Полуденное солнце

«Твою мать!», — облокотившись о край фонтана, Кощей с раздражением растирает лицо холодной водой, — «Да сколько это уже может продолжаться!». Было бы в его пустой груди сердце, оно колотилось бы бешеным адреналином — ибо он сам с трудом мог сказать, как нашел силы остановиться, не вгрызться в шею укусом, а потом удержаться уже от того, чтобы перегрызть это горло с совсем другими намерениями. Злила и почти пугала уже в который раз случившаяся потеря контроля и то, какой силы было это чувство — обжигающая ревность, ярость, распирающая грудь, раздираемые эмоции невиданной силы, столь противоположные друг другу. Знакомое, жутко знакомое ему чувство, когда он провожал взглядом высокую и статную фигуру, и, коротко принюхавшись, ощущал чужой запах. Или того хуже — закусив губу, наблюдал, как развязанные хмелем и брагой дорогие сердцу руки на очередном пиру ощупывали симпатичную девицу или молодца. Но ведь и другая сторона была ему известна не меньше. Руки с силой смыкаются на каменном ободе фонтана, и мрамор осыпается мелкой крошкой, пока Кощей, оцепенев, всматривается в рябое отражение на поверхности воды. — Да я лишь знахарствовал над ней! — Кто над омегой в течку знахарствует?! — рычит князь, и карие глаза темнеют, наливаясь горячим, тяжелым гневом. Кощей, морщась от тянущей боли в скальпе, судорожным, бессильным жестом пытается уложить ладони поверх вцепившихся в волосы и лицо рук. — Ничего не было! — сипло произносит он, — И не могло быть, княже! В лекари да знахарки от того и брали бет, что не реагировали на течку и гон, были беспристрастны к животной тяге. И хотя сладковатый аромат колокольчика и щекотал ноздри, то было больше похоже на чувство, когда вдыхаешь пыль или муку и желаешь скорее прочихаться, чтобы наконец вдохнуть полной грудью. Ведь он все еще должен был хранить свой постыдный секрет, и от того исправно принимал нужные травы, маскирующие его запах и притупляющие чувствительность к чужим. И потому, когда совершенно невовремя князь переступил порог его избы, он скорее с резким, саднящим уколом в груди испытал опасение, что, учуяв пусть и ослабившуюся от ранения, но все еще течную омегу, его возлюбленный будет вынужден приложить усилия, чтобы удержаться от инстинктивных, но неуместных порывов. Так поначалу и было, но, с шумом втянув воздух, Мстислав почти сразу переводит взгляд на него — и он едва ли колышется поволокой столь естественного для альфы желания овладеть омегой. Карие глаза быстрым всполохом молнии осеняет возмущенный, ревностный гнев — и растерянный юноша даже не сразу понял, на кого именно он направлен. — Ой ли, — рычит князь, смягчаясь, разве что на самую малость, — И раздевать обязательно было?! — Рана на животе же была, — тихо отвечает Кощей, дрожащей рукой поглаживая ладони мужчины, силясь успокоить и унять гнев. — Ты — мой, — оскаливается князь, и на мгновение юноше даже мерещатся удлиняющиеся клыки, что могли бы вцепиться в шею, не то ставя метку, не то перегрызая горло, — И ты должен помнить об этом очень хорошо! Кощей, порывисто дернувшись вперед, быстро и уверенно кивает, умудряясь обвить шею пышущего гневом Мстислава. — Я знаю княже, знаю, — шепчет он, прижимаясь всем телом, давя рвущийся из груди нервный смешок. Злость мужчины пугает, но она же заставляет кипеть в венах терпкую взбудораженность, мысль о том, что и он своему возлюбленному нужен, что тот жаждет его не меньше. Однажды эта ошибка его и убила. Поморщившись, Бессмертный взмахом ладони раскалывает отражение, уходя прочь. Глубоко выдохнув, он идет по коридорам замка уже с привычным, непроницаемо-холодным лицом, не позволяющим прислуге и подданным задуматься, что с их Господином что-то не в порядке. Добравшись