Полуденное солнце

Иван раскрывает глаза медленно, впервые за долгое время ощущая в теле приятную расслабленность после крепкого и спокойного сна. Потянувшись, юноша даже разводит губы в улыбке, но она быстро сползает с алых уст. «Вот черт», — с досадой думает он, осознавая, что действительно провел ночь в обнимку с этим дурацким плащом. Еще большая неоднозначность чувств приходит, когда юноша осознает, что лежит в постели Князя Тьмы обнаженным, едва прикрытым простыней сверху.«То есть он принес меня из купели сюда…», — размышляет Иван, сомневаясь в оценке этого факта, — «Глупо получилось, конечно». Он невольно морщится — вместе с тем представлять, что вечер, скоропалительно окончившийся на его беспамятстве, продолжился бы самым логичным образом, было тревожно. Ощутив в груди неопределенный клубок эмоций, Иван поднимается с постели, и, за неимением иной одежды, укутывается в плащ. Несмотря на то, что он не в первый раз оказывается в этих покоях, возможности толком оглядеться не было. Большая, даже гигантская комната, которая тем не менее не выглядела пусто и глухо — быть может, дело было в темных оттенках. Иван достаточно равнодушным взглядом скользит по мебели, пока не натыкается глазами на широкие шторы, за которыми виднеется окно. И не такое, как в его покоях, а высокое, почти от пола до потолка. Подойдя к нему, он осторожно отодвигает ткань, обнаруживая за стеклом широкое пространство. «Ничего себе балкон!», — и он невольно разводит губы в слабой улыбке, — «Но там холодно, снег уже выпал…». И все же, желание ощутить на себе порыв пусть ледяного, но живого ветра перевешивает — уложив ладонь на витиеватую ручку, он открывает дверь. Вопреки тому, что снег уже покрыл верхушки деревьев, камень под его ногами если не теплый, то хотя бы не ледяной. Осторожно ступая босыми ногами, он подходит к парапету. «Сколько дней я не был на улице? Хотя улицей это конечно не назвать, но все же…», — прикрыв глаза, он чувствует, как достаточно холодный ветер колет щеки, — «Уже зима, снег, так быстро летят дни… Интересно, а чем сейчас заняты они?..». И погруженный в размышления о доме и свободе юноша совсем не замечает, что уже стоит на балконе не один — в его спину внимательным взглядом всматривается Кощей. «Что, умудрился пройти мимо прислуги?», — думал он, когда, войдя в покои, не обнаружил пленника в постели. Однако сквозящий по ногам порыв воздуха быстро подсказал пропажу. Облако золотых локонов отчетливо виднелось на фоне вороха темных перьев, и без того растрёпанные со сна кудри колыхал ветер. Плащ Ивану безнадежно большой — омега, даже плотно укутавшись, терялся в нем и казался еще меньше и хрупче, чем был на самом деле. А ведь под этой тяжелой парчовой тканью обнаженное тело — бледное, сладко пахнущее, наверняка еще хранившее аромат самого альфы. «Он хорошо смотрится и на черных простынях, и в моей одежде. Интересный контраст. И вообще, ему идет быть моим омегой», — мелькает в голове Бессмертного, пока он, склонив голову вбок, всматривается в стоящего на балконе юношу. И отловив эту сумасбродную мысль, Кощей, мотнув головой, желая сбросить наваждение, сам дивится этому размышлению — оно было столь же собственнически животным, сколь умаляющим его истинные намерения относительно этого юноши: «Нет, все же стоит быть осторожнее — эта связь склонна укрепляться корнями, как сорняк. Не стоит усугублять». — Что ж, царевич, это было забавно, но думаю, от третьей попытки лечь с тобой в постель я воздержусь. Вздрогнув, Иван резко оборачивается, обнаруживая неслышным шагом подошедшего к парапету балкона Бессмертного. Еще несколько недель он был бы рад услышать эти слова, но сейчас они скорее сулили потерю пока еще единственной ниточки, связующей его с Темным Князем. — Может…может есть какой-то другой способ отсрочить течку? Нам что, обязательно ну… Может мы просто можем…проводить время? — произносит он, и только с силой сжавшиеся на ткани пальцы выдают волнение, — друг с другом? — А с каких это пор ты хочешь проводить со мной время, а? — сощурив взор, Кощей в один широкий шаг оказывается рядом, прижимая его к парапету. В этот момент Иван с волнением ловит во взгляде напротив если не откровенную