***
— Я думала, что пока вы с отцом будете гостить в Валенсии, а братья отвлекутся на появление Марии, я успею сбежать. Но всё вышло не так, как я думала. Нет, в некотором роде так, но… я хотела другого. Хотела, чтобы у меня была история, как в романах. Приключения, баталии, свобода и... ну... любовь. Как у вас с отцом, только с благородным флибустьером. Их задумка вновь увидеть Валенсию и проведать старого друга была обречена с самого начала. Несколько дней после отбытия с Эспаньолы Ада витала в облаках и радовалась свалившейся с плеч ответственности, как в детстве. Она не смущалась показывать, насколько рада покинуть своё невзрослеющее дитя, за которым глаз да глаз, пока не придёт время передавать на поруки потомкам. Острову всегда что-то нужно. Тем приятнее убегать в отпуска. Подальше. Где только супруг, море и достаточный шквал усталости, чтобы заткнуть возмущающуюся совесть, поминающую злым словом ответственность. Санто-Доминго только начал скрываться за кормой, а Диего уже зажал её в углу одной из узких кают. Едва он с весьма определёнными намерениями захватил её в объятия, увлекающие прямо в обитель капитана, из которой она бы ещё долго не смогла выбраться, как донья де Очоа лисой вывернулась и начала свою игру. Нельзя не поддразнить супруга. Оказавшись в родной стихии рядом с обожаемой женой он так загорался, что впору было переживать за корабль. Не вспыхнет ли от искр, летящих с горячего испанца. Когда прямо не вышло поймать, грозный адмирал уволок Марсианского Демона в ближайший укромный уголок хитростью. В крохотной каюте едва хватало места для узкой койки и рундука, ставших первыми жертвами неугасающего желания супругов. Чувствуя себя школьницей, тайком ото всех целующейся в тёмной кладовке, Ада хихикала каждый раз, когда из-за тесноты почти начинала таранить телом стены каюты. Особенно головой. Всё вполне могло быть не так травмоопасно, но отдаваться без боя, захватов и связывания всем, что попадётся под руку, было слишком скучно. Близость по мирному согласию и без сопротивления осталась на суше, а на борту Ксаны пусть побегает за ней, поймает и приручит. Как в те времена, когда они ещё были противниками. Да, на широкой кровати намного удобнее, а в большой просторной каюте можно не сдерживаться и не закусывать пальцы, пряча слишком уж громкие крики исступления. Там стены обещают безопасность, гарантируют комфорт. Но когда локти, плечи и затылок елозят по поверхности шершавого рундука, когда от случайных ударов спиной в стену выбивает из груди дыхание, то появляется нечто воистину первобытное, порочное и до искр из глаз сладостное. Захмелев от необузданных ласк супруга, она недальновидно утратила бдительность. Хватило минуты. Беспечно довольный, как ей казалось, удавшейся шалостью супруг не протестовал против её правил игры, но стоило оправить одежду, как одна игра сменила другую. С самой первой их близости Ада знала, что с умелым моряком никогда не сможет сравниться в вязании узлов, но оказаться обездвиженной рукавами его же собственного камзола точно не ожидала. Как и получить кляп уже не совсем понятно из чего. На ноги длины рукавов не хватило, что позволило Аде весь путь до капитанской каюты вволю лягаться, однако будучи переброшенной через плечо Диего, она мало что могла сделать именно ему, а матросы предусмотрительно держались подальше. В игрища господ они не встревали и тщательно отводили глаза, если видели что-то не совсем соответствующее статусу дона или доньи. В каюте игра приняла новые правила. Покуда Ада не развяжется, а рано или поздно она это сделает, Диего мог делать с ней всё, что пожелает. После наступит неизбежное возмездие. То, насколько безжалостную месть планирует супруга, можно было предугадать по гневному фырканью и невнятному мычанию, едва ли подразумевающему культурную речь высшего света. Бешено лягающаяся пленница больше напоминала молодого строптивого скакуна, напрашивающегося, чтобы его как следует объездили. Видя многозначительную улыбку Диего, Ада громко сквозь кляп обещала ему, что расплата неминуема. Гадкая тряпка и в этот раз задавила все звуки, впрочем, он был готов к любому повороту в их играх. Но пока не высвободится от пут, она полностью во власти сгорающего от страсти супруга. Пылая вместе с ним, пленница не сразу смогла разобраться с узлами, а потом просто не желала обращать на них внимания. Наслаждаясь друг другом, они позволяли себе отвлекаться только на сон и еду. Нехотя Диего покидал каюту, не забывая о своих прямых обязанностях на корабле. Ада в это время позволяла себе увлечься очередной книгой, старательно отгоняя мысли, что не дописала несколько медицинских справочников, а ведь память однажды начнёт подводить… Но нет! Работа и труд там — на суше. На Ксане только блаженное ничегонеделание, если таковым можно назвать их брачные игры. «Седина в бороду, бес в ребро!» — смеялась она от вечной поговорки. Даже в будущем, когда люди забыли смысл слова «бес», оно оставалось актуальным. Но кто же знал, что стремительно седеющий супруг ничуть не изменит своему характеру? По крайней мере в том, что касалось их взаимоотношений. Ада растянулась в капитанском кресле, едва прикрывая наготу его камзолом. Годы постепенно брали своё. Не за горами были те времена, когда грозный адмирал оставит флот и останется с ней на берегу, если не сам, то уговорами. Уже не мальчик, сыновья подросли до возраста, когда детьми обзаводятся, пора постепенно передавать бразды правления. Но