Полуденное солнце

В покоях Князя Тьмы царит сумрак — шторы задернуты, и только мерцание свечей порождает слабый свет. Иван, дремлющий на постели, ощущая рядом с собой движение, приоткрывает слипшиеся глаза. Холодная рука шарит по покрывалу, и, находя его бедро, притягивает к себе, срывая с губ протяжный, изнеможенный стон. Его переворачивают на спину, но, увидев лицо своего любовника, омега выдыхает. «Кажется, его гон начинает спадать», — с облегчением думает он, замечая, что зрачки альфы сузились почти до нормального размера. Иван замирает, ощущая как тело парализует — сильные руки сжимают, давят, стягивают одежду, в нетерпении задевая когтями и раскрашивая кожу царапинами. Пряный аромат, холод ладоней на коже будоражат, но волна страха, что прокатывается по каждому позвонку сильнее — тело зажимается, вспоминая боль, отчаяние удушья, слабость и бессилие. Вместе с тем приходит отчетливое понимание, что ничего поделать он не сможет — и от того, что сила несоизмерима, а бежать смешно и бесполезно, и от того, что феромон альфы парализует до головокружения, почти что приколачивая к полу. Бессмертный отстраняется, но лишь для того, чтобы рывком избавить себя от одежды. Глаза при том неотрывно впиваются в распластанное под ним тело, и нервная, толком и неосознанная попытка юноши прикрыть оголенную грудь оборачивается звонким клацаньем клыков. «Почему он так реагирует? Или все альфы в гоне такие агрессивные?», — замерев, Иван косит взгляд на Кощея, ощущая себя загнанной дичью. Оскалившись, тот накрывает его губы очередным поцелуем, чтобы после вновь спуститься на шею. Иван рефлекторно, пугливо вжимает голову в плечи, и в ответ на это когти зарываются в волосы, оттягивая, открывая беззащитное пространство кожи. Горячее дыхание обжигает кожу, Кощей, нахмурившись, наклоняется ближе, с шумом вдыхая воздух. Сознание размыто инстинктами, но запах он чувствует отлично — и различает в нем все оттенки эмоций омеги. Иван, скованный леденящим ожиданием, замирает. Одно неверное движение, одно неправильное слово — и тонкая ниточка оборвется, роняя его в когти распаленного зверя. — Пожалуйста, — сглотнув, тихо произносит он, разворачивая голову к мужчине и укладывая дрожащие ладони на его лицо, — Просто не делай мне слишком больно, ладно? — он поглаживает острую скулу пальцем, — Если можешь… Альфа ничего ему не отвечает — Иван видит в глазах напротив черную бездну, и она вновь поглощает, жадно накрывая его губы, а остатки одежды срываются, быть может, уже не с такой же скоростью, но с прежней решительностью. Юноша рвано выдыхает, ожидая, что Бессмертный вторгнется в его тело одним грубым и резким движением, как тогда, в купели, что руки резко притянут бедра к себе, впиваясь болезненной хваткой. Он зажмуривается, впиваясь пальцами в холодные плечи над собой. Но этого не происходит — Кощей касается его лица, прикусывая губы, скользя языком по шее, огибая дергающийся кадык. Клык давит на яремную яму, заставляя замереть, не дыша — и губы спускаются дальше. Кончик когтя надавливает на один сосок, пока язык обводит второй. Они не так чувствительны, как в течку, но все равно ласка будоражит, заставляя сбиваться на учащенное дыхание. По скованному телу разливается тепло, переплавляя напряжение страха в напряжение вожделения. Мягкий прикус на выдохе, и язык вычерчивает дорожку к другому соску, заставляя Ивана дёргано смыкать колени на боках альфы. Поцелуи спускаются ниже, очерчивая ребра, царапая клыками вздрагивающий живот, касаются пылающей кожи на внутренней стороне бедра. И даже больше того — заставив омегу подпрыгнуть, язык Кощея дразняще касается головки, плашмя скользит по члену. Руки тем временем оглаживают разъехавшиеся в разные стороны ноги, раскрывая