до своих покоев, Кощей, сдернув с плеч залитую водой накидку, падает в кресло. Всплеск таких ярких эмоций, сдобренный почти что захлестнувшим гоном, что к тому же был столь же резко подавлен, оставляет его в размазанном, непривычном состоянии расфокусированной рассеянности. «Какая же это все мука», — думает он, запрокидывая голову и прикрывая глаза, — «Не был бы он моим омегой, быть может, и была бы какая-то забавная месть, легкая игра, но…». Бессмертный, скрипнув зубами, устало оскаливается, поймав себя на том, что слишком уж, опасно близко приблизился сегодня к тому, что когда-то выжгло его самого. И разумеется, обо всем, что было с пленником дальше, ему доложили. Ведь на зеркале Иван не остановился, дальше разбив о пол лютню, что попалась на глаза следующей, а вышивание выжило только лишь от того, что в приступе ярости, разрушающем комнату, юноша пропустил заброшенную в угол корзину с рукоделием, переключив внимание на другие предметы обстановки. Но бескрайнее богатство Князя Тьмы позволяло с легкостью переживать такие мелочные потери: слуги убрали осколки, заменили мебель, и покои вновь выглядели чисто и опрятно. Только вот новым зеркалом пленника было приказано не одаривать. «Забавно, что мы можем находиться друг с другом спокойно только ночами», — хмыкает Кощей, в который раз неслышным шагом проходя в комнату пленника. Он подходит к постели, на краю которой, свернувшись клубком, спит Иван. Легкий взмах когтистой длани — и над головой того опускается мягкое облако, погружающее в надежный и крепкий сон. Еще мгновение — и короткая синяя вспышка не оставляет на теле ни одного следа разнузданной грубости. «Вот так…», — и Кощей, протянув руку вперед, касается лица заточенного в сновидение Ивана. Коротко, местами в ноль остриженный юноша не потерял своей красоты и казался Бессмертному даже более манящим — словно обострилась трогательная хрупкость, умножая желание оберегать и защищать. Было ли это действительно так? Или любой другой, взглянув бы в это осунувшееся, посеревшее лицо, не нашел бы его ни красивым, ни манящим, ни хранящим черты нежности и хрупкости? И лишь дурман полевых трав заставлял видеть пленника через дымку истинной связи? Как бы то ни было, он ощущает жгучее желание опуститься на постель рядом, притянуть Ивана ближе, сомкнув ладони на груди. Огладить, прижав к себе, коснуться губами оголившегося плеча, на котором будто бы и не было глубоких ран от клыков. Этот порыв он безжалостно подавляет как жалкую, неуместную слабость. Смешно и непоследовательно, глупо и нелепо вовлекать в свое объятье того, кто является занозой, порождающей гниение в и без того мертвой плоти. Да и сам Иван едва ли был бы рад, что в беспамятстве сна тянется за теми самими руками, что терзали его с циничной безжалостностью. «Виноват ли ты, что чудовище зажало тебя в темном углу…», — Кощей едва заметно касается бледной щеки кончиками когтей, — «Ты поднимаешь со дна все худшее, что есть во мне и что было со мной, и чудовищное только множится… Так твоя ли это вина?» Иванова ли вина, что сестра, решая теперь очень понятные и самому юноше проблемы, не побоялась искать помощи у Темного Князя? Иванова ли вина, что он так слепо верен тем, кто с легкостью позволил ему сгинуть в нави? Иванова ли вина, что он будоражит такое темное и неукротимое желание, что пахнет теплым дурманом, выжигающим душу, ранящим обманом обещания? Иванова ли вина, что когда Бессмертный смотрит в его глаза, то так часто вспоминает того, чье имя — ядовитые иглы, кровящие под ногтями? Иванова ли вина, что так красив, так неумолимо строптив, горд и свободолюбив, и что нет сильнее алкания в темной Кощеевой душе, чем обладать, и нет сильнее страха, чем