Вечная мерзлота

      Он и раньше плохо чувствовал время — час ли, день, год пролетал мимо, Джек не замечал. Не подобало духу веселья и радости обременять себя понятием времени — чем-то, что всегда посягало на веселье. «Делу время, потехе час», — говорили люди, и это правило — для них, не для бессмертного духа, который может не сокрушаться о непродуктивно проведённых минутах. Так было раньше. Теперь причиной потерянности Джека во времени было далеко не веселье, не очередная озорная проделка или долгое путешествие на крыльях морозного ветра, что выдувает из головы все мысли о времени. Причиной было его заточение.       Когда Кромешник только сбросил его сюда, когда Джек вспомнил о своей прошлой жизни с помощью маленькой феи, он ещё был полон сил, чтобы продолжать бороться. Он пытался взлететь, сделать изо льда, что окружал его со всех сторон, лесенки, взывая к своему дару, однако ничего не выходило — без посоха Джек не мог подчинять лёд, а потому был почти беспомощен. Почти, потому что у него всё ещё оставались его оптимизм и вера в лучшее, а они подчас оказывались гораздо полезнее сверхспособностей духов, потому как не давали опустить руки и сдаться.       Если Джек не мог выбраться из заточения с помощью магии, он попробует сделать это по-человечески. Первые попытки залезть по отвесным скользким стенам обернулись закономерным провалом: Джеку пришлось упасть по меньшей мере с десяток раз, прежде чем он понял, что «человеческий способ» — это не всегда путь напрямик. Тогда Джек с помощью довольно прочной коробки с зубками попытался сделать выщерблены в стене, которые послужили бы ему импровизированной лестницей. Духи не уставали физически, а потому Джек мог работать без перерывов — час за часом аккуратно делать одно углубление за другим так, чтобы в них можно было засунуть ступню и опереться. Джек успел сделать три неплохие выщерблены, прежде чем при очередном ударе, случайно вышедшим чуть сильнее предыдущих, коробка с зубиками, не предназначенная для использования её в качестве кирки, с оглушающем треском раскололась.       Казалось, в то мгновение о холодный лёд разбились не воспоминания Джека, а его надежда, потому как где-то в груди тянущей болью прорезалось отчаяние. Джек медленно опустил взгляд сначала на свои руки, до сих пор сжимавшие малую часть металлической коробки, а затем и на её осколки, лежавшие у его ног. У духов не было души, однако что-то вдруг затрепетало внутри Джека, заныло, сжалось в комок. Сначала, когда Джек обессилено забил кулаками по ледяной стене, то была злость; затем, когда Джек, прерывисто дыша, медленно осел, то было отчаяние; и, наконец, когда Джек, свернувшись в клубок, позволил себе утробно завыть, то был страх. Страх за друзей, страх, что из-за его ошибок они пострадают и что он никак не сможет их спасти. Глупый, импульсивный, беспомощный дух, находившийся в заточении той же стихии, которую когда-то подчинял — вот, кем он был теперь.       Так прошёл день, два, затем неделя. На девятнадцатом дне Джек сбился со счёта — он никогда не блистал знаниями арифметики: деревенских детей этому не учили, а после смерти Джек не особо рвался наверстать упущенное из-за отсутствия равноправия сословий в прошлом образование. За все эти дни никто так и не навестил его: ни Кромешник, ни Хранители. Джек надеялся, что первый не появлялся, потому как уже давно был побеждён, а вторые — потому что просто не знали, где он находится. Однако надежда эта истончалась с каждым днём: Джеку всё больше верилось, что друзья его, на самом деле, исчезли, так как дети больше не верили в них, а Кромешник не появлялся, потому как не был заинтересован в встрече с медленно сходившем с ума врагом.       Магия так и не подчинилась Джеку: она всё ещё жила в нём, реагировала на его эмоции хаотичными выбросами, однако была бесконтрольна, а потому бесполезна. Так Джек думал, когда результатом его гнева становились внезапно появившиеся на стенах острые шипы, или когда из-за его отчаяния по льду начинал стелиться небольшой снежный буран. Однако вся губительность его бесконтрольного дара раскрылась перед ним, когда Джек внезапно обнаружил, что Зубная Кроха уже несколько дней не вылезала из кармана его синей кофты. Джек позвал её раз, позвал второй, однако она не ответила. Вот тогда Джек испытал настоящий страх: тот, что прячется в замершем дыхании и подрагивающих пальцах, который скрывается в низинах подобно холоду и который так же, как лёд, умеет сковывать тело. Джек засунул руку в карман и вынул оттуда бездыханное замёрзшее тельце Зубной Крохи. Сам того не желая, он убил её своим отчаянием: магия отзывалась на его боль и снижала температуру воздуха вокруг до предельно низких температур. Кроха не смогла выдержать его холода.       