пылающее тело во всей его беззащитности. — Потек, — мужчина хрипло усмехается, снимая кончиком когтя блестящую каплю, стекающую меж ягодиц. Бросив на юношу плотоядный взгляд, он медленно облизывает палец, а после резко смыкает руки на молочных бедрах, притягивая их к своему лицу. Иван проезжается спиной по холодному камню, но почти не замечает саднящих царапин — хочется провалиться от стыда, от разбуженного в нем желания, и от того, как живот сводит в горящем предвкушении. Язык проходится плашмя, надавливает, проникая внутрь. — Ко-кощ…коще… Кощей! Хват-тит, слишком…чувств…ах! «О-о-о чееерт», — изогнувшись дугой, юноша глухо стонет, одной рукой царапая каменный пол, другой — бессильно пытаясь ухватиться за гладкие волосы, проскальзывающие меж пальцев. Альфа вылизывает его жадно, бесстыдно, немного грубовато — порой рассекая клыками покрасневшую кожу ягодиц, смешивая кровь со смазкой, утробно и удовлетворенно урча. И Иван теряется в ощущениях, окончательно отпуская попытки сжаться и закрыться, иногда коротко поскуливая от болезненных вспышек, а чаще — призывно подаваясь бедрами вперед, насаживаясь на язык, желая ощутить это щекочущее чувство еще глубже. Но мужчина, облизнувшись, отстраняется от него, окидывая пристальным взглядом. Омега, тяжело дыша, смотрит на него снизу вверх — пылающие щеки, искусанные губы, взлохмаченная голова. И сладкий запах трав вокруг — все это складывается в симфонию неисчерпаемого желания. Короткий, клацающий звук — и два длинных когтя отлетают в сторону. Кольца срываются с пальцев, укатываются тихим звоном в углы. «Что он дела…», — но ответ на вопрос, что Иван даже не успел до конца задать в мыслях, тонет в яркой вспышке, что простреливает от копчика до затылка. Меж влажных ягодиц проскальзывает рука, проникая в него холодом. Длинные пальцы сливаются с его плотью во единое, сразу начиная двигаться в быстром танце, растягивая пылающее нутро, надавливая на самые чувствительные точки. Другая рука мужчины ложится на его дрожащее бедро, притягивая к себе, фиксируя и не позволяя отстраняться. Слова распадаются на языке в нечленораздельные хрипы, протяжные стоны, имя альфы в устах омеги спотыкается на слогах, трепещет изнеможденным шепотом – Кощ Кощ ей. Иван, обжигая свой живот, кончает спустя пару минут, едва осознавая, как пальцы с хлюпающим звуком выходят из его тела, размазывая текущую смазку по бедрам. Распаленный гоном, и так слишком долго тормозящий себя Бессмертный с рычащим стоном наконец забирает желаемое. Когтистая ладонь упирается рядом с лицом омеги, и юношеский вскрик тонет в поцелуе — мужчина сразу срывается на размашистые, мощные движения. Ужасно чувствительно, глубоко, сильно, и все что Ивану остается — обхватить плечи, свести дрожащие лодыжки на пояснице, утекая со своим альфой в бездну, в которой тот потонул уже давно. Кощей, еще толком не раскрыв глаза, инстинктивно ищет рядом с собой омегу. Самому ему отдых был не нужен, но, когда юноша приходил в себя меж сцепок, он позволял и себе провалиться в похожее на сон забытье, во многом лишь чтобы приглушить гон. С удовлетворенным рыком он ощущает теплое тело, притягивает его к себе жестом, уже лишенным похотливой торопливости, но наполненным сладострастным правом владения. И когда Иван, что, свернувшись клубочком, спал подле него, послушно поворачивается, по телу Бессмертного проходит сладкая и обжигающая волна. Взгляд сразу зацепляется за это — «Я…я его пометил», — склоняя голову, думает Кощей, завороженно всматриваясь в укус на омежьей шее, — «На нем моя метка». Это невозможно представить, описать словами — то чувство, что рождается внутри от созерцания красного узора на молочной коже. Мой. Он наклоняется ниже, проскальзывая кончиком языка по пятнам