настороженность, то явное удивление, граничащее с недоверием. — Я… «Я совсем не умею врать!», — с отчаянием думает Иван, чувствуя, как по спине бегут мурашки — за спиной бездна в самом прямом смысле, и что стоит Бессмертному уложить когтистую ладонь на грудь и столкнуть его вниз? — «Даже ему тяжело, хотя казалось бы, ну какая мне разница! И почему надо делать именно это? Втираться в доверие… Украсть что-то было бы действительно легче!». Сглотнув, Иван на мгновение прикрывает глаза. — Это не должно быть легко или приятно, но не будь дураком — что ты можешь противопоставить властителю нежити? То, что он истинный- козырь, и твоя сила — в твоей слабости. Убеди его в том, что ты вопреки всему нуждаешься в нем, пусть…и не в восторге от этого. Разве может альфа устоять перед уязвимым омегой?.. — В моей комнате на балдахине ровно сорок вышитых золотых лилий, — медленно начинает юноша, ощущая тело окаменевшим от напряжения, — Если идти от двери до окна будет десять шагов, а от стены до стены — пятнадцать. Смешно жаловаться на условия, в которые ты меня поместил — воину пристало проводить плен в темнице на хлебе и воде, и даже стыдно, что я… Но, если честно, это понемногу сводит с ума, эти растянутые в бесконечность дни, в которых можно только скучать по былому и надеяться на лучшее, стараясь утопить одиночество хоть в чем-то. Иной раз проходят дни за днями, в которых я и слова не говорю никому, и мне иногда кажется, что я скоро забуду вообще, каково это — нормально разговаривать с кем-то. А еще, — Иван набирает в грудь воздух, словно перед нырком в воду, -… ты все еще мой истинный, — «Боги, как отвратительно», — одновременно думает он, на короткое мгновение отводя взгляд в сторону, — и, хотя мне это совсем не нравится, когда ты рядом, я… ощущаю себя спокойнее. — А почему ты думаешь, что нам с тобой будет чем заняться, а? — хмыкает Кощей, окидывая своего пленника пристальным взглядом с головы до ног: «Тоска значит съедает. Вполне закономерно, и он либо совсем отчаялся, либо…больше подвержен инстинкту, чем мне казалось?». — Ну было же раньше, — тихо произносит Иван, — до того, как ты понял, что я твой истинный. — Хочешь вернуться к словесным перепалкам за трапезой? — усмехается Кощей, проскальзывая когтем по губе юноши. — Возможно. Робко и томно потупить глаза в пол в мнимом кокетстве смущения сил омеге не хватает, поэтому вместе с этим коротким словом он бросает выразительный взгляд исподлобья. Вообще-то, хочется дернуть головой и выдернуть лицо из рук, но Иван сдерживает себя — его ответ Бессмертного скорее устроил, не стоило сейчас делать лишних или неосторожных движений. И вместе с тем холодные руки, касающиеся его кожи порождают волнение, которое он испытывать не хотел бы, и потому стремится не вдыхать глубоко носом, чтобы не слишком уж ощущать и так обволакивающий его запах пряностей. В повисшей тишине они невольно смотрят друг другу в глаза, и густеющее напряжение отдается покалыванием в кончиках пальцев. Иван чувствует самой кожей этот цепкий, пронзительный взгляд — и когда глаза Бессмертного скользят по шее и дальше, это почти что отдается призрачным прикосновением. «Не стоит целовать его всякий раз, когда накатывают эти инстинктивные позывы», — думает Кощей, всматриваясь в напряженное лицо юноши, — «Хм…», — он соскальзывает ладонью с лица, касаясь тонкой кожи, скрывающей бьющую жизнью жилу, двигаясь ниже и распахивая плащ, укладывает на грудь. Волнение, смятение, оттенок тревоги. «Так, мне нужно собраться. Все это не по-настоящему, это — игра», — Иван тем временем погружается в судорожное размышление — стоит ли ему самому продолжить касание, уложить свою ладонь поверх чужой? Или быть может, прислониться ближе, обвить шею руками? Одарить робким, полным смущения поцелуем? Но широкая, самодовольная усмешка, и следующая за ней фраза моментально отшибают желание заходить дальше в этом притворстве: — Мне казалось, что в тебе больше гордости, — роняет Кощей, и снисходительность, мелькнувшая в лиловых глазах, проходится ударом розог, рассекающим до мелкой, но болезненной царапины. — Мне тоже, — поджав губы, он отворачивает голову в сторону, плотнее запахивая плащ. «Да, некоторые