попробуй поднять тему старости в присутствии этого упрямца, ставшего с годами ещё упрямее… Что уж говорить, если даже после двадцати лет брака и трёх детей его ревность к каждому столбу осталась такой же пламенной. Мужчины приближались к ней с опаской — ревнивец не скажет благоверной ни единого слова недовольства, а предполагаемого соперника не постесняется уничтожить. Сама Ада пока что не торопилась седеть, хоть возраст перестал быть девичьим. Всего пара-тройка серебряных нитей в волосах да несколько морщинок на бледном лице. Солнце и ветер не трепали её юную привлекательность, раньше времени не вытягивали по капле свежесть. Но даже не будь она настолько моложавой в преддверии пятидесяти, она бы не переживала. Давно устала быть молодой. Тридцатипятилетие встречала настоящим ликованием. Очень уж ей было важно перешагнуть наконец тот возраст, который скрутила у неё темпоральная разведка, отобрав привилегию постареть. Ада давно чувствовала, что устала. Быть может, устала от своей жизни ещё до встречи с Диего и только с ним распробовала новый вкус второго шанса. Но более не желала этих так называемых приключений. Она до сих пор смеялась с долей грусти в хохоте, когда читала страшные легенды и байки о Марсианском Демоне, которые не спешили стихать после смерти оного. И все похождения Демона были дерзкими, на зависть интересными, яркими, захватывающими и рискованными. Половина из них являлась самым нелепым вымыслом, а другая половина вспоминалась совсем не так красочно, как её рассказывали. Убивать Кая Китобоя было страшно. Пусть история вышла красивой, но Ада не забыла ту дрожь, от которой нескоро отделалась. Страшно было перед последствиями своих деяний на корабле Кая по пути к Тортуге, страшно перед возможным повтором подобной ночи, если второй раз не получится выйти победительницей. Страшно, что такое происходит повсеместно. И голову ему рубить тоже было страшно. А уж запугивая команду, она сама едва держала себя в руках, ведь если недостаточно надавит, то им всем конец. Даже если перебьют всю команду. Кто будет управлять кораблём, чтобы добраться до суши? А что говорить о прошлом в разведке и до неё. Если бросить беглый взгляд назад, то становится удивительно — как вообще выжить смогла и окончательно не сошла с ума. Да, тоже многочисленные авантюры на любой вкус, но какой вкус помнила сама Ада? Горечь. В основном именно горечь и соль от пролитой крови и слёз. Лица всех, кого она в этой одиссее потеряла, не забылись. Порой казалось, что достаточно замереть, и она ощутит их присутствие за спиной. Ценой увлекательных историй и особой динамики в них всегда были смерти. Без двух-трёх убийств байка становится пресной. Что при этом чувствует тот, кто прожил достаточно, чтобы пересчитать тела своих павших собратьев, трудно передать словами. Ада всё это помнила. В её голове молодость прочно сплелась с чудовищными испытаниями, которые уносят жизни людей за один удар сердца. Ей повезло, просто повезло оказаться среди тех немногих счастливчиков, выживших несмотря ни на что. Порой она задумывалась, счастье ли это — жить достаточно долго, чтобы увидеть, как все близкие умирают раньше отведённого срока. Дети видели в историях только лучшее, им нравилось, когда испытания были по-настоящему опасными, когда жизнь всех висела на волоске и только титанические усилия помогали преодолеть преграды. Когда всё стоит на кону — вот тогда увлекательно, что дыхание замирает. Увы, мало кто понимал, что выжившие храбрецы продолжали жить бок о бок со страхом. Страхом, что слабеющая с годами рука не сдюжит с очередными испытаниями, что на место родителей придут дети и жестокий мир их сломит, что герой-живчик переживёт всех, кого любит, и останется один на один со своим одиночеством. Только тогда не нужно будет ничего бояться. Диего понимал. По собственному опыту знал истинную цену так называемым приключениям. Но дети на то и дети, чтобы считать опеку родителей слишком уж уютной, а грядущие опасности — чем-то волнительным и прекрасным. Хорошо, что дети растут, и собственный опыт отбивает им все иллюзии. — Аделаида де Очоа, — прервал её печальные мысли шелестящий шёлком голос мужа, — под моим камзолом на тебе хоть что-то надето? — Тебя успокоить или сказать правду? — улыбнулась она, загораясь только от одного его взгляда, от которого внутри всё пускалось в пляс. Как при первой встрече, так и сейчас. Поддразнивая супруга, она с лукавой улыбкой дождалась, когда он приблизится для поцелуя, и отобрала у него треуголку. Головной убор был ей великоват, но с камзолом на голое тело смотрелся превосходно. Диего не мог отвести от неё тяжёлого плотоядного взгляда и далеко не сразу нашёлся что сказать. Но поговорить можно и потом, решила Ада, жестом фокусника демонстрируя в руках стек. Пришёл час расплаты за игру со связыванием. — Ты снова заставил меня ждать, — промурлыкала она, медленно поднимаясь с кресла, — и будешь за это наказан! Многообещающие улыбки блуждали на их губах в предвкушении очередной игры. В их арсенале было ещё очень много задумок. В планах — воплотить всё то, что ограничивали правила приличия на суше и присутствие детей, которых могут смутить страсти, кипящие между родителями. Дни проходили беззаботно, пока до Ксаны не долетел голубь. Не простой голубь, а генетически запрограммированный на офицера Аду Шурикову. «Адик, слышал, что вы с супругом сейчас бороздите моря. Прошу помощи. Обнаружился краб-переросток из зоопарка человека-кальмара. Отожрался до размеров острова. Мне бы корабль с хорошими пушками и бесстрашную команду, чтобы на себя выманить, а там с двух сторон расстреляем по закону военного времени. От вундерлинкора эта хитрая хтонь наловчилась прятаться. Нужен местный кораблик. За мной не заржавеет, да и вам спокойнее будет. Он охотится сейчас в вашем регионе. Е.В.» — Я не собираюсь тебя поучать и говорить, чего стоят твои приключения с пиратами чаще всего. Разве что ты сама попросишь. Ты мне скажи, понравилась свобода? Пираты? Нашла свою ту самую любовь, ради которой можно бросить семью и запятнать честь фамилии своей выходкой? — Мне… нет.***