от клыков, касаясь губами припухшей кожи, ощущая как омега под ним с тихим стоном вздрагивает. «Боги, какой же он ненасытный!», — мелькает в голове юноши, что уткнувшись лицом в подушку, ритмично раскачивается от глубоких толчков вжимающегося в него альфы, — «Я в течку такой же?!». Он уже потерялся в часах, а быть может днях — после первой вязки на полу Бессмертный принес его в свои покои, уложив на постель. Несколько бесконечных мгновений Кощей всматривался в открывшуюся взору картину. Золото волос и бледность кожи сияли на фоне черного шелка, все это — украденное им созвездие, что отныне безвозвратно в объятьях тьмы. Он же не может отвести глаз от лица — взгляд Князя Тьмы гипнотизирует, запах и голос заставляют подчиняться, покорно переворачиваться на живот, прогибаться в спине, в бессилии комкая простыни пальцами. И кажется, нет конца сплетенью тел, дикой гонке, в которой каждый из них побежденный и побеждающий. Иван отключался во время сцепки, просыпаясь от тихого рыка на ухо — быть может, альфа и пытался дать ему столь необходимую передышку, но гон требовал своего. И тогда все начиналось заново. Но тело его было далеко не так выносливо, и то, что в дурмане течки переносилось легко, сейчас выматывало. — С-стой, подожди, — хрипло произносит юноша, силясь отползти в попытке перевернуться на спину. Кощей в ответ нахмурившись прикусывает загривок, смыкая ладони на юношеских руках. «Сразу злится…», — нахмуривается юноша, ощущая, как в распаленном напротив мужчине вновь поднимается волнение, норовящее перетечь в предупредительный рык. — Просто чуть-чуть по-другому, ладно? — ласково шепчет он, потираясь кончиком носа о шею альфы. Зверь напротив него ослабляет хватку, позволяя ему перевернуться на спину, выскользнуть из-под мощного тела, и даже надавив на плечи Бессмертного, оказаться сверху. «Фух», — Иван, наслаждаясь короткой передышкой, смахивает со лба взмокшие пряди. И хотя Кощей явно стремился не причинить ему лишней боли, быть может, даже сдерживался в чем-то, темп хотелось снизить. Протянув руку, Иван укладывает ладонь на грудь мужчины — аккурат на шрам, осторожно поглаживая рубец пальцем. Кожа холодная, неровная. — Откуда это? — протягивает он, блуждая кончиком пальца по мощному телу. Лицо Бессмертного сразу искажается недовольной гримасой, руки резко и цепко смыкаются на бедрах. Иван в ответ быстро опускается вниз, прижимаясь телом к телу. — Не злись…- шепчет он, касаясь губами шеи, обхватывая мужское лицо руками. В голове всплывает воспоминание — его первая течка, и он целует этот шрам, а Кощей почему-то сопротивляется, но он отчего-то понимает, что именно это и нужно делать. Иван не знает достоверно, но чувствует, что его голос и прикосновения действуют на альфу успокаивающе, поэтому продолжает шептать: — Я здесь, я никуда не уйду… Не злись… — он касается губами шрама, прикусывает выпирающую ключицу, продолжая поглаживать плечи мужчины ладонями. Это ощущалось, а быть может, и было в действительности, укрощением дикого, безудержного хищника. Остановить невозможно, а единственный способ покорить — подчиниться самому. Когти зарываются в волосы, кончик носа щекочет за ухом, глубоко вдыхая. — Нравится как я пахну, да? — с улыбкой произносит Иван, ощущая странную, горчащую нежность. Быть столь безусловно желанным, принятым, обожаемым таким, какой он есть — непривычное, смущающее чувство, что тем не менее разливает в груди сладкое тепло. В ответ на его вопрос Кощей шепчет что-то неразборчивое, оглаживая острые лопатки, припадая губами к шее, всасывая кожу, дразняще прикусывая. От ощущения клыков на шее живот стягивало жаром, по телу бежали мурашки. Застонав, Иван разворачивает голову, и уста встречаются с устами. Бессмертный прижимает