*
27 год эпохи Мэйдзи подходил к концу, когда эта женщина появилась в его жизни. Какаши было не больше восьми лет от роду на тот момент. Свою настоящую мать он не помнил, а отец еще в начале лета был проездом в деревне и оттуда сразу отправился в порт Сасебо. Несмотря на слухи об успешном продвижении войск в Корее, отец еще не вернулся, и Какаши оставалось ждать его дома. Пожилая нянька появлялась ближе к вечеру, чтобы заставить мальчишку помыться и всучить ему полный котелок вареного риса на завтра. Дни напролет он был предоставлен сам себе и изучал местные окрестности: рядом была обмелевшая речушка, где можно поймать несколько рыбин себе на обед, и небольшой лесок — там всегда находилось что-нибудь интересное. Ближе к новому году к ним в деревню приехали двое: мужчина и женщина — они искали семью Хатаке. Местные крестьяне сразу указали им на дом бывшего помещика. Двое неизвестных людей долго общались с его нянькой и старостой деревни, показывали документы, а потом затащили свои вещи в его дом, и высокий седой мужчина, которого звали Джирайя, рассказал ему весть об отце. Женщина, что приехала вместе с ним, бросилась утешать Какаши, но вид ее посеревшего лица и пустой взгляд говорили о том, что сейчас жалость требовалась ей, а не ему. Раздражение было первым впечатлением от общества Цунаде. Потом появились и другие эмоции: ненависть, отрицание, насмешка. Женщина бесила его одним своим видом и, кажется, сама замечала это. Какаши решил устроить ей бойкот: не реагировал на слова, отказывался от пищи и пытался бродяжничать, когда ранней весной ушел в лес и не вернулся. Его нашли через неделю, однако вместо встречи со слезами радости Цунаде устроила ему порку. Самое унизительное, что Джирайя в тот момент стоял рядом и согласно кивал, пока та вгоняла Какаши хорошие манеры через задние ворота. На следующее утро было больно сидеть, но бессердечная женщина приказала ему собираться вместе с ней в соседнюю деревню. Джирайя еще больше подгонял их и постоянно твердил, что они могут не успеть. Какаши побоялся задавать лишние вопросы, но в скором времени стало все ясно: жена местного богача уже три дня не могла разродиться. Всю дорогу Цунаде возмущалась, приговаривая, что она не акушерка и никогда ею не была. Но, войдя в чужой дом, изменилась на глазах: от прежнего возмущения не осталось и следа, когда в приказной форме попросила Какаши накипятить воды, остудить и подать ей. Сама же начала долго мыть свои и его руки с мылом и поливать какой-то вонючей гадостью. Жена богача орала так сильно, что Какаши подумал, что она скоро умрет. Однако этого не случилось, и к следующему утру он уже разглядывал непонятный сверток с орущим младенцем. Все это время Какаши был в роли «принеси-подай» и только оказавшись дома, Цунаде внезапно похвалила его за работу. Этот день можно было отметить в календаре красным цветом — именно тогда Какаши стал на путь освоения медицинских наук. Позже появился интерес и даже азарт перед новыми знаниями. А Цунаде больше не раздражала — ее сила духа все чаще вызывала восхищение. Джирайя появлялся не часто. Примерно раз в месяц привозил для Цунаде некоторые медикаменты, они долго разговаривали, и на следующий день уезжал. Так прошло несколько лет до той самой ночи, когда Какаши проснулся от их разговора. Джирайя уговаривал Цунаде о чем-то, но та какое-то время оставалась непреклонной. — Мы с тобой вообще-то муж и жена, — возразил он. — Фиктивные, не забывай. — Ты же знаешь, что фиктивные браки запрещены. — И что ты предлагаешь? Хочешь расторгнуть? — послышался ее громкий шепот. — Тогда он отправится в приют, ты обретешь свободу, а я как-нибудь проживу. — Не неси чушь, Цунаде! Как ты думаешь, зачем