Джек сгорбился, сжался, притянул к себе тело мёртвой феи и после стольких лишённых надежды дней заточения, наконец, позволил себе заплакать: тихо, на грани всхлипов, чтобы его совесть и воля не услышали, как ослаб он за все эти недели страха и одиночества. Он не заметил как, спустившись по ледяным стенам его тюрьмы, в противоположном углу материзовалась тень.        — Дух веселья плачет? Видимо, дух веселья не в духе… — рассмеялся знакомый шипящий голос, и Джек дёрнулся: сначала вскинул голову, затем, узнав в посетителе давнего врага, подскочил на ноги, из гордости не желая представать перед ним слабым, и с вызовом взглянул на него. Слёзы, до этого еле заметно сверкавшие на щеках, вдруг замёрзли, превратившись в две светлые переливающиеся полоски.       Кромешник скучающе-снисходительно осмотрел Джека с головы до ног, словно наслаждаясь зрелищем поверженного противника.        — Ледяной Джек в ледяной тюрьме, — усмехнулся он. — Признай, дух веселья, у меня тоже есть чувство юмора!        — Где мои друзья? — зло прошипел Джек.       Кромешник наигранно удивлённо поднял брови.        — Ты про тех, кто бросил тебя, посчитав предателем, даже не попытавшись выслушать? Удивительно… — протянул он, опершись о ледяную стену спиной. — Мне казалось, смысл слова «друг» несколько иной.       Золотые глаза Кромешника алчно блестели: он ликовал, праздновал победу, и, как бы противоестественно это ни было, радость его претила духу веселья.        — Не тебе рассуждать о дружбе, — твёрдо ответил Джек.       Улыбка Кромешника обратилась хищным оскалом.        — Сказал тот, кто собственноручно убил своего последнего "друга", — протянул он и опустил взгляд на безжизненное тельце Зубной Крохи, что Джек прятал в руке.       Снежные бури тоже могли обжигать подобно пламени — Джек знал это как никто другой, ведь именно он повелевал холодом. Именно такая буря теперь бушевала в нём. Он, не думая о последствиях, кинулся на врага: надеялся хотя бы немного ранить его, пускай и без магии — глупым, отчаянным способом. Руки ударились о ледяные стены опустевшей камеры, а Кромешник тенью поднялся вверх и материализовался на выступе, что находился прямо над тюрьмой Джека.        — Джек-Джек… — наигранно печально произнёс Кромешник. — Как же ты, морозный дух, можешь быть таким вспыльчивым? Это противоречит природе. Это оксюморон, — теперь он вновь самозабвенно рассмеялся.       Джек вскинул голову и, подслеповато прищуриваясь от лучей солнца, прожёг Кромешника взглядом.        — Так уж и быть: если ты не можешь держать себя в руках, я побуду здесь, — снисходительно, словно делая одолжение, добавил Кромешник.        — С чего вдруг ты вообще решил навестить меня? — дерзко воскликнул Джек, пряча за грубостью страх: он-то, этот страх, уже давно нашёптывал Джеку, что Кромешник мог появиться здесь вновь лишь в одном случае.       Кромешник втянул через сомкнутые зубы воздух, словно пробуя на вкус распространявшийся поблизости ужас.        — Ты правда думал, что я не почувствую твой страх, Джек? Я, повелитель ужаса, не распознаю его в тебе? — мягко произнёс он, будто говорил с капризным ребёнком.        — Не уходи от вопросов, Кромешник! Оставь эти игры! Что стало с Хранителями?! — взорвался праведным гневом Джек.       Кромешник сел на край выступа, скучающе подпёр голову рукой и, меланхолично улыбнувшись, ответил:        — В них перестали верить, Джек. Они исчезли.       Мысли зазвенели в висках, воздух замер в горле, так и не дойдя до лёгких, а глаза судорожно забегали от одного угла к другому. Духи не могли заболеть, однако Джеку вдруг показалось, что его бросило в жар, а пищевод сковала тошнота. Он опустил голову и всмотрелся в собственные босые ноги.        — К слову, ещё одно доказательство тому, что ты — не хранитель: будь ты им — и ты бы исчез вместе с ними, — говорил какой-то несоизмеримо далёкий голос.       Вина, отчаяние, страх — три эмоции, которые теперь владели Джеком. Вина — за смерть друзей, отчаяние — из-за собственной беспомощности, страх — за людей, которых ждали годы ужаса под властью Кромешника.        — Хотя, признаться честно, исчезни ты — и я бы совсем заскучал. Ты всё-таки — дух веселья, — глумился кто-то.       Руки затряслись, но не от холода: тело Джека пробивало крупной дрожью, с которой он ничего не мог поделать, как ни пытался. Он не хотел этого признавать, но, видимо, Кромешник был прав, когда говорил, что страху невозможно противиться: чёрный песок ужаса проникал всюду, в любую небольшую брешь, что Джек неосмотрительно оставил ему. И не было теперь в этом море песка и капли надежды на лучшее: она умерла вместе с её Хранителями.        — Сначала я хотел сообщить тебе об этом сразу же после моей победы. Однако на меня вдруг навалилось столько страхов, что я, в каком-то смысле, опьянел — давно у меня не было такого пира!       Скорбь беспощадно терзала то место, где при жизни теплилась душа Джека, а потому он схватил себя за корни волос и оттянул их как можно сильнее, так, чтобы боль физическая отвлекла его от боли душевной. Где-то сбоку промелькнула тень, однако Джек не заметил её — он всё ещё не мог оторвать взгляд от льда под ногами, словно он мог подсказать ему, как жить дальше.        — Хотя… Вынужден признать: твой страх мне нравиться гораздо больше страха людей. Наверное, потому что ты — дух, как и я, — прозвучал шипящий голос прямо над ухом Джека.       Джек вихрем развернулся и встретился лицом к лицу с Кромешником: сейчас он стоял гораздо ближе, чем в первый раз — расстояние между ним и Джеком не превышало длины вытянутой руки. Золотые глаза его горели ещё ярче: страх духа, по силе сравнимого с ним самим, подпитывал его гораздо больше страха людей — в этом он не слукавил. Однако те, кто загнан в угол, часто купируют страх злостью — это он, в силу статуса повелителя кошмаров, знал лучше кого-либо ещё.        — Замолчи! Убирайся прочь и не приходи сюда больше! — воскликнул Джек в отчаянии.       Фальшивая улыбка, что всё время их беседы красила лицо Кромешника, исчезла, а золотые глаза теперь смотрели на Джека высокомерно и отстранённо.        — Ты не в праве указывать мне, Джек, — прошипел Кромешник, и Джек против воли вздрогнул оттого, с какой угрозой была сказана эта тихая фраза.       Чёрный песок вдруг отделился от хозяина и в мгновение ока обвился вокруг Джека, прижав его к стене. Затылок больно ударился о лёд, и перед глазами Джека заплясали огоньки. Он попытался дёрнуться, но песок лишь сильнее сжал его руки и ноги, а чёрная лента, что обвивала его грудь, предупреждающе сдавила его тело. Джек не мог умереть от нехватки воздуха — он был духом, не человеком, однако боль от сломанных рёбер он вполне мог бы почувствовать, если Кромешнику вздумалось бы пытать его; а потому Джек не стал испытывать судьбу и замер: он убеждал себя, что сам попросил тело не двигаться, что это был осознанный расчёт, однако, Джек знал об этом в глубине того, что раньше было душой, его сковала не деланая рассудительность, которой, впрочем, раньше у него никогда не наблюдалось, а самый настоящий животный страх. Тот страх, которым он теперь невольно подпитывал врага.       Кромешник преодолел расстояние до Джека в два широких шага и встал вплотную, слегка пригнувшись, чтобы иметь возможность смотреть прямо в запуганные светлые глаза.        — Этот мир теперь — мой. Захочу — буду приходить к тебе каждый день, а захочу — покину на долгие годы, оставив гнить в одиночестве, — прошипел он угрожающе, следя за каждой мимолётной эмоцией, что успевала исказить лицо измученного Джека.       Песок, казалось, жил своей жизнью: вот он уже был не отдельными лентами, рассекавшими тело Джека, теперь он полностью закрывал чёрной пеленой его всего, оставив нетронутой лишь голову. Хотя и её вскоре обвила тёмная лента: она чёрным ободом легла на лоб Джека, не давая ему, в случае чего, опустить взгляд. Впрочем, Джек и не собирался. Правы были люди: у страха глаза велики. Жёлтые сверкающие огромные глаза — казалось, они были всюду, от них просто невозможно было отвернуться, словно Кромешник мог гипнотизировать взглядом.       Кромешник пару раз прерывисто вдохнул воздух, напитавшийся страхом, и, видимо, разморившись из-за его тягучего пряного вкуса, медленно расплылся в улыбке.        — Хотя… зачем в одиночестве? — протянул он и слегка отстранился. — Я ведь могу посылать тебе страхи в качестве небольшого подарка. А что? Раньше подарки дарил Санта, а теперь, раз уж его нет, придётся мне расщедриться.       Джек распахнул глаза и уже хотел крикнуть что-то в ответ, однако не успел издать и звука: чёрный песок теперь обхватил невидимой ладонью и его рот — он мог лишь мычать и исступлённо моргать, смиренно ожидая участи, которая ему была уготовлена. Джек на пару мгновений прикрыл веки: ему нужны были эти секунды передышки, чтобы успокоить себя после открывшейся правды о смерти Хранителей. Даже сейчас, когда, вероятно, он был в шаге от погибели — Кромешник явно глумился, когда говорил, что скучал бы, если бы Джек исчез — Джек не хотел лишний раз давать Кромешнику повод ликовать: он не собирался унижаться и дрожать от страха. А потому Джек тяжело выдохнул, открыл глаза и теперь в его взгляде не было и намёка на былой ужас.       