его к себе сильнее, с каждым мгновением все более пылко прикусывая губы, жадно проникая в рот языком, но сам юноша упрямо продолжал касаться плавно. — Я хочу…медленно, — прикусив губу, Иван, уперевшись руками в холодную грудь, выпрямляется. Лиловые глаза вспыхивают, и, получив медленный кивок, омега, под неотрывный взгляд альфы, приподнимается. Качнув бедрами, подается вперед, прогибаясь в спине, осторожно впуская в себя плоть своего ненасытного любовника. Раздраженная кожа немного щиплет, но даже несмотря на отсутствие течки, терпкого феромона альфы и его прикосновений достаточно, чтобы плавное проникновение не приносило боли. «Да, так…хорошо», — тихо застонав, Иван движется медленно, и звенящее в воздухе возбуждение множится от того, как ненасытен взор мужчины под ним. От погруженности в собственные ощущения его отвлекают холодные руки, что, поднявшись по животу, дразняще массируют припухшие ореолы сосков. И Иван, застонав, эти руки перехватывает. Ладонь к ладони — тепло к холоду, и в осторожном танце пальцы сплетаются с пальцами. Усмехнувшись, Кощей в ответ подается бедрами, и омега еще сильнее сжимает его руки, находя опору. Прикусив губу, Иван вновь стекает на грудь мужчины, желая ощутить все еще ближе — кожа к коже, уста к устам. Руки альфы ложатся на его бедра, помогая двигаться, и медленный, чувственный темп раскачивает, будто на мягких волнах, разливая по телу тепло, что так же множат влажные поцелуи. Сладко, горячо, до поджимающихся пальцев на ногах, до срывающегося с губ поскуливания. Иван выстанывает нечто невнятное, ощущая приближение скорой разрядки, что закручивается тугим узлом внизу живота: «Черт, я сейчас снова…». И на следующем вдохе он даже не успевает понять, как Кощей, резко сомкнув одну ладонь в волосах, другой прижимает к себе вплотную, оттягивая голову. Последнее, что омега успевает увидеть перед тем, как шею пронзает глубокая боль, вспыхивающая одновременно с взрывающимся удовольствием — горящая нечеловеческим блеском лиловая бездна и широко оскаленные клыки. Иванов короткий вскрик взлетает под потолок каменных сводов и тут же тонет, стекая в слабый хрип. Дрожащие пальцы, что до того смыкались на плечах мужчины, расслабляются, он полностью обмякает в руках удовлетворенно рычащего альфы. Чувств слишком много — боли, вспыхнувшего в крови огня, звенящего и оглушающего удовольствия. По виску стекает капля испарины, а по шее струится кровь. Все ощущения постепенно угасают, он погружается в мягкую темноту, ощущая, как его крепко обнимают унимающие жар холодные руки. Метка все еще опухшая, на плече и спине — остатки разводов крови. Молочно-белая кожа теперь украшена отчетливым следом укуса, дополняющим созвездия из россыпи веснушек. Это ощущается таким правильным, таким красивым — лучшим, что Кощей когда-либо видел. Он проходится по ране языком, втягивает тонкую кожу с привкусом металла и соли в рот, надавливает клыками на рану. Запах омеги, что теперь был неотъемлемо и неразделимо смешан с его собственным, будоражит, вновь распаляя пошедшее было на спад желание. Иван в ответ коротко, тихо стонет, в бессилии комкая покрывало, поджимая пальцы на ногах — подобные прикосновения лишают воли, разливая по крови сладкий дурман, сопротивляться которому омега не в силах. Удовлетворенно зарычав, Кощей касается шеи кончиком носа, оглаживает мягкие, расслабленные бедра, что легко поддаются его рукам. Вновь припав к шее, он добивается от омеги всхлипа — удовольствие в нем или мольба остановиться? — Больно? — хмурится он, поглаживая припухшее и раздраженное, измазанное своим семенем отверстие. Тело юноши, едва прикрытое выпачканным этой безудержной страстью покрывалом, тут и там покрыто засосами и прикусами, царапинами от когтей. Следы