я тебя спасал из мясорубки под Пеньянгом? — Мог бы не спасать. Я не просила тебя об этом, — процедила сквозь зубы. — Забыла, наверное, что мы прошли с тобой все тяготы и лишения, прежде чем ты увлеклась им? — Не знала, что ты ревнуешь меня к мертвому человеку. — Я люблю тебя, но ты в упор не замечаешь меня. Пожалуйста, всего один поцелуй! — Только один, и давай покончим с этим. Я спать хочу, — лениво сказала она. Послышались причмокивающие звуки, Цунаде промычала ему в губы, томно вздохнула и что-то прошептала. Какаши скосил глаза в сторону просвечивающего седзи и прикрыл кулаком рот. Вряд ли это был всего один поцелуй: Джирайя и не думал останавливаться, а она запрокинула голову, подставляя открытую шею его ласкам. Он сгреб ее в медвежьи объятия, стянул с нее домашнюю юкату и продолжил клеймить поцелуями. Нельзя сказать, что Цунаде была против его вольностей — она обнимала его так же пылко и, кажется, первая предложила лечь. Сквозь расписанную промасленную бумагу трудно разглядеть все в деталях, да и пошевелиться Какаши боялся: а вдруг они заметят, что он не спит? Со стороны его спального места было плохо видно, еще и Джирайя накрыл ее своим большим грузным телом. Зато были слышны странные шлепки тел и стоны. С тех пор Джирайя стал чаще бывать и мог жить у них неделями. Он был свободной профессии: то ли писатель, то ли журналист. Раньше увлекался лепкой и рисованием с натуры. Натурщицами были молодые фигуристые женщины, и он часто показывал свои рисунки Какаши. Увлеченно рассказывал, что планирует выпустить серию открыток с обнаженными женщинами в стиле весенних картинок. Они подолгу гуляли в окрестностях деревни, ходили ловить рыбу, тренировались в бою на мечах. Те годы, когда Джирайя часто гостил у них, Какаши казалось, что он живет в полной семье: рядом с ним его отец и мать, все целы и невредимы. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. После случая в доме богача Цунаде приобрела славу талантливого врачевателя. Джирайя подсуетился и выправил ей медицинскую лицензию — теперь она могла спокойно работать, не опасаясь чиновников. Она не лечила окуриванием травами, не колола иголками в определенные точки. Какаши казалось, что ее основное лекарство — это чистота. Хотя на самом деле она просто следовала западной медицине, и это действительно работало! К ней выстраивалась очередь, и даже приходилось некоторым отказывать. Примерно в то время Какаши заимел на руках непроходящие язвы от дезинфицирующих средств и щелока. Тем утром он с Цунаде был в доме пациентки — она только родила мальчика, и все домочадцы столпились около ребенка. Кто-то крикнул, чтобы послали за отцом, и вот он уже скинул уличную обувь и вошел в дом. Одна из многочисленных женщин протянула ему сверток с ребенком, чтобы он полюбовался своим отпрыском: милая и трогательная сцена в каждой семье. Какаши повидал немало приятных моментов в чужих семьях, но, несмотря на счастливую атмосферу, царившую здесь, поморщился и чуть не выругался. Марлевая маска скрыла его эмоции. Цунаде тоже сделала вид, что ничего не заметила, и продолжила проводить медицинские манипуляции. Отцом новорожденного ребенка был Джирайя. С помощью нехитрых подсчетов стало ясно, что он имел не одну семью и поэтому не задерживался у них в гостях. Воздушный замок из грез о полной семье разрушился на глазах. На следующий день Цунаде собрала оставшиеся вещи незадачливого мужа и бросила их в костер. Огонь хорошо взялся от его рисунков, заготовок, открыток и рукописей. Несмотря на свой нечестный образ жизни, Джирайя не постыдился заявиться к ним и попросить вещи обратно. Какаши хотел рассмеяться ему в глаза, но Цунаде вышла встречать его с катаной в