось, стоило ему вспомнить, кто их произнёс. В его жизни всегда всё рушилось, когда дело касалось Красноярска. У них это, правда, было взаимно. К его большому сожалению это была единственная взаимность в их отношениях. Эта мысль отзывалась особой горечью внутри, где-то глубоко за рёбрами, там каждый раз, что-то билось и осыпалось стеклянной крошкой, царапая внутренности. Кажется, там должно было находиться сердце? И когда только он предал себя и стал таким нерациональным? Наверное, в тот же момент, когда впервые увидел эти хитрые зелёные глаза сверкающие азартом. Он столько боролся, чтобы выкинуть их из головы. И все ужасно безрассудные поступки их обладателя, тоже. Но они снова и снова против воли возвращали к себе все его мысли. Они волновали своей яркостью. А Руслан волновал своей смелостью, которой Новосибирску, как ему казалось, всегда не доставало. Коля всегда только думал, думал, думал. И сейчас тоже. Правда, сил терпеть больше не оставалось, хотелось прекратить эту эмоциональную мясорубку любым способом. Именно поэтому он был здесь. И на фоне всех событий и перенапряжения, всё выходило из-под мнимого контроля даже больше чем обычно, маска безэмоциональности начала трещать по швам ещё к концу собрания, и сейчас, когда он проделывал этот путь по пустынным коридорам в самый конец здания, точно зная, что найдёт нужного ему человека, она полностью рассыпалась. Новосибирск недовольно поджимает губы натыкаясь на уставший взгляд потускневших зелёных глаз, не без, совсем недавно начавшего его посещать, злорадства подмечая, что не он один мучился последние полмесяца со своими абсолютно вышедшими из-под контроля эмоциями. Мороз, заполняющий помещение ложится на щёки и покалывает, заставляя ресницы подрагивать пока тот наблюдает за раздражённо скрестившим руки на груди Енисейским. Красные волосы, взметнувшиеся от порыва, влетевшего через окно ветра, забавно падают на скулы, обрамляя хмурое лицо. Они ещё долго могли бы играть в гляделки, но Руслан не из терпеливых и нарушает нависшую над ними тишину первым: — Наконец решил перестать от себя бегать? Слова, насквозь пропитанные ядом и раздражением, напоминают собой кнут, но отрезвляют, заставляя разлепить потрескавшиеся губы и хрипло, от долгого молчания, начать: — Знаешь… — Голос сипло обрывается, но Сибиряков быстро выправляется — Знаешь, я долго пытался понять, что я испытываю к тебе. — А я всегда говорил, что до тебя долго доходит. Коля, стойко игнорируя и пущенную в его адрес колкость, и самодовольную ухмылку в которой растянулись чужие губы, продолжает: — Сначала мне казалось, что это восхищение тобой, как старшим городом, наставником. — Секундная заминка, вызванная незнакомо накатившим смущением, произносить вслух то о чём он всё это время думал, оказалось сложнее. — После это было ненавистью, посеянной нашей враждой. — Сглатывает и собирается с духом, как перед прыжком в ледяную воду. — И то, что сейчас, между нами. — Глубоко вздыхает и не охотно всё же завершает. — Всегда было неизменным одно, я не мог выкинуть тебя из головы. — О, этим многие грешат, малыш. — Дослушай. — Новосибирск наблюдает за тем, как Руслан закатывает глаза, но кажется, собирается выполнить просьбу. — Я понял, что, возможно, у меня есть к тебе чувства. — Коля зябко ведёт плечами и хмурится на последнем слове, всё ещё с трудом его осознавая. Красноярск ухмыляется и оборачивается к подоконнику, упираясь в него руками, чтобы скрыть пробежавшую по ним дрожь. Новосибирск успевает различить, как в размытом отражении оконного стекла брови Руслана сходятся к переносице, а бледные губы соединяются в тонкую линию, прежде чем тот опускает голову, всматриваясь в местами облезшую белую краску подоконника. Красноярск откровенно не хочет здесь находиться, в этом здании, с этим надоедливым мальчишкой, и своими ранящими каждый раз как в первый чувствами. Ему хватило, спасибо, больше не надо. Его будто отматывает на несколько столетий назад, где он в тайге, во тьме, в одиночестве. В одиночестве, в котором его оставил прошлый человек, у которого были к нему чувства. Фонарь под окнами сначала несколько раз мигает, а потом совсем тухнет, погружая улицу во тьму, но через секунду снова загорается, освещая ближайшую местность. А Новосибирск в это же время словно хочет его добить. — Ты мне нравишься. — Коле бы судьей устроиться, приговоры выносить. — Всегда нравился. Знаешь, Красноярск, я не видел никого… «… прекраснее тебя» — В голове бьёт набатом голос Иркутска. Не того что сейчас, а того что в холодной и мрачной тайге был единственным с кем не было страшно и кто оставлял его после раз за разом, делая только больнее. Того чей голос больше никогда не хотелось вспоминать. Воспоминания одно за другим мелькают перед глазами, вынуждая плечи сильнее задрожать. — … смелее тебя. — Заканчивает Коля тем временем. Голос Дугара растворяется и затихает, оставляя в голове звенящую тишину. Любая мысль тонет и обрывается, не успевая начаться, заставляя Руслана в неверии обернуться к начавшему что-то опять рассказывать Сибирякову. — Что? Смелее? — Да? Я о том, что ты… Красноярск грубо обрывает даже не вслушиваясь: — Не «прекраснее»? — Нет. То есть, я не знаю, ладно? Я не особо разбираюсь в понятии красоты. — Коля опешил, встретившись взглядом с, кажется, всё это время его абсолютно не слушавшим и стремительно приближающимся к нему Енисейским. А потом окончательно теряется, когда Руслан заходится в тихом, слишком уж напоминающем нервный, смехе. Тот упирается в его ключицы лбом и обнимает ладонями острые плечи. — У тебя всё хорошо?.. — Новосибирск осторожно спрашивает, стараясь заглянуть в лицо резко изменившегося в настроении Красноярска, от которого можно ожидать чего угодно, пусть это и не сильно отличается от повседневности, но, получается, только коснуться губами красных прядей, настойчиво щекочущих его шею. Руслан отстраняется и отходит обратно к окну, попутно взлохмачивая одной рукой красные волосы. Копившееся эти несколько недель напряжение будто находит выход, спадая, словно камень с плеч, он наконец-то может спокойно вздохнуть, отпуская ту тревогу, что окутывала его. Всё что он надумал за это время, не имело ничего общего с реальностью. Это же было сразу очевидно. Конечно, Новосибирск интересует не его внешность, а он сам. Для Новосибирска более понятной ситуация правда не становится и тот так и стоит напротив непонимающе хлопая тёмными ресницами, правда это быстро получается исправить. Красноярск оборачивается снова, но уже с неизменной хитрой ухмылкой, а в зелёной радужке глаз можно разглядеть огни ада, в которых можно сгореть. Коля точно это знал, но не думал, что решит в этом убедиться лично. Руслан медленно походит к заметно занервничавшему Сибирякову, и в этот раз кладёт руки на плечи покрытые белым халатом, чтобы притянуть к себе ближе. Заглянув в стремительно расширяющиеся зрачки, в которых видит своё самодовольное отражение, и немного помедлив, касается прохладных покусанных губ. И ощущая на своей шее холодные руки, притягивающие его в ответ, думает, что в этот раз они уж точно поедут к нему в отель.