крепкой хватки рук растекались на бедрах, обтекали талию и живот. Не измученное намеренной жестокостью, но измотанное безмерным вожделением, жаждой, что не имела дна — такова нежная плоть в Кощеевых руках. — Я просто… я очень устал, — алые губы расходятся в слабой, призрачной улыбке, и, закрыв глаза, Иван утыкается лбом в плечо мужчины. Запах пряностей вокруг них вновь насыщенный, сгустившийся, говорящий о том, что альфа все еще не удовлетворен. Кощей, глубоко выдохнув, отстраняется от омеги, окидывая его внимательным взглядом. От кончиков пальцев на ногах, через тонкие лодыжки, очерченные мышцы икр, к зацелованным бедрам, покрасневшей, стертой от шлепков кожи ягодиц, талии, через слабо вздымающуюся грудь с раздразненными до раздражения сосками, к помеченной шее, опухшим губам, разбитым, смятым кудрям. Весь Иван открыт перед ним, и обнажена не только его плоть, но и нечто большее — то, что дрожит в слабой улыбке, плещется в блестящем, обессиленном взгляде. Юноша прикрывает глаза, ожидая новых прикосновений, но этого не происходит — тишина и темнота обволакивают, оседая на его липкую кожу. «Ушел?..», — рассеяно мелькает в голове, и он даже снова погружается в дрему, но тут холодные руки опять ложатся на тело, мягко вытаскивая его из плена покрывала и подушек. — Пойдем, — коснувшись виска омеги, Кощей накрывает его какой-то приятно холодящей накидкой из шелка, а после подхватывает на руки. Иван, покорно обвив мощную шею, прислоняется к мужчине, прикрывая глаза, не задавая вопросов и не имея силы на возражения. Альфа несет его по пустым коридорам, а после опускает на небольшую тахту, и окинув мутным взором помещение, Иван понимает, что они в купели. Свернувшись клубком, он заторможенно наблюдает, как Кощей ставит рядом с ним кувшин с водой и поднос с едой — и он жадно пьет, но почему-то, вопреки пустому желудку аппетита совсем нет, и Иван лишь вяло щипает виноградную ветку: «Слуг даже не пускает…». Спустя какое-то время Бессмертный вновь подхватывает его на руки — и он даже находит силу пробурчать, что вполне может войти в воду сам. Но возражения пресекают клацаньем клыков и коротким укусом в метку, что заставляет Ивана безвольно растечься по держащим его рукам. Вопреки ожиданиям теплая вода, смешанная с каким-то отваром, не щиплет раны и ссадины, и он расслабляется, откидывая голову на плечо обнимающего его сзади альфы. Когти зарываются в его волосы, льют воду, вспенивая какую-то вязкую жидкость на кудрях, и Иван с довольным мычанием прикрывает глаза, хрипло выдыхая от блуждающих ладоней, что смывают с его кожи сладко-соленую испарину, засохшие следы смазки и семени. Он словно только сейчас ощущает, как болят и ноют забитые мышцы, и как приятно расслабляет обволакивающее тепло воды. Руки скользят по его телу, разминая плечи, мягко поглаживая и лаская. Это приносит облегчение и одновременно превращается в измарывающую пытку — Кощей вылизывает его шею, надавливает на метку клыками, заставляя рвано поскуливать и хвататься пальцами за гладкий мраморный обод купели. — Почему у тебя не началась течка? — и в этом вопросе едва ли звучит осуждение, скорее — изнеможенное, пылающее желание, — Мой гон всегда начинается в ответ на твою течку… — Я не знаю, — выдыхает Иван, ощущая как губы Бессмертного скользят по затылку, прикусывая загривок, — Со мной же всегда что-то не… — закончить ему не дают — недовольно клацнув клыками, мужчина разворачивает его лицо к себе, целуя. На мгновение он видит в лиловых глазах мрачную, глубокую тень, но то не похоже на недовольство от того, что он не способен удовлетворить своего альфу до конца. — Т-с-с, свет мой, — коготь скользит по щеке, и это касание — утешающее поглаживание. Хрипло выдохнув, Иван закрывает