— У меня не вышло. Я думала, что буду бесстрашной, как ты. Что сама смогу выбрать путь, ведь ты сама свой выбрала. Что пираты — это авантюры, каждый день что-то новое, люди свободы, не скованные удручающим этикетом. Я хотела… Я получила всё, что хотела. Но мне было страшно, противно, гадко. А от выстрела из пушки меня контузило. Я не понимала, что всё будет так. Мне очень-очень стыдно. Я хотела вернуться с Шэем. Незаметно. Будто ничего этого не было. — По-настоящему я была бесстрашной всего один год в моей жизни. Как мне тогда казалось, я потеряла всё, ради чего стоило жить — близких мне людей, веру в мир, надежду на лучшее будущее и даже корабль с командой, на которую опиралась, как на семью. У меня не было никого и ничего. Тогда мне было нестрашно. Мне надоело жить, и я искала причину поскорее умереть. Так удобно вокруг начала бушевать война, идеальное поле действий, чтобы героически со всем покончить раз и навсегда. — Ты никогда об этом не говорила. — И никому. Даже твой отец не знает, насколько тяжёлым был для меня всего лишь год жизни. Я чувствовала их всех. В тишине и одиночестве я чувствовала, что они рядом — родители, друзья, близкие. Все умершие дорогие мне люди казались такими осязаемыми, и от этого каждая лишняя секунда жизни казалась невыносимой. Я мечтала покончить со всем. Поэтому бросалась в самое пекло и творила невозможные вещи. Пока остальных придерживал разумный страх смерти, я желала достигнуть своего совершенства и получить героическую рану, которая наконец всё закончит. И каждый раз выживала. Вот такая цена бесстрашия. — А в сказках про Марсианского Демона и когда вы с Тошей и Гришей искали… меч Смерти? — Когда есть что терять, страх будет вечным спутником. Будучи Демоном я боялась всё провалить и никогда не вернуться в свой мир… И я лишилась возможности вернуться. Тогда мне тоже было страшно. Я боялась, что совершила ошибку. Но ещё больше я боялась потерять человека, рядом с которым почувствовала что-то особенное. Чего не существовало в моём мире. И с каждым годом страхи росли. Я боялась потерять то, что у меня было. И твой отец боялся. Таков мир взрослых — наша храбрость это движение вперёд со страхом, который становится неотъемлемым спутником. Страх это тень счастья, тень надежды, тень самой жизни. Если тебе нечего страшиться, то жизни у тебя нет. — Не наказывайте Шэя! Он не изменник и не предатель. Он всё это время меня спасал. Только я виновата в побеге. Он мне не помогал. Он всё это время пытался вернуть меня домой, чтобы не запятнать наши фамилии. — Я догадалась. Он неглупый юноша. А когда неглупые юноши творят такую дурь, как эта, значит в деле замешана девушка. Трудно сказать, знал ли Жека, что в деле с крабом и пиратами, которые его разбудили, окажется Ника. Ада хотела верить, что нет, но не исключала, что боевой товарищ знал обо всём с самого начала и предпочёл держать родителей в блаженном неведении. Когда на горизонте показались Галка и Серкан Болат, подозрения только усилились. Для ловли краба было достаточно одного корабля-приманки. Боевое трио могло спугнуть зверя. Но, как оказалось, Эдвард и Мария явились не краба бить, а отвернуть голову Шэю. Им Жека не постеснялся наябедничать, что юный Кенуэй написал ему о крабе из сомнительного географического объекта под названием Республика Пиратов, которую Диего не разнёс в щепки только из-за настырных англичан, защищающих свои территории. Даже такие. Испанцев они ненавидели больше, чем пиратов. Зелёный дым столбом добавил тревоги. Этот цвет традиционно использовали темпоральные агенты. В Санто-Доминго до сих пор где-то лежал запас сигнальных шашек — наследие боевого прошлого. Но кто будет подавать такой заметный сигнал? Тем более с пиратского корабля? Особенно, если его уже преследует огромная тварь, лишь очень издали напоминающая краба. — Я клянусь, что не хотела ничего плохого. Я была глупой. Правда. Я теперь это понимаю. И что мои любимые книги — это мусор для розжига. Я видела их такими, какие они на самом деле. Пиратов. Я видела их Республику и после неё Шэй меня поил каким-то пойлом… — Он ЧТО делал?! — Нет… Я… Мне было очень плохо от увиденного. Там какую-то девушку насиловали, пока она не умерла! А ещё был бордель. И новенькую в первый день отдали кому-то грубому, что она выбежала и плакала, но ей негде было добыть пропитание и она вернулась. Туда, где её тоже насиловали, но за деньги. И там настоящая клоака. Ещё более вонючая, чем пиратский гальюн. Там режут глотки, убивают просто так… Я… — Ника… — Не надо меня жалеть. Я знаю, что этот мир ужасен. Я вижу. Правда вижу теперь, сколько вы сделали с отцом, чтобы он меня не коснулся и… я благодарна. Я очень благодарна. Что не оказалась в борделе или мёртвой в канаве, или замужем за каким-то противным стариком. И что ты меня всему учила. — Если ты ревёшь только чтобы меня разжалобить, то я тебе задницу надеру, как должна была давным-давно! — Нет, я правда. Ты знаешь, какими словами я назвала Чёрную Бороду? И мне всё сошло с рук, потому что я могу врачевать! — Слишком ценный навык, чтобы разбрасываться людьми в этом времени. Особенно на кораблях. — Спасибо, что учила меня…***