На мгновение Кромешник взглянул на него с чуть большим интересом, чем ранее, однако затем взгляд его вновь заволокло пеленой лукавства.        — Я ценю твои попытки впечатлить меня ложной смелостью, однако спрятать страх на задворки сознания — не значит избавиться от него, Джек, — прошелестел вкрадчиво его тембр.       Чёрный песок волнами колыхнулся за спиной Кромешника, а затем обратился двумя свирепыми скакунами, чьи глаза сверкали не слабее глаз их создателя. Джек нахмурился: он попытался мысленно подготовить себя к тому отчаянию, что несла в себе сила Кромешника, чтобы не сломаться под натиском его страхов в первый же день.        — Возможно, сегодня они и не смогут испить весь твой страх до конца, однако у них впереди целая вечность. Когда-нибудь ты устанешь бороться и тогда, быть может, ты всерьёз задумаешься о том предложении сотрудничества, что я озвучивал ранее, до того, как ты оказался здесь.       Кромешник взмахнул рукой, и чёрный песок, сковывавший до этого рот Джека, сполз на его шею — видимо, Кромешник питал слабую надежду, что измученный долгим ожиданием новостей Джек согласиться на его предложение тотчас же, лишь бы не испытывать на себе ярость страхов-скакунов, что предвкушающе топали копытами. Однако Джек смолчал: лишь еле заметно сжал зубы, готовясь противостоять предстоявшему ужасу. Заметив его настрой, Кромешник на мгновение позволил лицу исказиться в неудовольствии, однако в следующую секунду заставил губы растянуться в высокомерной ухмылке.        — Что ж, если ты отказываешься от моего предложения… — протянул он и отступил на пару шагов, становясь позади скакунов. — До скорой или не очень скорой встречи, Ледяной Джек, — бросил он напоследок и растворился в тенях. Стоило ему исчезнуть, как страхи сорвались с места и окутали собой Джека.       Шли дни, недели, месяца. Кромешник не лгал: иногда он приходил буквально каждый день, а иногда выматывал долгим одиночеством. Иногда посылал мучить Джека страхом скакунов, а иногда приходил сам. В такие дни, если всё же после долгих попыток ему удавалось испить хотя бы каплю страха, он уходил буквально опьянённым силой. В те же дни, когда у Джека получалось противостоять ему и не поддаваться ужасу, Кромешник свирепел и натравливал на него всю свою теневую свиту. После таких дней Джеку было совсем плохо: ослабленный, он подолгу лежал в углу своей ледяной камеры, пытаясь собрать себя по кусочкам. И если первые месяцы, как и предсказывал Кромешник, ему хватало сил бороться, то через девять месяцев, год, полтора года ему стало совсем тяжко. К тому времени стены его камеры уже вовсю обросли толстыми ледяными шипами — истерзанная магия искала любой доступный выход и находила его в эмоциях Джека: оседала сугробами, сотканными из отчаяния, болезненным гневом произрастала из стен, принимая облик игл. Тогда-то Джек, вот уже два года истязаемый Кромешником и его прислужниками, вдруг увидел шанс на спасение.       Он внимательно вгляделся в расположение и форму шипов: они были достаточно толстыми, чтобы за них можно было удобно ухватиться, и росли довольно близко друг к другу — перемахнуть с одного шипа на другой не составило бы труда. Джек прислушался к своей магии: она не чувствовала приближения ни страхов-скакунов, ни самого Кромешника. И хотя Кромешник наведывался к Джеку бессистемно, а потому и непредсказуемо, Джек не мог не попытаться, не мог не рискнуть — знал, возможно, это был его единственный шанс на спасение.       Первые шипы, расположенные наиболее низко, практически сразу же обломились, чуть Джек попытался залезть на них. Однако более толстые, а потому и самые старые из шипов оказались гораздо прочнее собратьев и с лёгкостью смогли выдержать вес Джека. Ловкость не покинула его тела после стольких лет заточения — он был духом, его мышцы не могли атрофироваться без движения. А потому Джеку успешно удавалось претворять план в жизнь: он выбирал из ближайших шипов самый, на его взгляд, прочный, затем, словно кошка, собирался, сжимался и прыгал. Пару раз Джек, лишённый возможности помочь себе ветром удержать равновесие, падал вниз из-за неудачного прыжка; несколько раз обманчиво прочный шип под ним проваливался, и Джек вновь оказывался внизу. Боль от падения отчаянно пыталась выбить из него всякую силу каждый раз, когда тело встречалось с твёрдым безразличным льдом, однако Джек вновь и вновь вставал и лез ввысь, к необременённому заботами ветру, к снующим там и здесь снежным буранам, ко всему тому, с чем у Джека ассоциировалась свобода. После двух безрадостных лет надежда была тем лучом света, который нельзя было затмить никакой неудачей — Джек пытался снова и снова, не обращая внимания ни на ноющую боль, ни на истощённость кошмарами. Однако свет имел свойство не только указывать путь, но и ослеплять тех, кто наивно следовал за ним.       