глаза. В воздухе ощущалось звенящее возбуждение, его почти можно потрогать руками — вязкое, обволакивающее. В повисшей тишине оно бродит по его телу кончиками когтей, щекочет неровным дыханием. — Боже, как же я хочу тебя, — не выдержав, Кощей с рыком смыкает ладони на юношеской талии, дразняще царапая когтями влажную кожу, — Ты…ты такой восхитительный, ты так сладко пахнешь… А когда ты стонешь, твой голос… Но еще лучше, когда ты просишь, скулишь, едва можешь произнести мое имя, — Иван ощущает, как меж ягодиц скользит твердый, упирающийся в копчик член, — Я готов трахать тебя вечно, чтобы слышать, как ты называешь меня по имени… Ты…ты — все… Все… И несмотря на измученное плотскими утехами тело, бархатный тон, слова, сказанные альфой, его терпкий феромон, дразнящее поцарапывание метки — все это ведет к одному. Развернувшись, юноша оказывается лицом к лицу с Бессмертным. Вода, выливаясь из чаши расплескивается по полу. Сверкнув глазами, тот укладывает ладонь на поясницу, заставляя прогнуться, прижавшись к животу и вздыбленной, истекающей смазкой плоти. Выдохнув, Иван невольно ерзает, срывая еще один гортанный рык с уст своего любовника. Он медленно опускает глаза вниз, облизываясь и прикусывая припухшие губы. Щеки юноши краснеют, хотя, казалось бы — откуда меж ними быть смущению — и тем не менее. Кощея же от этого вида ведет до судороги в мышцах. Усмехнувшись, он проводит когтем по подбородку, и мягко надавливая на нижнюю губу, оттягивает ее. — Да, — кивнув, он произносит это короткое слово властно и покровительственно, и вместе с тем — с нотой алчущего вожделения, выраженного в просьбе, а не приказе. Покраснев еще сильнее, юноша молча кивает, чувствуя, как от хриплого, бархатного тона по телу бегут мурашки. Кощей, оперевшись ладонями о борт купели, выныривает, устраиваясь на краю, напротив омеги. Иван, сглотнув, опускается в воде на колени, оказывается аккурат меж разведенных бедер альфы. Терпкий запах возбуждения, раскалённых пряностей бьет в голову, но еще сильнее ошпаривает сверкающий взгляд. И хотя эти лиловые глаза смотрят на него сверху вниз, омега почти на физическом уровне ощущает, как они полны сложного чувства, пролегающего меж вожделением, обожанием и жгучей потребностью — быть может, так ощущают себя люди, когда в мольбе поднимают взгляд к небесам? На шею ложится ладонь, поблескивающий член касается щеки, мажет по губам. На выдохе приоткрыв рот, Иван скользит языком по головке, слизывая смазку, осторожно целуя. Сверху раздается сдавленное шипение — и когти резко смыкаются в волосах, чтобы спустя мгновение отпустить эту хватку. «Он…он ведь сдерживает себя», — подняв глаза на мужчину, Иван видит, как клыки прикусывают губу, а надломанные брови сходятся к переносице, — «Гон еще не закончился». И эта картина, это лицо, наконец потерявшее маску холодной отстраненности, пронизанное чувственностью, вызывает у него гортанный стон, пускающий вибрацию по члену альфы. Он прикрывает глаза, с причмокивающим звуком выпускает его изо рта, чтобы пройтись языком по стволу. Руки, которые до того покоились на бедрах Кощея осторожно касаются мошонки, ласкают налитую плоть. — Да, да…не останавливайся…черт, какой у тебя горячий рот, давай, возьми чуть глубже, — застонав, Бессмертный подается бедрами вперед, — Хорошо… Хороший мальчик, поработай языком, — каждое слово, что слетает с уст мужчины словно проходится по спине омеги мягкими розгами, подхлестывая и разжигая. Шум и плеск воды сливаются с хриплым рыком, короткими стонами, влажными причмокиванием. — Сожми узел рукой, — в какой-то момент Кощей направляет его руку к основанию члена, накрывая сверху своей, — да, вот так… Иван послушно сжимает ладонь, продолжая ласкать губами и ртом, пропускать