руках. Тот опешил, пытался ее заговорить и успокоить, но чем дольше он говорил, тем сильнее она вдавливала острие ему в шею. — Еще одно слово, и я рассеку твою никчемную тушу прямо здесь. — Слова названной матери Какаши запомнил надолго. — Ты этого никогда не сделаешь. — Хочешь проверить? Сакумо говорил, что эта катана может рассечь два тела одновременно. Джирайя едва смог увернуться от ее удара, но тесный внутренний двор в доме Хатаке не позволил ему закончить маневр. Оступившись, нечестный муж упал в пыль, а потом долго отряхивал свой дорожный костюм. «Поделом тебе» — злорадно подумал Какаши и зашел в дом после того, как Джирайя скрылся из вида на улице. Цунаде сидела на полу, поджав ноги, и безотрывно смотрела на отцовскую катану. Подошел ближе и только сейчас заметил, как ее слезы беззвучно скатывались на металл. Ее вид поразил до глубины души, ведь за столько лет Какаши никогда не видел, чтобы она плакала. Словно прирос к полу, но нашел в себе силы подойти к ней. Появилось стойкое желание защитить ее от всего на свете. Она не заслужила такого обмана в своей жизни! Опустился на колени рядом с ней, а Какаши к этому времени был выше ее и осторожно обнял. Вжал ее затылок себе в ключицу, накрывая ладонью и невесомо оглаживая по волосам. — Позволь мне защитить тебя от всего плохого. Неизвестно, что побудило Какаши так сказать: обида на обман Джирайи или ощущение собственной взрослости, но в тот момент показалось, что детская беззаботность улетучилась. С тех пор он чувствовал не только любовь и уважение к ней, но и полную ответственность за ее жизнь. Ближе к 37 году Мэйдзи Какаши уговорил ее продать земельный надел и дом. На вырученные деньги они перебрались ближе к столице, ведь ему еще предстояло учиться. Джирайя больше не появлялся в их жизни, если не считать короткой заметки в газете о военных действиях в Порт-Артуре, но дальше его следы теряются. Много позже Цунаде отправляла запросы и прошения в министерства, но все безрезультатно — ее бывший и не совсем фиктивный муж пропал.*
В день совершеннолетия она подарила ему отцовскую катану и надела на его шею цепочку с кольцом. Пока он разглядывал тонкое колечко с розовым камнем, Цунаде рассказала, как у нее появилось украшение его родной матери. Когда часть русской миссии переехала из Хакодатэ в столицу, самых способных из опекаемых сирот гайджины взяли с собой для продолжения обучения. Среди них были Джирайя, Цунаде и Орочимару. Пока Джирайя метался между рисованием и писательством, бойкая девочка и худой невзрачный мальчик постигали азы медицинских наук. Годы спустя Цунаде окончила обучение в медицинской школе и осталась работать при больнице, пока ее пытались сосватать за более выгодного жениха. Поиски женихов не увенчались успехом, когда невеста буквально сбежала из-под венца. В то время в больницу поступили несколько солдат после пожара, и их командир время от времени наведывался справиться о здоровье своих подчиненных. Если для пожара достаточно одной искры, то для зарождения чувств достаточно мимолетного взгляда. Стоило Цунаде посмотреть на Сакумо — так звали того командира, — все ее внимание было приковано к его личности. Он был немногим старше ее, высок и широкоплеч, почти как Джирайя, но в нем было нечто неуловимое, способное приковать к себе все внимание без остатка. Она видела, что этот интерес взаимный, однако в столичной больнице слишком хорошо лечили и те, к кому приходил Сакумо, быстро поправились. Повода для встреч не стало, однако события на первый взгляд складывались как нельзя лучше для Цунаде: стояли дни Ханами, и командир роты пригласил ее прогуляться под осыпающимися лепестками. Влюбленной душе много не нужно, чтобы настроить