После долгих попыток Джеку удалось залезть почти на самый верх — от ледяного выступа его отделял жалкий метр, который он вот-вот должен был преодолеть: под боком находился очень удобный толстый шип. Вера в лучшее опьяняла, предвкушение заставляло конечности дрожать не слабее страха, а свежий морозный воздух, что здесь, наверху, чувствовался гораздо отчётливее, заставлял лёгкие сокращаться так часто, словно Джеком вот-вот должна была овладеть паника, а не восторг. Наверное, поэтому, залезая на последний шип, Джек не почувствовал знакомый тягучий страх; вероятно, по этой же причине, ухватившись за ледяной выступ, он проигнорировал подозрительный шорох песка. Вот она — свобода! Последнее усилие — и он выберется из тюрьмы, а дальше будь, что будет! Там, в снежных бурях Северного полюса никакой Кромешник даже со страхом всех людей мира не сможет противостоять ему, Ледяному Джеку, находившемуся в своей стихии.       Джек подтянулся, наполовину влез на выступ и замер: вместо бескрайних снежных просторов, вместо озорного буйства мороза он увидел знакомые золотые глаза — те глаза, которые вот уже два года истязали его и которые теперь смотрели на него так пристально и близко. Залезь Джек сюда чуть раньше — и всё могло быть по-другому: он затерялся бы в снегах, спрятался до поры до времени, пока не восстановит силы и не найдёт новый посох. Однако всё это теперь было перечёркнуто простой случайностью, маленькой неудачей: Джека опять предало время, на которое он столько лет упорно не обращал внимания.       Кромешник одним коротким, заранее просчитанным рывком обхватил Джека за шею, не давая ему ни приблизиться, ни отстраниться, и с искренним восторгом улыбнулся.        — Ты так надоедливо прыток, Джек, — протянул он и столкнул Джека вниз.       Крик сам вырвался из его горла и эхом отразился от ледяных стен. Следом за Джеком в расщелину провалились и отколотые наросты льда — Кромешник отсёк их чёрным песком, чтобы пресечь все последующие попытки побега. У Джека не было ни сил, ни времени, чтобы увернуться — лёд обрушился прямо на него, на несколько минут вытолкнув его сознание из реальности. Будь Джек человеком — он бы давно погиб, однако духа нельзя было так просто уничтожить: даже физическая боль не чувствовалась так остро — бестелесное существо могло выдержать очень многое. Однако если бы Кромешник действительно хотел его уничтожить, он бы давно это сделал — ему достаточно было довести Джека до грани настоящего ужаса, и тогда бы он исчез. И тем не менее Кромешник из раза в раз останавливался, когда Джек был близок к развоплощению. Вот и теперь первым, что Джек увидел после короткого забвения, был чёрный песок, почти бережно вытаскивавший его из-под завалов.       Сначала в глаза бросился свет, затем Джек почувствовал, будто бы в него вливается жизнь — видимо, Кромешник поделился с ним частью своей силы, чтобы он быстрее оправился после падения. Осязание, чёткое зрение, слух — всё довольно быстро вернулось к нему, и теперь Джек был способен оценить свое новое положение: чёрный песок удерживал его посередине ледяной тюрьмы вертикально (видимо, чтобы Кромешнику было сподручнее делиться энергией), да так крепко, что Джек не мог даже двинуться. Сам Кромешник стоял почти вплотную, и с рук его тонкими невесомыми нитями срывались всполохи его силы. Чуть завидя, что Джек уже в сознании, он прервался и широко улыбнулся.        — И всё же, несмотря на твою несносность, мне так весело с тобой. Луноликий ещё никогда не был так прозорлив, как когда избрал тебя духом радости, — произнёс он так мягко, словно и не скидывал Джека с десятиметровой высоты.       Джек упрямо отвернулся, однако голову его быстро вернули в прежнее положение тёмные ленты, заставляя смотреть на Кромешника.        — Я уже говорил это и скажу ещё раз: ничто так не подходит друг другу, как холод и тьма, — внезапно очень серьёзно, без сарказма или иронии, признался Кромешник. — Более того, теперь я вижу: страх, увы, не может существовать без веселья. Поэтому я вновь предлагаю тебе союз.       Джек безрадостно усмехнулся.        — Красивое выражение и, всё же, бессмысленное: не вижу ни одной по-настоящему вразумительной причины, по которой ты мог бы так рьяно искать во мне союзника. Раньше ты опасался проиграть Хранителям — теперь их нет. Или ты чего-то не договариваешь? — на последней фразе он сощурил глаза, то ли действительно подозревая в чём-то Кромешника, то ли открыто насмехаясь над ним.       