член глубже, а после — лишь дразняще обводить кончиком языка каемку упругого края, а затем снова насаживаться ртом. — Арх… Ваня… Зарычав, альфа надавливает на его голову, и юноша ощущает как плоть пульсирует в его горле, обжигая горячим. Хриплое имя, впервые вышедшее из этих уст, удовольствие альфы, что проходит через него, взрываясь ярким, бьющим в нос букетом пряностей и его доводит до края — по всему телу омеги бежит судорожная, глубокая дрожь сухого оргазма, ибо изливаться его плоть больше не в силах. Захрипев, Иван отстраняется, благо, что когтистая длань ослабляет хватку. Солоноватое семя пачкает подбородок, стекая на шею. Кощей тем временем, едва отдышавшись от сладкой волны наслаждения, опускает голову вниз. Вид перепачканного спермой, осоловевшего омеги приносит еще одну сладострастную судорогу, и он притягивает обмякшее тело к себе. Кончик языка щекочет горящее лицо, альфа, обхватив лицо Ивана руками, целует растерзанные уста, гладит холодными пальцами нежную кожу. Юноша в ответ слабо улыбается, роняя голову на плечо Бессмертного, и силы окончательно покидают его. В следующий раз он находит себя уже снова в спальне — в свежих и хрустящих простынях, бережно укутанного в мягкое покрывало. Слух щекочет треск разожжённого камина, холодные пальцы мягко поглаживают щеку. Альфа рядом с ним, сидит на краю постели. — Ты меня ненавидишь? — тихо спрашивает Бессмертный, поглаживая рукой омегу по беспорядочно сбитой копне волос, — Теперь сильнее, чем раньше? — и когти спускаются к шее, невесомо проходясь по метке. — Что? — слабо ворочая языком переспрашивает Иван, едва улавливая смысл вопросов. Тело, разморенное теплой водой и паром, окончательно выжатое до последней капли, не дает даже раскрыть глаза, чтобы заглянуть в лицо мужчины, да и сознание тоже отказывает, упрямо вновь погружая его в беспамятство изнеможённого сна. Кощей коротко, отчасти печально усмехается, больше не спрашивая ничего, а лишь покрепче укутывая спящего. — Отдыхай, свет мой, — шепчет он, проскальзывая когтями меж спутанных и влажных прядей. Мужчина, вопреки желанию остаться рядом с омегой, сковав в свои объятья и уткнувшись носом в шею, выходит из покоев, тихо затворив за собой дверью. В комнате все пахнет бурной, безудержной случкой, пропитано сладким запахом слияния пряностей и трав, и Бессмертный предпочитал не будоражить то, что с таким трудом успокаивалось в нем. Поэтому он идет в комнату, чьи стены уставлены стеллажами с пузырьками и банками, пучками трав, кореньями деревьев, костями и частями тел диковинных тварей. Нужное найти не составляет труда, хотя он едва ли мог припомнить, использовал ли это зелье когда-либо лично для себя. «Что ж, это лучше, чем довести своего омегу от ложа до погребального костра», — хмыкает Кощей, опрокидывая внутрь пузырек и морщась от горького вкуса. Сочетание не из самых приятных. «Но этого вряд ли хватит», — вздохнув, он прокручивает в руках пузырек и открывает следующий, подобный ему, а потом и еще один, — «Хорошо хоть не так же, как с вином…» Глубоко выдохнув, он опускается в кресло, прикрывая глаза — в теле по-прежнему бродит горящая, пылающая жажда. Зверь внутри заглушил свое желание, но все еще рвался к тому, кого жаждал больше всего на свете. Но сейчас Кощей в силах усмирить это, скорее не подавляя, а внутренне сторговываясь, позволяя инстинкту заботы о паре победить инстинкт владения. «На нем моя метка», — и эта мысль вызывает на лице Князя Тьмы блуждающую улыбку, и он привычным жестом отстукивает по ручке кресла ритм своего размышления, но что-то ощущается странным, не таким как обычно. Коротко нахмурившись, он вытягивает руку вперед, всматриваясь в ладонь, на которой не хватает двух когтей, и улыбка перетекает в усмешку.