в уме уйму планов на счастливую жизнь с избранником. В тот вечер Сакумо рассказал ей о том, что у него уже была семья и есть ребенок от первой жены. Они успели встретиться несколько раз перед его отъездом на Корейский полуостров, однако положение дел не устроило Цунаде. Отважная девушка отправилась в порт Сасебо, правдами и неправдами выбила себе место в медчасти и в августе 27 года Мэйдзи прибыла в Корею в составе Асанского отряда. На чужой земле к японским войскам даже погода относилась враждебно. Днем температура воздуха доходила до 35 градусов, а перед рассветом опускалась до 5. Ровные дороги были только на морском побережье и в устьях рек. Остальная часть пути состояла из бесконечных подъемов и спусков в горах, проливных дождей и непролазной грязи, где спотыкались даже лошади. Пока она помогала обустраивать госпитальные палатки и принимала первых раненых, уже перестала надеяться на встречу с ним. Но судьба свела их снова при тех же обстоятельствах, как и в первый раз: он сопровождал своих подчиненных. Сакумо отвел ее в сторону и сказал: — Настырная женщина, я тебя не звал с собой. Для чего ты отправилась на войну? — Настырная, говоришь? — опешила она от его обращения к себе, и в тот момент стало понятно: Сакумо не считал серьезными ее чувства. Дальше вместо нее говорило ущемленное самолюбие, и, возможно, именно это и спасло ее незавидное положение. — Я не портовая шлюха, чтобы по щелчку пальцев скрыться из твоей жизни. В моих венах течет кровь древнего самурайского рода, а ты посмел оскорбить меня. Защищайся! — крикнула ему и вмиг обнажила женский укороченный клинок. Она бросилась на него с оружием на виду у всех. Сакумо не ожидал от нее такого напора и едва смог отвести от себя острие. В тот момент Цунаде заметила, что сделала дырку на его форме. — Я еще с женщиной не дрался! — выплюнул ей слова и поспешил удалиться. Она видела, что Сакумо был не просто зол — он был взбешен ее поведением, но вечером того же дня сам явился к ней. Отвел ее к себе в палатку, подальше от чужих глаз, и заключил в объятия. — Милая моя, прости меня, но это не твоя война. Я выполняю долг. Тебе незачем здесь находиться. Сейчас же отправляйся обратно в страну! — Ты для этого меня позвал? В отличие от тебя, я не отступлюсь от своих слов и чувств, — возразила ему и попыталась высвободиться из его объятий. Сакумо сжал ее сильнее. — Тебе нельзя видеть всю эту грязь, ты достойна лучшего. — По-твоему, я должна сидеть дома, собирать икебану и сочинять стихи? Ошибаешься, Сакумо. Все, чего ты так боишься, я видела с детства! — Хорошо, — прошептал ей, будто сдался под ее натиском, отпустил и подошел к сундуку. Достал оттуда продолговатый сверток и повернулся к ней. — Я заметил, что ты умеешь фехтовать, передай это моему сыну, когда вернешься домой. — Почему я? Вернешься и сам передашь ему свое оружие, — снова возразила, но уже не из чувства противопоставления ему, а больше от недоумения. С какой стати ей вмешиваться в дела его семьи? — Цунаде, — обратился к ней мягким, даже умоляющим тоном, — прошу тебя, сделай, как я сказал, хоть раз в жизни. Она приняла оружие из его рук и с интересом развернула шелковую перевязь: на чернолаковых блестящих ножнах тонкими посеребренными линиями лаконично вырисовывался ромбовидный знак клана Хатаке. Осторожно достала катану, читая надписи на клинке. «Сделано в удачный день 5 года Ансэй для господина Хатаке», и рядом стояло обозначение, что клинок может разрубить два тела одновременно. Конечно же, она знала, что перерубить два тела одновременно можно только при определенных условиях: в первую очередь, если тела будут связаны вместе, и желательно не двигаться. Во-вторых, удар нужно наносить