Кромешник не обратил внимания на вольную иронию в голосе Джека: казалось, сейчас его мысли были заняты совершенно другим.        — Нет, я был вполне честен: эти два года прошли без Рождества, Пасхи, монеток под подушкой ну и, конечно, без чудесных сновидений.        — Тогда зачем тебе вообще я?       Кромешник вздохнул так устало, словно собирался поведать о чём-то, что уже давно мешает ему спокойно существовать.        — Понимаешь, Джек… Как бы ни прискорбно было мне это признавать, однако люди не могут жить в постоянном страхе. С каждым новым днём без надежды и радости их ужас притупляется и становится… таким пресным. Вот если бы был кто-то, кто мог бы встряхнуть их, обрадовать, на короткое время одарить неподдельным счастьем, тогда они расслабились бы, и в следующий раз я испугал бы их по-настоящему. Их страх вновь стал бы острым и пряным, словно в первый раз.       Кромешник ожидал от Джека всего — от неконтролируемого гнева до истерики, однако он совершенно не предвидел (хотя, наверно, это было самым закономерным исходом), что дух радости и веселья… рассмеётся. Заливисто и самозабвенно, так искренне и открыто, словно Кромешник поделился с ним самой удачной из своих шуток.        — Ты действительно думаешь, что я буду давать людям ложную надежду на хороший исход, а затем смиренно покидать их, чуть ты возжелаешь испить их страха? А я ведь думал, что наивен из нас только я, — с широкой улыбкой произнёс Джек, словно это он был хозяином положения, будто это его стоило опасаться, а не повелителя кошмаров.       Кромешник приблизился к Джеку вплотную и чуть сильнее сжал путы вокруг него.        — Тебе смешно, Джек? — прошипел он.       Теперь Джек не отворачивался. Раньше его страшила неопределённость своего положения, он искренне не понимал, почему до сих пор жив. Сейчас же, стоило Кромешнику объясниться, как смелость появилась словно из ниоткуда: всё вокруг казалось одной большой шуткой, случайно убившей страх.        — Да, очень, — искренне ответил Джек. — Я — дух веселья, или ты забыл об этом, Кромешник?       Кромешник прислушался к магии: она не ощущала в Джеке и капли страха. Даже если бы теперь он призвал всех своих скакунов, они ничего не смогли бы сделать: нельзя испить кошмары того, у кого их нет. На мгновение у Кромешника промелькнула шальная мысль, не ударился ли Джек головой слишком сильно, однако он быстро отмёл её: такого рода повреждения были чужды духам. Причина поведения Джека крылась в другом: видимо, силы духа веселья были достаточно велики, чтобы преодолеть лишения заточения и побороть любой ужас.       Кромешник выпрямился, внешне оставаясь спокойным, хотя на самом деле в нём бушевала гремучая смесь самых разных эмоций: от гнева и нетерпения до лёгкого, мимолётного восхищения.        — Не забыл, — сухо заметил он и, предварительно выпустив Джека из тёмных пут, исчез.       В этот раз Кромешник не приходил очень долго, да и страхи-скакуны больше не навещали Джека. Лишившись рычага давления в лице страха, Кромешник решил испытать Джека одиночеством. Джек мог лишь тихо посмеиваться в пустой камере: планета успела обогнуть солнце триста раз с его смерти, и всё это время он был одинок. Пару лет заточения без компании, уготовленных ему Кромешником, он пережил бы с лёгкостью. А потому было вполне закономерно, что первым в их маленькой игре на стойкость сдался именно Кромешник.       За мгновение до его появления Джек почувствовал знакомую силу и обернулся в тот угол камеры, где через секунду материализовался Кромешник. В руках он держал нечто, смутно напоминавшее Джеку его старый посох. Видимо, в своё время Кромешник оставил его себе в качестве трофея.        — Ты здесь уже четыре года, — возвестил Кромешник без намёка на глумление, но и без сочувствия. — Не надумал принять моё предложение? Трудно, наверное, так долго сидеть в одиночестве после того, как узнал, какого это — не быть одиноким.       Джек гордо обвёл руками камеру.        — А мне здесь хорошо. Целые горы льда и снега и всё для меня! — ответил он. — Вот если бы ты запер меня посередине жаркой пустыни, я бы подумал над твоим предложением, — позволил он себе лёгкий смешок.        — Под «жаркой пустыней» ты подразумеваешь Африку или вообще все материки Земли? — вдруг чересчур серьёзно спросил Кромешник.       Джек слегка вздрогнул: он чувствовал какой-то подвох, однако всё никак не мог распознать, в чём он заключался.        — В смысле?        — Ты повелеваешь морозами, Джек. Ты здесь, на Северном полюсе, поэтому он всё так же холоден, как и раньше. А вот остальная Земля, то есть те места, до куда твои силы не могут достать, становится всё жарче и жарче.       Кромешник рвался по привычке окрасить тембр угрожающими нотками или призвать на помощь скакунов, однако путь запугивания они с Джеком уже проходили: Кромешник знал, к нему нужен был другой подход — более честный и открытый, такой, каким Джек и был сам. И действительно, честность подействовала на Джека гораздо сильнее ужаса: защитная улыбка слетела с его лица, а сам он вдруг внимательно прислушался к Кромешнику.        — Первые два года без тебя природа по инерции справлялась сама. Однако теперь люди стали бить тревогу: зимы вдруг начали теплеть, а лето стало невыносимо жарким даже в холодных странах. Глобальное потепление набирает свои обороты: первые годы ущерб будет не так страшен, а вот через десяток лет начнут вымирать целые виды животных, гибнуть экосистемы.       Лицо Джека исказилось недоверчивой гримасой.        — Тебе-то какое дело до природы? Ты питаешься страхом разумных существ, а не животных или растений.        — Дело не только в природе. Дело в людях.       Джек совсем растерялся: Кромешник не только не пытался запугать его, он, наоборот, казалось, приоткрывал ему завесу давней глубоко личной печали.        — Я, в каком-то смысле, перестарался, — усмехнулся он безрадостно, чем ещё сильнее ввёл Джека в ступор. — Знаешь, когда их охватила паника от эпидемий, когда они в ужасе бегали от одних докторов к другим — я искренне веселился. А вот когда начались войны, я напрягся.        — Войны были уже много раз, с чего это вдруг тебе беспокоиться? — уже без напускной дерзости, однако не без настороженности спросил Джек.        — Теперь в руках у людей есть оружие, которое может уничтожить их в мгновение ока. Оно сотрёт с лица Земли всё, что только можно, если люди применят его. Трупы нельзя ни развеселить, ни запугать. Не будет людей — не будет и духов, мы слишком связаны.       Не увидь Джек это собственными глазами, никогда не поверил бы: Кромешник, повелитель кошмаров и страха, боялся, так как понимал — если Джек не согласиться на его предложение, всё вскоре погибнет.       Кромешник, расценив молчание как благосклонность, приблизился на пару шагов к Джеку.        — Ещё немного и люди загрызут друг друга, — сказал он и протянул ему две части посоха. — Возвращайся. Ситуация слишком накалилась, её пора охладить, — усмехнулся он беззлобно, словно говорил не с врагом, а с давним другом.       Джек, поколебавшись несколько секунд, взял то, что осталось от посоха, и внимательно осмотрел части бывшего оружия.        — Он сломан, — мрачно заметил он, со скепсисом взглянув на Кромешника, как бы говоря ему, что его подарок бесполезен.       Кромешник насмешливо приподнял одну бровь.        — Не думаю, что для тебя это проблема, — сказал он, намекая Джеку на всё то, что он успел натворить и вовсе без посоха.       Кромешник оказался весьма прозорлив и когда говорил о посохе, и когда намекал Джеку о его ключевой роли в спасении заигравшихся в насилие людей. Конфликты измученного страхами человечества не сразу сошли на нет, однако после долгой упорной работы Джека, после его пушистых снегопадов и маленьких озорных проделок, мир вновь возвращался к светлым временам.       Войны закончились, и люди, более не боявшиеся за себя и своих близких, стали вспоминать то, во что они верили до этих ужасных лет. Взрослые, ещё помнившие чудесно появлявшиеся под ёлкой подарки или спрятанные в кустах разукрашенные яйца, подыгрывали детям: оставляли в потаённых местах и то, и другое, приговаривая, что, наверное, то дело рук Санты или Пасхального кролика. А дети, росшие не в лучшие времена, с радостью принимали на веру любые слова родителей о чуде.       Кромешник понял, что его время на исходе, когда под Рождество и Новый год увидел детей, водивших вокруг ёлок хороводы. Они смеялись и играли, и никакой ночной кошмар не мог отнять у них желания тянуться к лучшему. Их страхи слабели, меркли перед чудесами, в которые они так отчаянно верили, и вот вскоре Кромешник стал недосчитываться в свите тёмных скакунов. Ужас тёмных времён отступал, а вместе с ним слабел Кромешник: всё сложнее ему давалось управление чёрным песком, а где-то в груди всё чаще стал прорезаться голод по былым страхам.       Он знал, где искать причину своих неудач. С недавних пор причина эта, чуть у неё выдавалась свободная минутка, возвращалась к той злополучной расщелине на Северном полюсе. Было ли это проявлением скрытого мазохизма или просто своеобразной данью прошлому, Кромешник не знал и знать не хотел. Он гораздо сильнее желал узнать, что же такого натворил Джек, раз к людям постепенно возвращалась вера в Хранителей.       