Скандал почти поглотил Ксану, но порой хватает слова и взгляда, чтобы предотвратить катастрофу. Месть осталась позади, краб канул в историю, Жека пожелал зайти и погостить на денёчек, а отправка в Валенсию отошла на неопределённый срок. Пока всё не утихнет, они не найдут способ пустить весь пыл дочери в созидательное русло и не убедятся, что она вновь не сбежит, Санто-Доминго нельзя будет покидать. А там рабочая рутина затянет. Совесть не позволит игнорировать свои обязанности. Этот отпуск вышел удручающе коротким. — Она будет наказана, — прервал её невесёлые мысли гневный голос Диего, вызвав ласковую улыбку. Теперь, когда Ника была на борту под замком, Ада могла спокойно выдохнуть. — Будет, несомненно, — эхом отозвалась она, мягко водя влажным пальцем по краешку большой горячей ванны, способной уместить сразу двоих. — И даже не думай сейчас оспаривать мои решения! — крепкие руки супруга обхватили её в кольцо объятий на грани удушения. — И не думаю, — покачала она головой и устало откинулась на плечо Диего, кожей чувствуя, как пламенно бьётся его пульс. — Никаких поблажек. Видимо, Гоцман права, недодали мы ей в своё время ремня. Главное сейчас не перестараться, чтобы она снова не сбежала и на этот раз навсегда. От аргументов, сказанных тоном, ничуть не перечащим его словам, Диего замер, с подозрением глядя на супругу. Ада устало прикрыла глаза, но сквозь веки чувствовала его прожигающий взгляд, будто муж пытался прочитать ответы на все вопросы на её лице, но старания оборачивались крахом. — Ты… — наконец он мягко привлёк её внимание, сомкнув пальцы на подбородке. Она нехотя открыла глаза и недовольно повела плечами. Вода в ванной на контрасте с горячим мужем показалась остывшей. — Наказанию быть, — твёрдо произнесла она, глядя в глаза Диего. — Но назначенному холодной головой, а не когда кипишь, как котёл! — Мы на одной стороне? — едва слышно уточнил он с довольной улыбкой. — На одной, — успокоила его Ада и нехотя продолжила мрачным тоном: — Я думала, что на этом пиратском корабле ей шею сверну за побег. С трудом в руках себя удержала. А ведь руки чесались прописать ей по первое число, чтобы ни сидеть, ни в зеркало смотреться не могла. Но это слишком! — Да… пожалуй. Бить нельзя, — наконец, вспомнив, что гнев его вылился не на абы кого, а на собственную любимую дочь, Диего нахмурился. Рука у него была чересчур тяжёлой для миниатюрной девушки, ещё не доросшей до своего полного расцвета. Ада уткнулась затылком ему в грудь, мягко оплетая его руки своими. В объятиях Диего страх с гневом постепенно отступали. Она знала, что он чувствовал то же, если не хуже. Кому, как не адмиралу вест-индийского, флота знать, что делают с девушками на пиратских кораблях. И не только с девушками, молодые симпатичные юнги тоже могут стать жертвами изнасилований. Переодевание могло не спасти юную глупышку. Что же случалось в таком случае? Кто поумнее — успевали подлечь под кого-то сильного и авторитетного, становясь игрушкой для утех всего одного пирата. Кому не так везло — становились жертвами коллективного сексуального голода. Кто-то умирал от самого насилия, а более физически крепкие вешались или топились. Разумеется, именно этот образ родители примерили на дочь и едва не лишились рассудка. — Мы слишком вспыльчивые. Все трое. В споре этому качеству нет места. Прерывая мрачные размышления, Диего привлёк жену в лёгкий, но многообещающий поцелуй. Дочь вновь под их крылом, домой возвращаться ещё очень долго, можно скрасить последние дни так рано прерванного отпуска в объятиях друг друга. Пусть также погонять по кораблю он её уже не сможет. Не при детях.***
Предложение свалилось на голову ушатом холодной воды. Вот так и приходит старость. Казалось, только вчера она дразнила грозного адмирала, будучи неубиваемой разведчицей Шуриковой, но теперь руку их младшей дочери просит сын бывшей подполковника милиции и начальницы УГРО, а ныне её близкой подруги. Казалось, самое время начать радоваться, немного переживать, что время движется слишком быстро, и по-стариковски на что-нибудь ворчать. Но Аду охватила ярость. Может, для 18-го века пятнадцать лет это самый сок для выдачи замуж и рождения первенцев, но для всех выходцев из будущего это был возмутительно юный возраст. До восемнадцати девушка являлась ребёнком, и любые попытки вступления с ней в интимные отношения карались законом. Да и не готова пятнадцатилетняя девочка рожать, чего бы полоумные фанатики прошлого ни говорили. Не сформировалось до конца тело. Реакция на предложение вступить в брак с ребёнком со всеми вытекающими действиями могла быть только одной. Аде казалось, что сабля сама прыгнула ей в руку. Сообразительный Кенуэй-младший бросился со всех ног подальше от будущей тёщи, чтобы не оказаться нарезанным на праздничный салат. Бегал юноша весьма шустро, но и Ада не была новичком в уничтожении быстроногой цели. Как она не отрезала от него некоторые части тела, так и осталось загадкой и монеткой в копилку школы Давимы Гоцман. Детей нынешняя Мэри Кенуэй учила расти такими же неубиваемыми, как и старшее поколение. Недолго Шэй смог бы уворачиваться, лишь