в определенную точку, чтобы встретить как можно меньше костей на своем пути. И самое главное, сила удара должна быть соответствующей. — Ее подарили ко дню моего рождения. И после смерти хочу, чтобы катану передали Какаши — так зовут моего мальчика. — Сколько ему, он у тебя взрослый уже? — спросила его, как следовало правилам, а не как кричал разум внутри. — «С чего ты решил, что умрешь здесь? В крайнем случае, у тебя есть я, которая сделает все возможное, чтобы ты был жив!». — Скоро восемь, но он умен не по годам. — Я все сделаю, — прошептала ему онемевшими губами и поднялась, собираясь выйти, — все, как ты просишь. — Погоди немножко, у меня еще кое-что есть, — быстро сказал ей и расстегнул верхнюю застежку формы. Цунаде не успела удивиться, как Сакумо снял с себя блестящую цепочку и надел на ее шею. — Зачем это? — спросила его и опустила взгляд на странный кулон. В свете керосиновой лампы колечко отблескивало желтым, а посередине был мутноватый розовый камень, похожий на кварц. — Оно принадлежало моей покойной жене. Сохрани его для себя. — Зачем ты мне все это отдал? — Цунаде, мы на войне, здесь в любой момент может произойти самое страшное. Побудь со мной, не спеши никуда. Они еще долго сидели рядом. Ход мыслей Сакумо не был ей известен, но ее разум лихорадочно метался между воспоминаниями об их встречах в столичной больнице и сейчас, когда он отдал ей последнее и самое ценное, что у него было. Неужели он счел ее достойной выполнить эти просьбы? На глаза навернулись слезы. Сакумо без слов привлек к себе Цунаде и впился в ее губы — жарко, неистово, — так, как даже она не представляла в своих самых смелых мечтах. Она вышла от него перед рассветом, когда небо подернулось сероватой дымкой. Теперь Цунаде каждый вечер незаметно проникала к нему, и ночи, проведенные вместе, помнила до сих пор в мельчайших подробностях: все, что он ей говорил, как смотрел на нее и как прикасался к ней. Цунаде от всей души радовалась продвижению японской армии, считая, что чем быстрее они расправятся с повстанцами и китайскими войсками, тем быстрее вместе отправятся домой. Она не приняла всерьез, когда Сакумо со своими людьми ушел на миссию разведки. Тем временем Асанский отряд, в том числе и медчасть, поменяли расположение: они должны были перейти вброд горную реку и занять более выгодные позиции. Но все пошло не по плану, потому что провести рекогносцировку местности было невозможно, и на месте, где отряд мог беспрепятственно пройти, они угодили прямиком в засаду повстанцев. А те, в свою очередь, дали наводку китайским войскам. Завязался бой, и, несмотря на примитивное и устаревшее оружие, враг заставил японцев занять невыгодное положение. Все время, пока шел бой, медчасть и прочие служащие тыла скрывались между камней за излучиной реки, стоя по шею в воде. Впоследствии мокрое платье высохло на ней само собой, потому что, едва они перешли на другой берег, стали поступать раненые в огромном количестве. Цунаде не спала двое суток, оказывая помощь раненым, а потом сон больше не шел к ней. Неизвестно откуда появился Джирайя и рассказал ей страшную весть: отряд Сакумо был частично уничтожен, а он, как их командир, не потерпел позора и поступил по чести — совершил сэппуку. Она продолжала работать, надеялась, что вид чужих физических страданий покажется серьезнее, нежели ее душевные. Увы, ее план потерпел поражение: вместо ясного разума, который ей был присущ во время работы, она получила слабость и головную боль. Если бы не была так сильно погружена в свои мысли, заметила бы и жар, который не прекращался уже несколько дней. Но было некогда обращать внимание на себя. Очнулась она уже в море, на полпути к Сасебо. Время