Кромешник переместился на Северный полюс и нашёл Джека сидящем на краю расщелины-тюрьмы. Он тихо разговаривал с кем-то. Кромешник забеспокоился, не сошёл ли Джек с ума, однако всё встало на свои места, когда он сделал пару шагов.        — Я предполагал, что увижу нечто подобное, — мрачно возвестил он, и Джек, вздрогнув, обернулся. На руках у него сидела та самая Зубная кроха, которая когда-то погибла от его холода. Теперь она была более чем живой, даже бодрой: посчитав Кромешника источником опасности, она уже хотела ринуться в бой, однако её остановил Джек — преградил траекторию её полёта рукой. Для Кромешника это значило лишь одно: если уж Зубная кроха ожила благодаря вернувшейся вере людей, значит, скоро здесь появятся и Хранители.        — Я не предавал наш союз, если ты об этом. Они сами всё вспомнили, — сказал Джек, имея в виду свою непричастность к вновь появившейся вере в Хранителей.       Джек не лгал, и Кромешник видел это. Впрочем, ему не обязательно было наблюдать за лицом Джека, чтобы быть уверенным в его честности: даже после всего плохого, что с ним случилось, дух веселья так и не научился лгать — ему просто не был нужен этот навык.       Кромешник раздосадованно коротко вздохнул, подошёл ближе и сел рядом с Джеком, смотря в расщелину, где когда-то коротал дни то ли его враг, то ли союзник.        — Я знаю, и это — ещё хуже для меня. Это значит, что я не могу победить Хранителей, — заметил беспристрастно Кромешник, хотя на самом деле открывшаяся правда пугала его сильнее любого, даже самого свирепого скакуна.        — Это так же значит, что они не могут победить тебя, — вдруг заметил Джек.       Кромешник скептически взглянул на него, ожидая объяснений. Джек спрятал Зубную кроху в карман, чтобы она опять не замерзла, и стал рассуждать:        — Мир всё время меняется: светлые времена сменяются тёмными, тёмные — светлыми. Вскоре Хранители вернутся, возродятся благодаря пробудившейся вере людей, и наступит светлое время. А затем, через несколько лет, когда люди пресытятся чудесами, они сами убьют Хранителей неверием и тем самым возродят тебя. Нам даже не нужно встречаться на поле брани — уж больно сильно влияет на наше существование мир людей. Люди жестоки — твоё время, люди добры — и это время Хранителей.       Кромешник злорадно усмехнулся, обнажая свою привычную высокомерную сущность.        — Когда же в этом калейдоскопе времён наступит твоё? — сыронизировал он, надеясь задеть того, кто в прошлом так сокрушался о своей незаметности, невидимости для людей. Однако, кажется, того молодого, неуверенного в себе духа здесь больше не было. Его озорство, искренность, лёгкость — всё осталось при нём; не было лишь слабости и вспыльчивости, страхов и сомнений, словом, всего того, что когда-то стало причиной его проигрыша Кромешнику.        — Моё время не наступит, потому как оно и не закончится, — сказал Джек и встал на ноги.       Кромешник встал рядом и смерил Джека скептическим взглядом, однако Джек не заметил его: он пристально смотрел в расщелину перед собой. Затем он вдруг постучал посохом о льдину под ногами, и глыбы, что составляли стены его бывшей тюрьмы, с грохотом пошатнулись и сомкнулись, словно и не было здесь никогда углублений.       Джек перевёл взгляд с клубящегося облака снега, образовавшегося от смещения массивных слоёв льда, на Кромешника.        — Считай меня вечной мерзлотой: я неизменно присутствую и в тёмные времена, и в светлые, ведь людей никогда не покидает юмор. Даже когда им плохо, они могут пошутить, чтобы им стало легче. Видимо, ты был прав — я не Хранитель. Я — нейтральная сторона.       Кромешник скрестил руки на груди и коротко ухмыльнулся.        — Получается, мы не прощаемся? — протянул он. Если Джек был прав, значит, когда-нибудь, когда мир снова загрубеет, а Хранители уйдут в небытие на несколько лет, они с Джеком, не подверженным силе забвения, вновь встретятся. Может быть, даже здесь, на Северном полюсе.        — Получается, да, — улыбнулся Джек и развернулся. — До свидания, Кромешник, — сказал он напоследок и, оседлав северный ветер, взмыл в небо.       Где-то там, на другом конце мира его снег принесёт радость и надежду, а он сам, словно всё ещё являясь тем беззаботным деревенским мальчиком, будет резвиться вместе с человеческими детьми, пускай и не видящими его. А Кромешник, предчувствуя светлую эру для человечества, заберётся в самый дальний и тёмный угол и будет ждать, пока люди вновь не обнажат свою жестокую природу и не освободят его тем страхом, что они сами и сеют вокруг себя.