распаляя ярость Ады азартом, но неожиданное нападение сзади спутало все карты. — Я что-то не поняла?! — процедила она, оказавшись в захвате супруга, да ещё в том, которому сама же его и научила. — Де Очоа, ты на чьей стороне? На его?! — Любовь моя, — со смехом промурлыкал он ей в ухо, — я здесь исключительно на своей стороне. С немалым трудом она вывернулась из его хватки, вынужденно бросив саблю на каменный пол резиденции. Шэй, воспользовавшись ситуацией, шустро ретировался. Только пятки сверкали. Теперь, если и был шанс его найти, то очень небольшой. Чувствуя себя преданной собственным супругом, Ада обратила всю свою ярость на него, молниеносно возвращая себе саблю. — Ты нарвался, де Очоа! — прошипела она. — Обожаю тебя в гневе, — довольно улыбался он, словно религиозный фанатик, узревший перед собой чудо господнее. — Ты обворожительна! Начавшаяся дуэль казалась по-настоящему последней в их отношениях. Теперь или вдова, или вдовец вернётся к гостям. Ада и не думала щадить супруга и сдерживать свои порывы, как бывало на тренировках. Нет, азарт подталкивал раз и навсегда поставить точку в их дуэлях, победить его, а потом… так далеко мысли не уходили. Главное — победить и показать, что ученик превзошёл учителя. Однако тот самый учитель и сам не торопился играть в поддавки, используя все преимущества в силе, стараясь загнать жену туда, где её скорость и ловкость будут ему значительно уступать. Шаг — выпад — шаг — выпад. Где всё это было, когда ей удалось его обезоружить и отобрать меч Смерти? Удар. Манёвр. Разворот. Ещё удар. И всё мимо. Диего наступал. Досада росла всё больше. Самое время вспомнить, что они вообще-то любят друг друга до безумия, но рука только крепче перехватывала саблю. Где-то мелькнуло понимание, что если она победит, то всё равно не навредит мужу. Впрочем, выбитая из её руки сабля дала однозначно понять, что победа за Диего. Ей же было уготовано поражение будучи прижатой к стене с безоружно поднятыми вверх руками. — С ума по тебе схожу… — выдохнул он и силой притянул её для глубокого требовательного поцелуя, бросая их обоих в совместное безумие, в котором не было места гостям, детям и вопросам о женитьбе. Удачно, что в губернаторской резиденции хватало спален, и за спиной Ады оказалась как раз одна из таких. Тем более хорошо, что чета Кенуэй прекрасно знакома с огоньком их отношений, способным хаотично вспыхнуть в любой момент, и в таких случаях просто оставались предоставленными сами себе гостями губернаторов. Западное крыло резиденции всегда могло принять их в покои, мало чем уступающие спальне де Очоа. Вопрос помолвки можно решить и утром. Или через месяц. Или через пару лет. Перешагнув через пятидесятилетие, Диего начал колко подшучивать над собственной неумолимой старостью и при этом ничуть не уступал себе тридцатилетнему, когда дело касалось близости с женой. Казалось, любые чувства должны с годами угаснуть, но страсти пылали так же ярко и горячо, ревность и не думала утихать, как и почти безумное обожание. Но на этот раз прежде всех пут Ада успела оказаться сверху и уже не желала сдавать свои позиции, глядя на довольного поверженного супруга с не меньшим желанием. Быть может, пройдут годы и их чувства угаснут, но покуда этого не произошло, они будут брать от близости друг с другом всё.***
День свадьбы ощущался очень уж нежданным. Пусть Ада и Мэри десятки раз распланировали каждый шаг, заранее знали дату и время начала, чувства готовности не наступило. — Так вот какая она, старость, — с долей недовольства подмигнул своему отражению в зеркале Диего, хотя ему-то не стоило жаловаться. Возраст выражался лишь в количестве морщин на лице да в серебряных прядях, поселившихся рядом с вороными. Испанец был всё так же здоров как бык. Ни глаз, ни рука, ни ум не подводили его. А тому, что он вытворял в спальне, могли позавидовать все матросы на его галеоне. — Я люблю твою седину, — чмокнула его в щёку Ада, на ходу поправляя волосы. — Очень. — Скоро у наших детей появятся свои дети и я стану дедом, — удручённо выдохнул он. — А я стану бабушкой, — пожала плечами она. — Да, это странно и ново, но мы привыкнем. Может, нам даже понравится. — Бабушкой, — фыркнул он, обжигая её ревнивым взглядом. — От этой бабушки мне ещё не раз придётся отгонять влюблённых студентов-врачевателей и на ходу доказывать, что я тебе не отец… Она заливисто засмеялась, чувствуя, как отступает волнение от грядущей свадьбы. Всё же Диего остался неисправим. Она крепко обняла его со спины, прижимаясь щекой к его плечу. Шэй Кенуэй стоически принял требование о временнóм разрыве между помолвкой и свадьбой в три года и более. Он согласился, что Ника в любой момент может разорвать помолвку, если почувствует себя неготовой к замужеству, однако в этот раз двое вчерашних детей были готовы стоять на своём и ждать ровно столько, сколько потребуется. Юный Кенуэй вёл себя настолько примерно, что даже Ада со временем оттаяла, а Диего и вовсе так улыбался, что стало понятно — оба отца давным-давно рассматривали эту возможность породниться. Стала ясной причина, по которой Шэй служил под началом Диего, а не Эдварда. Де Очоа присматривался к будущему зятю и испытывал все его качества задолго до того, как тот впервые посмотрел на Нику влюблённым взглядом. Помолвка прошла ожидаемо. Весь свет колоний явился оценить юного претендента на руку адмирала де Очоа. Ада использовала светский раут, чтобы преподать дочери очередной ценный урок — друзей держи