Нелюбимые

Рита пьёт. Давно и без счёту — батареи из пустых бутылок копятся на кухне, пока она не исчезает их дрожащим Эванеско. Жизнь после войны у неё была не самая плохая, хоть победившие не были ей особо рады, но Рита всегда знала, как подстроиться под нужную вертикаль власти. Варнава Кафф, конечно, был тем ещё ублюдком, но даже он после войны за пятьдесят галлеонов и бутылку огневиски согласился взять её в штат. «Только учти, Скиттер, хоть одна жалоба, и ты вылетаешь из игры» — предупреждение было знакомым до зубовного скрежета, и Рите пришлось искать для статей слова помягче и проще, отложив ядовито-зелёное перо. Получалось не очень, всё же она была за свободу слова и останавливаться не любила, пусть и знала как. Раньше, по крайней мере, знала. Сейчас всё изменилось. Солнце кажется тусклее, трава пожухлой, а голова по утрам болит дольше и острее, чем в юности, и дешёвое антипохмельное ни Мордреда не помогает. Может, помогло бы загадочное зелье Долохова «рассол», но Рита не знает, где его можно купить. Денег в последний год всё время в обрез, остаётся только на информаторов и запасы пергамента. «Если сэкономлю, и статья выйдет вовремя, то даже смогу закупиться едой и огневиски», — утешает она себя, отсчитывая в банке деньги, пока раздражённый гоблин ждёт её у вагонетки. Без огневиски ей нельзя совсем, потому что иначе не будет сна. Будет только месиво из криков, прошлого и липкой пахучей смерти, которая чудом её не коснулась. Удалось избежать и Азкабана, потому что: «Мистер Поттер, можете сами проверить, Метки на моей руке нет», — с фальшивой улыбкой, чтобы мальчик, который всё никак не сдохнет, скрежетал зубами, но выпустил её из казематов Аврората. И квартирка в маггловском районе довольно дёшево ей обходится в содержании, купленная ещё до начала войны по поддельным документам. Хватает маленькой кухоньки и спальни с вечно разобранной кроватью. На столике в гостиной разбросаны наброски и черновики статей, у окна пристроился старый фикус матери вместе с её же изящной пепельницей. Рита не помнит, кто научил её курить. Может, Долохов, а может и Белла. В их компании не курила только Долорес, зато пила почти наравне с Каркаровым и ярче всех умела колдовать патронуса на вечеринках. Никотин горчит, приятной плёнкой обволакивая вместо помады рот. Сигарета последняя, и вспоминается из какой-то депрессивной песни «глухая пропасть и смиренье…». Название как-то не всплывает, хотя Рита старается из чистого упрямства. Надо же — песню ей не вспомнить, зато кошку-хранителя Долли запросто. Они даже дали ей кличку, когда сбежали в одну из разудалых ночей купаться в Хоглейке и чуть не нарвались на кентавров, срезая дорогу через Лес. Рита помнит, что гладкошёрстную кошку звали Милдред. Это она себе запрещает забыть. — Мерлина мать за ногу! — дверца клятой духовки почти отлетает, но обожжённая рука сейчас важнее. Дрожащей левой получается наколдовать заживляющее. В работающей духовке слегка пригоревший пирог пахнет аппетитно и выглядит прилично. На её взгляд. — Ужасный пирог, Рита, но всё равно спасибо, — Долохов смеётся, хотя она честно не понимает, как можно смеяться, сидя в грязной робе за решёткой. Пожизненно — эхом гремит в ушах. Скиттер была на всех судах, но не написала о них ни строчки, хотя деньги за это сулили приличные. — Ты всё-таки устроилась в Пророк? — ей за большую взятку позволено посещать их раз в три месяца. Сейчас очередь Антонина. Рита откидывает назад по старой привычке туго скрученные кудри, и силится выдавить улыбку. Холод сжимает плечи когтями, хоть и нет теперь в Азкабане дементоров, этот морозный ужас, казалось, впитался в сами стены тюрьмы. — Ты же знаешь Каффа, Тони, за галлеоны он бы и мать родную продал, — доверительно склонившись к решётке, хихикает, стараясь в глаза ему не смотреть. И не трогать ледяные прутья. Антонин хмыкает и прислоняется лбом к ним, протягивая костлявую руку. Вздохнув, она садится на пол, наплевав на чистоту, хватаясь за кисть с выпирающими косточками, как за последнее, что поможет ей устоять. Долохов улыбается — ямочки до сих пор выступают на его щеках, хотя, прости Моргана, кожа на них впала до невозможности. — Купи себе водку с гонорара, Марго, она помогает, — он не обращает внимание на брезгливую гримасу Скиттер, бережно сжимая её ладонь. Ещё со знакомства на пиру после распределения он стал звать её русским видоизменённым Маргарет, не объяснив толком, как это связано с её именем, но со временем Маргарита с жутким русским акцентом упростилась до Марго. — Я не пью водку, Тони, — укоризненно бросает она, отстраняясь — в дальнем конце коридора маячит надзиратель с Темпусом наперевес. Время их свидания закончилось, а ей ещё надо успеть к Долорес. — Постарайся не умереть до следующей встречи, — хлёсткое заявление в её старой манере заставляет Долохова закатиться хохотом. Его бы не грех подхватить, и Рита делает это, выстукивая острыми каблучками ритм по грязному полу. Позже она будет сидеть в ванной возле стиральной машины и гадать, отстираются ли пятна копоти и мёртвый запах Азкабана с мантии. В конце концов, она была единственной более-менее приличной для выходов в Косой за зельями. Через неделю ублюдок Кафф отдаст ей десять галлеонов и пергамент с увольнением — аврору Поттеру не понравилась статья о его героической юности. Рита спалила жалкую бумажку весело трещащим Инсендио. На обратном пути из редакции она купила бутылку водки в круглосуточном магазине и подобрала у подъезда чью-то ободранную кошку. Животное жалось к её ногам, жалобно мяукая. Рита тоже бы так хотела — прижаться к кому-нибудь, подвывая тихо в кулак, но никого не осталось. Она села пить прямо в прихожей, давясь водкой и поглаживая нервную кошку по загривку. Колючая грязная шерсть меж пальцев напоминала ей о мерзкой реальности и навсегда ушедшем после прошлогоднего мая счастье. Кошку Рита назвала Милдред.