получить? Не его вина, но его расплата. «Он почти на грани», — с неудовлетворением резюмирует Бессмертный, отнимая ладонь от бледного лба, теперь не прикрытого пшеничными локонами. Иван, коротко поморщившись, тянется за холодной рукой, но этот порыв почти сразу затихает, и, шмыгнув носом, юноша лишь крепче смыкает свои руки на подушке. «Все, чем или еще хуже, кем, ты хочешь обладать, рано или поздно начинает обладать тобой. Я уже попал в эту ловушку однажды, и теперь…чем сильнее хочу избежать ее, тем сильнее смыкаю зубья этого капкана», — поморщившись, Кощей поднимается с постели. «Зелье почти готово, осталось пару ингредиентов, и, если она сделает свое дело так, как надо, скоро все может наконец разрешиться, но в таком состоянии обряд разрыва связи просто его убьет. И в целом, это отчасти решит проблему, но…», — он не удерживается от смешка. Ведь проблема была в том, что Бессмертный со всей прискорбностью отдавал себе отчет в том, что не позволит рискнуть подобным образом. «Нужно дать ему возможность выдохнуть. Да и себе тоже…», — думает Кощей, покидая покои пленника. Тот спит беспробудным сном всю ночь, но утро все равно встречает его прибитой тяжестью. Тело больше не тянет болью тут и там, на коже не осталось глубоких царапин от клыков. Но Иван едва подмечает это — состояние все еще расфокусированное, словно меж ним и окружающим пространством тонкая прозрачная пленка, которой можно коснуться, но едва ли можно порвать. Все ощущается до странного бессмысленным, безликим, безвкусным, на место яростной злости пришло опустошающее безразличие. Перевернувшись на спину, он просто утыкается глазами в потолок. Мысли плывут словно затянутые тиной воды болота. Иван размышляет о том, как убого ощущать себя слабым, неспособным оказать должного сопротивления, о том, что с каждым днем все труднее соскребать со стенок души стойкость, о том, как причудливо может сливаться телесное удовольствие и омерзение сердца, и том, что происходит в дали от земель нави. Думают ли там о нем? Если и да, то хорошо, что не знают как все на самом деле, как низко он пал, и как мало на самом деле смог сделать. «Отец говорил, что хочет сосватать Милу этим летом… К этому времени я должен быть дома, если конечно, смогу туда вернуться», — васильковые глаза скользят по узорам балдахина пустым, невидящим взором, — «Надеюсь, ей достанется хороший альфа, это важнее, чем мне казалось раньше…». Этот поток прерывает второй хлопок двери за день — то служанка принесла обеденную трапезу. Иван едва повел бровью, ожидая, что девушка лишь поставит на стол к нетронутой с утра пище еще один поднос, но неожиданно привычное молчание нарушает знакомый голос — только вот принадлежал он на самом деле совсем не прислуге Князя Тьмы. — Что, пригорюнился, добрый молодец? Решил забиться в угол и жалеть себя? «Вот и она», — поморщившись, Иван садится в постели, окидывая мавку перед собой хмурым взглядом. Рыбьи черты лица искажаются, морок рассеивается, обнажая истинный лик ведьмы. — Если ты пришла с обещанной помощью, то поздновато, — хмыкает юноша, не выдавая внутреннего укола от услышанной фразы. Жалости он терпеть не мог и не считал, что себя жалеет, но на чувство опустошения и бессмысленности закрыть глаза было сложно. — Ничего особенного с тобой не случилось, — фыркнув, отмахивается ладонью Яга, — По любой деревне пройдешься — любой или любая омега расскажет тебе историю о том, как нарвался на больно пылкого альфу. Ничего хорошего, конечно, тоже, но разве то не лишний повод найти в себе силы отомстить наконец? В ответ у Ивана нервно дергается уголок губ. В словах ведьмы был свой резон, но от того было не легче. «Любой или любая… И что, от того омеги все терпеть должны?», — сверкнув