близко, а врагов ещё ближе, но с таких флюгеров, как дворянство, глаз и вовсе не спускай. Дочь на глазах взрослела, глядя на гостей совсем другими глазами. Помолвка практически ничем не удивила. Сюрприз поджидал совсем в другом месте Санто-Доминго. В поместье Кенуэй, где вернувшуюся Марию поджидал со своим сюрпризом и пламенным признанием Грегорио. Семьи, знающие о ловушке для юной Галки, разделились. Кто-то, особенно Антонио, делали ставку на изгнанного с позором де Очоа, а кто-то ничуть не сомневался, что Гриша вернётся домой только под утро. По случаю Ада на всякий случай выдала молодым средство для предотвращения незапланированных детей. Вторые победили первых, но итогом встречи Грегорио и Марии стала не только вспыхнувшая пламенная любовь, но и выпаленные в любовном жаре слова предложения руки и сердца. Так гораздо раньше младшей сестрицы под венец отправился Грегорио де Очоа. Свадьба даже началась с запоминающегося для всего Санто-Доминго события — жених и невеста решили в духе молодых орлов прыгнуть с крыши церкви в стог сена, загодя подставленный внизу в нужном количестве. Гоцман при виде такого напоминания о её молодых порывах заметно побледнела, Диего чуть не придушил Эдварда, а Ада не постеснялась выражений, когда отчитывала два юных лба. Но, разумеется, без лишних свидетелей.***
Ада, Мария и Давима при поддержке бутылки коньяка, чтобы не запинаться, вовремя просветили краснеющую и бледнеющую Нику относительно первой брачной ночи и всех последующих, чтобы первый опыт не стал для неё событием, вводящим в ступор. Однако, если юная донья познавала всё исключительно в теории и практически без практики, за исключением некоторых наглядных «лабораторных работ», которые взялась преподать девушке приглашённая из Мадрида куртизанка, то познания Шэя сразу вызвали всплеск ревности. Разговор начался почти невинно. Ника всего лишь поделилась своими скудными знаниями, а двадцатилетний лоб «успокоил» её гарантией, что он уже всё прекрасно знает и умеет. — Откуда? — сразу сменила Ника дрожащий от робости голос на ледяной тон, присущий Диего. И продолжила с угрозой в подтексте: — Шэй, дорогой мой наречённый, у тебя были девушки до меня? Кенуэй покраснел до кончиков волос, но предпочёл партизаном молчать, снося гневные удары маленьких кулачков будущей жены. А от молчания девушка становилась только яростнее. И вот к кулакам уже присоединился веер, которым юная донья орудовала как кастетом. При виде такого безжалостного избиения, сопровождающегося гневным шипением «так ты мне изменял, негодяй!», в разговор детей вмешались родители. Не стоило Нике начинать неприятный разговор в саду под белыми персиками. — Дорогая Жемчужинка, разумеется, юноша тебе не изменял. Кто бы ему позволил? — мягко произнёс Диего и, перенеся на дочь спокойное отношение матери к бывшим, добавил: — Но я бы никогда не допустил неумелого парня просить руки моей дочери. Как полагается, с шестнадцати лет он был предоставлен… — Кхм, ДИЕГО! — прервала его речь Ада, видя реакцию дочери на такие неприятные истины. Ревнивый нрав отца Вероника унаследовала в полной мере. И не было ей дела, что шестнадцатилетнего юнца умелые куртизанки учили дарить партнёрше наслаждение, чтобы не ударить в грязь лицом при первой близости и последующих. Юная донья и слышать ничего больше не хотела. После того, как неприятный разговор завершился гневным заявлением Ники, что теперь она тоже пойдёт набираться опыта с умелыми мужчинами, и отчаянными попытками Шэя догнать невесту, Ада позволила себе рассмеяться. Посрамлённый отец неловко молчал, глядя вслед сбежавшим детям. — Теперь будешь знать, что наша дочь ревнивая, прямо как ты! — вновь прыснула она, не стесняясь хихикающих рядом Мэри и Эдварда. — А ты, Ада, стало быть, совсем не ревнива? — со смехом в голосе удивленно приподняла брови Мэри. — При статном супруге, который для своего возраста весьма… Эдвард, не смотри на меня так! Я хотела сказать «весьма привлекает женские взгляды». — Я ничуть не ревнива! — уверенно заявила Ада, под испытующим взглядом трёх пар глаз. Зная, что вспыльчивость и другие человеческие проявления ей никогда не были чужды, все трое позволили себе сдержанно рассмеяться, что, впрочем, ничуть не смутило марсианку. Но всё же тень улыбки чуть тронула уголки её губ. — Неужели, душа моя? — со смехом в голосе переспросил Диего. — Если уж адюльтер случится, — продолжила играть свою непринуждённую роль Ада, — то я не стану выходить из себя и рушить сгоряча наш союз. С холодным и трезвым рассудком я найду ту женщину и без лишней ярости покрошу её на мелкие кусочки, а Диего заставлю на это смотреть, не отводя взгляда. От кровожадных подробностей, сказанных небрежным тоном, все сначала замерли, оценивающе оглядывая марсианку с известным кровожадным прошлым, но следом вновь начали смеяться. На этот раз ко всеобщему смеху присоединилась Ада. — Как же мне повезло с моей совсем не ревнивой супругой, — наконец вымолвил Диего, глядя на супругу так, словно кроме них двоих под белыми персиками никого не было.***