между медчастью и портом помнила урывками: Джирайя ей что-то говорил, но она не разбирала его слов. В бреду ей чудилось лицо Сакумо, яркими картинками всплывали воспоминания разных лет. Помнила, как вытащила из ножен отцовский меч и с криком потащила его волоком по пустой улице. Помнила кашу, которую давали в приюте: она была теплая и вязкая. На мгновение показалось, что снова стоит по шею в воде, когда совсем недавно переходили реку, и резко проснулась. Ее тело, одежда и волосы были и правда насквозь мокрые. Разрозненные мысли, наконец, начали складываться в стройную цепочку: получив переохлаждение после перехода на другой берег и вести о смерти Сакумо, она не заметила, как заразилась тифом. Решила, что это ее личный позор. Однако окружающие так не считали — тиф и дизентерия были страшным бичом среди войск. — О, а я уже начал думать, что ты собралась к своему ненаглядному, — откуда-то сверху послышался голос Джирайи. Цунаде приподнялась на полусогнутых локтях, желая дать ему затрещину, но мир вокруг закружился, как на карусели, и пришлось лечь обратно. Горе догнало ее в тот же миг, заставляя согнуться пополам и зайтись плачем. — Ладно, я не хотел тебя обижать, — сказал Джирайя и погладил ее по волосам. — Поправляйся, мы утром будем дома. Усадьба Хатаке встретила ее серыми заплесневелыми стенами и спертым воздухом. Сын Сакумо вел себя как маленькая дрянь, и Цунаде совершенно не знала, как к нему подступиться. Но одно знала точно: она не бросит его на произвол судьбы. Когда в газетах писали о Симоносекском договоре и окончании войны, на улице цвела сакура — так же, как и год назад, когда она держала Сакумо под руку, гуляя по аллеям больничного сада. По сути, в ее жизни ничего не изменилось и одновременно изменилось все.*
Воздух в комнате остыл, Какаши запахнул юкату и задвинул створку окна. Восточная половина неба уже давно посветлела, еще немного и пора вставать, а он даже не ложился (короткий полуторачасовой сон не в счет). Много думал о себе, Цунаде и Сакуре, пытался поставить себя на место матери, но так и не пришел к единому мнению. С одной стороны, она ревностно оберегала его всю жизнь и относилась как к родному. Какаши был ей бесконечно благодарен за то, что не бросила его, и сейчас был готов защищать ее точно так же. С другой — его увлечение медициной, а впоследствии учеба и начало карьеры было ничем иным, как влиянием Цунаде. До встречи с ней он и подумать не мог, что будет увлеченно препарировать жаб и мышей, а потом, затаив дыхание, читать медицинский журнал. Постигая науки, им руководило странное чувство — желание докопаться до сути каждой вещи. Собственно, это с ним и осталось сейчас, когда он перечеркнул годы обучения в университете и взялся за новое дело. Относительно Сакуры было все сложно и более запутанно, нежели с профессией. Девушка ему нравилась, о чем ярко говорили его сновидения. Наяву он боялся представить себе, что можно просто подойти и поцеловать ее, ведь догадывался, о ком она мечтает втайне. Мог воспользоваться нечистыми уловками, как с массажем рук, а тогда стоило потянуться к ее губам, и она бы не отказала. Но нет, нельзя! Сакура была одной из потерпевших сторон в деле, и если он вступит с ней в отношения, отличные от деловых, тогда станет заинтересованным лицом, и о беспристрастности, присущей в его работе, стоит забыть. А еще она была почти в два раза младше него, но, кажется, эта деталь совершенно не смущала. «Если так, тогда я действительно похож на глупца из той книги!» — подумал Какаши и лег на холодную простынь. На границе сна и яви послышались отдалённые голоса Сакуры и Цунаде. Как ни странно, от этих двух женщин он не сможет отказаться, что бы ни случилось.