глазами, думает он. — Не важно, я не пойду к нему больше, — цедит сквозь зубы Иван, укутываясь в покрывало плотнее, — Он и не поверит ни за что, что после всего я захочу сближаться. «Да, он бы не поверил», — внутренне хмыкает Яга, — «Но ему твоя гордость и по нраву». — Не руби с плеча, царевич, — плавно протягивает она, — Ты сейчас в более выигрышном положении — сам он к тебе явится, и в этот момент твоя задача не воротить нос. От этого лицо Ивана искажается в неприкрытом и откровенном отторжении. Смешно даже предполагать, что Князь Тьмы будет испытывать сожаления и приносить даже призрачное подобие извинения. — И что, мне в ножки ему кланяться? Это зелье все равно скоро будет готово, разорвем связь и делу конец. — За зелье не опасайся, у тебя будет еще время. Но подумай лучше — Кощей, об твоей омежьей доле он совершенно правильно рассуждал — не он, так любой другой на его месте, думаешь, большая разница? — Иван, тем временем подметив, что ведьма знает куда больше, чем ему казалось, коротко хмурится, — Как видишь, и к истинному омеге могут относиться абы как, а уж если нет никакого инстинкта, так что сдержит твоего будущего муженька? — и тон Яги опускается до неприкрытого ехидства, — Характер у тебя свободолюбивый, ты не стерпишься, сам будешь мучаться и других мучать. А сейчас от тебя много не требуется… — Да к чему все это?! Даже если так! Почему вы вообще думаете, что он придет?! — не выдерживает Иван, срываясь на более высокий, пропитанной отчаянной горечью тон. Поднявшись с постели, он подходит к окну, бросая короткий взгляд сквозь решетку на запорошенный снегом лес, — Ему дела до меня нет никакого, эта истинность стоит костью в горле, только и всего! «Плохо ты его знаешь», -внутренне усмехается Яга, — «Будет бежать от этого яда, но все равно желать, пусть без сердца, толком без души, а все ж таки не истлело все это до конца». — Может и стоит поперек горла, да не проглотит, подавится. И разве ты не этого хочешь? После всего, что он с тобой сделал после того, как обошелся с тобой, разве ты не хочешь ему отомстить, увидеть, как он падет? — речь ее течет мягко, обволакивающе. — Если бы я мог, я бы его убил, сразился бы один на один в битве глаза в глаза, — тихо, но твердо произносит Иван, оборачиваясь на ведьму, — А делать то, что ты просишь… Тошно во всех смыслах. Он снова переводит взгляд в окно, на холодную зимнюю мглынь: «Изображать заинтересованность, влечение к истинному альфе… Мерзость». «Дурной, сил нет никаких», — думает тем временем ведьма, сдерживая глубокий вздох, полный досады. Ничего, терпения у нее было в избытке. — Да только ты — омега, а он — альфа, ты хрупкий человек, а он- сам Князь Тьмы, не смешно ли тебе самому от этих рассуждений, царевич? — тихой поступью Яга подкрадывается ближе к юноше, — Ты только хитростью и можешь взять его, и никак иначе. И сделать больно можешь не меньше, чем он тебе, так что отказываться от этой возможности? Иван, собираясь разразиться ответной репликой, резко оборачивается, и в этот момент ведьма резко и цепко смыкает пальцы на его лице, не позволяя возразить. — Что, готов так просто опустить руки? — понизив тон, вкрадчиво шепчет она, впиваясь пронзительным взглядом, — Принять судьбу как данность? — Иван пытается было вырваться, но тело тяжелеет, замирая, а голос льется в уши обволакивающей патокой, — Признать, что он сломал тебя и что ему ничем не аукнутся все унижения? А тебе потом влачить жалкую жизнь спаскуженого омеги, от которого семья отвернется, не желая признавать позора? — Еще чего, — едва слышно шепчет Иван, ощущая наконец вновь поднимающуюся в теле злость. — Так-то лучше, — улыбается ведьма, убирая морщинистую руку с юного лица, — А то больно