Событий за три года накопилось прилично. Антонио, обречённый стать единственным ребенком де Очоа, не связывающим семью с Кенуэй, отправился в Российскую Империю. Официально для налаживания дружеских связей. Колония начала свои робкие шаги в самостоятельных политических играх на большой арене, и молодой будущий губернатор желал открыть для себя и кругозор, и возможные полезные знакомства. На деле он решил не только посмотреть страну, которую с некоторыми поправками матушка считала своей родиной, но и присмотреть в этом суровом краю себе невесту с русским духом внутри, вместо изнеженной души местных барышень. Когда старший сын преуспел во всех своих начинаниях, Диего с чуть лукавой улыбкой отметил, что гордится своим первенцем и готов передать ему все бразды правления. Екатерина Долгорукая заметно робела, ступая на землю Эспаньолы. Традиции того времени безжалостно отправляли младших дочерей дворянства под руку с наречённым в любой уголок мира, который разделялся с неизвестностью только знаниями о происхождении молодого жениха. Ада сочувствовала ей. Времена могут быть сколь угодно суровыми, и эта девушка сможет всё преодолеть и выжить, как выживали многие до неё и даже сама Ада, но это не отменяло страха и чувства одиночества перед простирающейся неизвестностью. Знание русского языка всех представителей де Очоа Екатерину почти не смутило. Её не удивила семья Кенуэй, также свободно говорящая без толики акцента на родном языке графини. Но стоило ей чуть ближе познакомиться с бытом и жизнью в колонии, как глаза её беспрестанно становились круглыми, как блюдца. Но, доказывая, что Антонио увидел в русской графине что-то по-настоящему стойкое, она пожелала обучаться у Аделаиды и Давимы всему, что должна знать достойная женщина по мнению де Очоа и Кенуэй. Свадьбу запланировали через месяц после венчания Вероники и Шэя. Старший брат решил не обижать сестрёнку, оставляя её третьей. Приближался январь 1732 года. Вести церемонию был приглашён тот самый сумрачный гений, падре с секретом в виде русалки Кати, от которого так и не отлипло прозвище Джуниор. Седина, возрастная сухость и серьёзный взгляд его ореховых глаз прямо говорил, что Джуниором он уже не является. Не солидно. Однако стоило ему увидеть невесту, как глаза падре едва не вылезли из орбит. Настолько повзрослевшая Ника напоминала мать. Под общий смех святой отец деловито поинтересовался, собирается ли новоиспечённая невеста прерывать каждое его слово, брать паузы и лезть на носовую фигуру корабля ради мира во всём мире, и заметно успокоился, когда получил отрицательный ответ. Ада с Диего были вынуждены отвечать на ворох новых вопросов. Подробности своей первой свадьбы они до этого не раскрывали перед детьми. Русская Кэтрин быстро и естественно стала частью семьи де Очоа, терпеливо дожидаясь своего особенного дня. С Никой они так сблизились, что стали почти сёстрами. Грегорио и Мария, когда наконец возвращались из своих миссий в Америку, тоже находили в общении с будущим членом их растущей семьи исключительно взаимопонимание. Но не стоит думать, что невестка была молчаливой со всем соглашающейся тенью. Напротив, у девушки быстро прорезался характер и своё мнение на любой счёт. И если в любой другой ситуации её колкость и острый язычок стали бы причиной намечающегося насилия в семье, когда женщину когда гнётом, а когда затрещиной заставляли молчать, то здесь ей предлагали взвешенно озвучить свою точку зрения. А в этом случае ей приходилось загодя готовиться к беседе, штудируя все книги, что находились в их библиотеке. Гоцман и Шурикова уровнем знаний и опытом клали на лопатки, не прилагая усилий, и попытка сказать «у нас дома было совсем не так, значит, у вас неправильно» была обречена на провал. А в умном и рассудительном споре склок не появлялось. Но время подходило к заветной дате. Ада с довольной улыбкой оглядывала свою разросшуюся семью. Кто бы мог подумать, что бегущая всё дальше от пепелища родительского дома марсианка глубоко внутри мечтает не о пустоте, в которой не будет места привязанности и боли, а о семье. Она всё ещё чувствовала за спиной присутствие тех, кого потеряла, но теперь они не причиняли ей боль, лишь напоминали, что имело истинную ценность в жизни. Растерянно глядя в зеркало, марсианка думала о будущем пополнении этих теней. Давима Гоцман, она же Мэри Кенуэй, не слишком умело скрывала, что главный моторчик в её теле давно и очень опасно сбоит. С каждым днём Ада беспокоилась о ней всё больше, но старалась этого не показывать. Гордая женщина не позволит себя жалеть, ещё и по лбу даст за излишнюю опеку. «А что ты сделаешь с больным сердцем? Сможешь изобрести пересадку органов до того, как родился Александр Флеминг? — одёрнула она себя. — На носу свадьба её сына и твоей дочери, радуйся каждому дню!» Вероника, ставшая за прошедшие три года заметно старше не только внешне, но и внутренне, заметно нервничала. События на пиратском корабле заставили её пересмотреть всё, что она знала о мире. После того, как в её глазах все невероятные «приключения» окрасились в краски реальности, девушка заметно охладела к морю и в свои шестнадцать отказалась связывать с ним свою жизнь. Теперь её больше интересовал порядок, который навели родители на своей новой родине и то, какой ценой он давался. Так ученица Аделаиды перекочевала под крыло Кенуэй, начав вместе с Шэем познавать истинную природу тайной полиции, которую Эдвард в полушутку называл Орденом. — Как бы наши с Шэем дети в моём возрасте не сбежали искать на одно место приключений, — нервно хихикнула она накануне долгожданного события. Ада заключила дочь в успокаивающие объятия, примечая мимоходом, что дочь на добрые пять сантиметров её выше. Всё же от отца она не только глаза взяла, но и немного роста. Джуниор во время церемонии бросал взгляд то на дочь, то на мать, внешне сравнивая их и с заметным трудом внушая себе, что в глазах не двоится. За такие долгие гляделки он удостоился по-настоящему испепеляющего ревнивого взгляда Диего и, припомнив события самой первой церемонии, больше в сторону родителей не смотрел. Ника не повторила действий матери, и бракосочетание естественно перешло в тёплую праздничную часть с поздравлениями, подарками, танцами и общением с новоявленными супругами.***
Увы, самый радостный день в жизни детей де Очоа и Кенуэй омрачился безжалостностью самой жизни. Мэри Кенуэй, в прошлом Давима Гоцман, пережила так много, что приключений хватило бы на огромную библиотеку. Сколько она вынесла на своих плечах, не знал никто, но подкосил бы этот груз и роту солдат. Её не убили ни вынужденные перемещения во времени, ни свистящие вокруг шальные пули, не яд и не клинок. Суровая женщина перешагнула через пятидесятилетие, но у всего есть свои пределы. Сердце железной женщины оказалось хрупким, мягким и смертным. Оно позволило ей дожить до свадьбы своих детей и выпустить их в мир подготовленными, но следом милосердно остановилось. Она не страдала от боли. Мэри тихо угасала в руках супруга, пока тот, глотая слёзы, читал для неё стихотворение, которое сочинил много лет назад. Аделаида провожала подругу взглядом, не проронив ни слова. Сколько бы она ни повторяла себе мысленно, что в этой смерти её вины точно нет, давно уснувшее чувство вновь начало её грызть. «Жить тебе так долго, чтобы своими глазами застала смерти всех, кого любишь!» — шептал ей в уши этот гадкий монстр, пробуждая ту сломленную Аду, ищущую свой короткий путь к смерти. За плечом она чувствовала новую тень. К ним, идущим за ней из давно минувшего будущего, присоединилась Давима Гоцман и тянулась к её плечу своей рукой. На этот раз Ада не бежала от своих призраков, позволяя подступить ближе. Новая хватка совсем по-Гоцмановски встряхнула её и напомнила, что отныне марсианка мать не только своим детям, но и Кенуэй. Мария и Шэй нуждались в поддержке. Пока Эдвард выл диким волком над постелью с телом супруги, она нашла близнецов, воробьями жмущихся друг к другу, и обняла обоих. Вот такой стервой бывает жизнь. Последующие дни Ада старалась загрузить себя работой так, чтобы не оставалось сил на тишину, из которой её дожидались тени всех умерших. Она помогала супругу поддерживать безутешного Эдварда, держала на плаву Марию с Гришей и Шэя с Никой. Для детей смерть Давы стала очень уж тяжёлым ударом. Морщинистый до неузнаваемости Жека, пришедший инкогнито на свадьбу, помогал ей созывать всех ещё оставшихся в живых бывших товарищей, чтобы те успели на похороны. Меньше всего хотелось думать о неизбежном. Но всё же мысли её догнали, когда неделю спустя всё, что можно было сделать, она выполнила и встречала закат на балконе резиденции. За плечом чувствовались они — тени её любимых людей, умерших задолго до того, как она поняла, что такое любить. На плечо легла рука. Не призрачная, давящая обречённостью. Горячая и живая — Диего незаметно настиг её и отогнал своим присутствием все тени. Ада прижалась к нему, как тонущий хватается за плот, спасая свою жизнь. В присутствии мужа мир снова окрашивался яркими красками, напоминая, что она сама всё ещё жива. — Не вздумай умирать раньше меня! — прошептала она в его шею. — Мне не нужен мир без тебя… — Прости, любовь моя, но я не смогу без тебя жить, — с грустной улыбкой покачал он головой. — Если посмотреть на нас, то ты переживёшь меня, и, если умрёшь, то в одно время с сыновьями, когда они состарятся. Они долго стояли так, обнявшись, и смотрели на уходящее в закат солнце. Внизу обнимал свою невесту Антонио и обещал, что на их свадьбе матушка точно будет бодрой и живой. Шэй и Ника делали первые шаги в совместную жизнь, о которых Ада совсем не хотела думать, всё ещё видя в дочери маленькую девочку. Грегорио с Марией принимали непростое решение, которое тяжело было принять родителям — пара решила окончательно и бесповоротно отправиться в Америку и осесть там. Отпускать детей оказалось до слёз больно, но Ада не позволила улыбке покинуть своего лица. Пусть знают, что она их поддерживает и полностью на их стороне. Пусть сами строят свою жизнь и не оглядываются на родителей. Пора орлам покинуть гнездо. — Так всегда будет, да? В книжках одно, а жизни намного хуже? — В жизни будет иначе. Когда хуже, а когда лучше. Просто знай, что жизнь редко даёт второй шанс и каждый шаг следует делать с оглядкой на невозможность что-либо исправить. Я много ошибок в своей жизни совершила. Начала с самой первой — в четырнадцать лет вместо того, чтобы принять смерть родителей, я решила бежать и от неё и от родной планеты. Да ещё и в темпоральное училище. Я хлебнула на своём пути столько боли, что до сих пор удивляюсь своей живучести. Мне бы в могиле давно лежать… — Зато ты встретила папу. — Подобные подарки жизни даются очень-очень редко. Тебе жизнь преподнесла Шэя, который рискнул своей головой ради тебя. — Ну… он ведь друг? — Да, прямо как твой отец мне только друг! — Мам! — Лучше не мамкай, а обрати внимание, пока другие девицы не обратили. Хотя, он так на тебя смотрит, что для него уже давно существует только одна, а остальные как тени. Лет через… несколько можно было бы даже подумать о… — МАМА! — Но сначала домой. И не думай, что останешься без наказания. Хорошее ли дело, сбегать из дому к пиратам? И поверь мне, в этом вопросе я на стороне отца. Хворостиной на сеновале тебя бить, конечно не будем, но не отвертишься! — Как скажешь, мама…