просто сдался ему. — Я не сдался ему, — с раздражением бурчит он, потирая подбородок, желая стереть с себя неприятное прикосновение. — Тогда сделай то, что нужно, и тебе никогда в жизни больше не придется переживать, что какой-то альфа захочет подмять тебя под себя. Я могу дать тебе настоящую свободу, так что уж прояви немного усилий. И вернешься домой как ни в чем небывало, похоронив все, что произошло с тобой здесь. — А если он не явится сам? — насупливается Иван, одаривая собеседницу мрачным взглядом исподлобья. — Явится…либо передаст что-то через слуг. Твоя задача не кривить нос и не отвергать, и он захочет подобраться еще ближе. И хотя Иван лишь едва заметно кивает, Яга ощущает, что подтолкнула юношу в нужную для себя сторону. — И мне нужно чтобы ты достал пару вещиц — что-то с его одежды, клок меха или перо, и парочку волос, — деловито добавляет она. — Мы об этом не договаривались! — с возмущением произносит Иван, и его тон речи наконец окрашивается первой яркой интонацией. «Где я все это достану?!», — с недоумением думает он, всматриваясь в лукаво блестящие зеленые глаза, — «С плаща еще можно что-то содрать, но волосы!». — Это мелочи, царевич. Мы договаривались, что ты будешь изображать покладистого омегу, а с этим туго, так что удосужься оказать еще пару услуг, ведь в итоге… — ведьма разводит рот в улыбке, которая невольно заставляет поёжиться, — Мы с тобой на одной стороне. Иван, скрестив руки на груди, на мгновение отводит взгляд в сторону. Высказанная мысль жалила коротким, но саднящим осиным уколом, и, так или иначе, рождала тревогу, ощущение, что выбранная дорожка от благородных методов далека. Да только из песни слов не выкинешь. — И даже если утяну нужное, как передам тебе? — хмуро уточняет он. — Я найду способ как забрать, царевич, — хмыкает Яга, и, взмахнув ладонью, вновь обращается в лик служанки. — Почему именно это?! — не выдерживает Иван, — Зачем вся эта игра в чувства, разыгрывание покладистости и влечения, действительно нельзя иначе? «Предательство истинного в целом сильно ослабит любого альфу, а уж в случае Кощея…», — не без доли спекулятивной мечтательности об унизительной участи недруга, думает Яга, растягивая рот в колкой улыбке. — Лукавить не буду — это отличный способ пошатнуть его, а игла в руках добьет уже окончательно, — морок мавки отвешивает ему почтительный поклон, и только лукаво блестящие изумрудные глаза выдают истинное положение вещей, — Он твой враг, не терзайся муками, соберись с силами, сделай то, что нужно, и получишь настоящую свободу. «Настоящую свободу…», — вновь оставшись в одиночестве, с тоской думает Иван, скользя рукой от шеи к сердцу, — «От этого убого омежьего тела…». Вопреки всем его сомнениям, ведьма оказывается права — Кощей действительно является к нему сам, точнее, велит слугам сопроводить пленника к нему. «Хорошо, что не в опочивальню ведут», — отстраненно подмечает юноша, успевший запомнить часть хитросплетения коридоров. В итоге мавка доводит его до высоких, резных дверей, что скрывают за собой кабинет Бессмертного. Иван, ощетинившись, напрягшись всем телом, входит внутрь, но не наткнувшись сразу на холодный лиловый взгляд, понимает, что пока в комнате один. В недоумении замерев, он проходит вглубь, к стоящему в центре тяжелому и большому столу. «Быть может, все уже опоздало, и сегодня связь разорвется?», — со смешанными чувствами размышляет юноша, и его взгляд привлекает длинный и невысокий ларец, стоящий на дубовой поверхности. — На зелье потребуется больше времени, чем мне казалось, — и внезапно в помещении раздается низкий голос с хрипотцой. «И как я его не заметил?!» — Иван, резко оборачиваясь, сталкивается со стоящим у стеллажей Бессмертным, что взирает на него с ровным спокойствием. От Кощея палитра эмоций на лице пленника не укрылась — да, все как он и думал, разумеется, омега был как никогда полон настороженности и едва ли скрываемой враждебности. «Больше времени… Прекрасно», — думает юноша, не удерживаясь от тягостного вздоха и лишь молча кивая в ответ. С одной стороны это давало нужную ему фору, с другой, веры в то, что ему удастся надавить себе на горло и подобраться к Князю Тьмы столь близко, все же было немного. Говорить с Кощеем не хотелось, даже смотреть на это лицо было сложно, но он все равно не отводил взгляда, не желая высказывать слабости. — Учитывая, что у тебя осталось не так много развлечений, это поможет скоротать время, — продолжает мужчина, делая небрежный жест в сторону стола. На слове «развлечения» уголок губ Ивана нервно дергается, но он сдерживает себя. Опустив глаза к подношению, он открывает сундук, и цепко наблюдающий за лицом юноши Кощей замечает, как поблекшие васильковые глаза на мгновение вспыхивают. Недоверчиво скосившись на Бессмертного, Иван осторожно берет в руки лежащий на бархатной подкладке лук. Не вычурно-декоративный, но с красивой и витиеватой резьбой по плечам, отлаженной тетивой. Крепкий, но легкий и гибкий. Доведись ему получить подобное оружие в других условиях, радости не было бы предела, но сейчас на грудь словно положили тяжелый камень. Так значит Кощей его оценивает — подари омеге красивую, дорогую вещицу, и тот закроет глаза на все, ибо можно купить, как такую же вещь, просто выторговать, благо (а может проклятье?) что не на бирюльки, а на то, что действительно могло бы лечь по сердцу юноши. И все внутри него хочет швырнуть драгоценное, резное дерево тонкой выделки прямо в лицо Бессмертному, схватить за грудки и прошипеть, что если тот так уж распробовал вкус его плоти, то пусть не утруждает себя этими никчемными попытками задобрить и сгладить, пусть не скрывает своей сути и берет силой, наслаждаясь болью. И что никакие подарки, богатства, шелка, меха и злато ничего не изменят, что есть вещи, которые не продать и не купить. … Что, готов так просто опустить руки? … — Спасибо, — в итоге, спустя долгую паузу глухо отвечает Иван, смыкая пальцы на оружии. Бессмертный эту паузу выдерживает с привычным для пленника холодным, отстраненным лицом, и ничто в нем не меняется от этого тихого, словно шелест сухих, листьев, слова. «Что ж, кажется, ему понравилось», — удовлетворенно думает Кощей, едва заметно склоняя голову. Иван едва ли радовался, и на бледном лице не было и тени улыбки, но Бессмертный вполне логично связывал все с тем, что гордому омеге было не просто принять этот дар, призванный скрашивать дни в плену, еще и из его рук. «Быть может отвлечет», — размышляет Бессмертный, что после короткого кивка разворачивается на каблуках, намереваясь покинуть пленника, — «Говорил же, что скучает по оружию…». — Могу пускать стрелы прямо в стены, покрытые гобеленом? — произносит вдогонку Иван. — Роща подле замка подойдет для этого лучше, — роняет Кощей, оборачиваясь через плечо, — Тебя сопроводит Ингва. Роща подле замка — и ведь это значит, что он выйдет за стены, пусть даже и под конвоем? Это подарок куда более щедрый, чем сам лук. «Быть может, шанс и есть», — с сомнением размышляет Иван, всматриваясь в спину удаляющегося пленителя, — «Это был его способ выразить сожаление?..» Кончики пальцев вздрагивают, и он чувствует позыв коснуться стрелы, лежащей в ларце подле лука, натянуть тетиву, с такого расстояния он легко попадет, да только… «Обычные стрелы ему как укол зубочистки, да и в спину гнусно», — внутренне усмехается юноша, устало растирая переносицу, — «Но этим я и занимаюсь, и быть может… Этого он и заслуживает».