открытия о себе разочаровывают», — хмыкает Бессмертный. — Можешь оставить плащик себе, если так приглянулся — роняет он через плечо, выходя с балкона. «Размечтался», — угрюмо думает Иван, преодолевая упрямое желание сбросить одежду прямо сейчас — все же, стоять обнаженным было бы еще глупее. «По крайней мере, я не выдал себя», — размышляет юноша, пока явившиеся спустя некоторое время после ухода Кощея служанки провожают его до привычных покоев. Несмотря на то, что никакого определенного ответа на свое предложение от Князя Тьмы он не получил, что-то подсказывало Ивану, что вскоре они снова столкнутся. Так и выходит — спустя пару дней служанка, растянув рыбий рот с мелкими зубами, возвещает что Кощей приглашает его к ужину. Иван, пройдя по обеденной зале, ловит себя на том, что ощущает неловкость, оставаясь наедине с мужчиной. И она только лишь умножается при виде единственного второго стула за длинным столом — ближе к хозяину замка, чем хотелось бы ему самому. — Ты говорил, что скучаешь по былому, — начинает Бессмертный, сомкнув когтистые пальцы в замок, — И по чему же больше всего? «По всему», — с горечью внутренне усмехается Иван, — «Даже по перепалкам с братьями при тереме…». Отвечать искренне на вопрос желания было мало. Еще что-то сокровенное из души хотелось, наоборот, беречь, скрыть от пристального, сощуренного взгляда, сохранить вдали от холодных рук. — Я скучаю по дому, — все же, медленно начинает Иван, — Скучаю по оружию, по своему коню. И когда покину наконец это место, то первым делом… — Не ты покинешь, а тебя отпустят, — мимолетно произносит Кощей, отпивая из кубка. — В смысле? — осекается Иван. — В прямом, царевич. Именно в том, в каком ты услышал. Ты покинешь замок потому, что я позволю это, — в тоне Бессмертного отчетливо скользит снисходительность. — А ты значит, мог бы не позволить? — поджимает губы юноша, ощущая от этой, казалось бы, скорее в шутку брошенной реплики, неприятный холодок. — Вполне. Во-первых, если ты забыл, от того, что изначально ты остался отрабатывать за свою ушлую сестрицу — и в плен сдался добровольно. А во-вторых… всем известно, что без разрешения своего альфы омега едва ли может куда-то уйти, — усмехается Бессмертный, внося в последнюю фразу весомую долю иронии, — тебе просто повезло, что мое желание совпадает с твоими стремлениями. — Они могли бы быть другими, твои стремления?! И что, тебя бы устраивал омега, который тебя ненавидит? — Иван поднимает бровь вверх, замирая ладонями над тарелкой: «Это он к тому, я должен благодарить его за то, что он не пытается меня в брачные браслеты заковать?!». — То, как ты в последнее время ведешь себя, мало походит на ненависть. Юноша тем временем глубоко выдыхает, всматриваясь в холодеющие и теряющие ноту игривости глаза. — Но ты ошибаешься, если думаешь, что я начинаю хоть на самую малость желать остаться здесь, — не сдержавшись, резко произносит Иван, — По-настоящему. Просто вынужден подстраиваться под обстоятельства. «О да, люди отлично умеют подстраиваться под обстоятельства…», — мрачно размышляет Кощей, сверкнув глазами. — И как тебе? — притворно мягко оскалившись, протягивает он, очерчивая кончиком когтя края бокала. — Что как? — Подстраиваться под обстоятельства. Находишь в этом нечто выгодное для себя? — Справляюсь с переменным успехом, — кисло улыбнувшись, роняет Иван, — И я не выгоды ищу, в конечном итоге, — добавляет он. — А чего же ты ищешь? — Свободы. — Ах свободы… Поразительная наивность. Нет-нет, царевич, не делай такое обремененное тяжелыми размышлениями лицо, — на мгновение Кощей даже передразнивает гамму тревожного раздражения, появившегося на лице юноши, — Удерживать тебя здесь никто больше необходимого не собирается. Но едва ли омега в твоем положении может говорить о свободе в принципе. «Понимаю…поэтому я и сижу выслушиваю тебя», — скрипит зубами Иван, с силой сжимая ложку в ладони так, что металл, подозрительно похожий на золото, гнется. — Разберусь как-нибудь. — Просто любопытно, ты ведь собираешься вернуться к родному двору? — Кощей, поставив свой кубок на стол, поднимается с места и вальяжным шагом идет вдоль стола. — А тебе какая разница? — криво улыбнувшись, огрызается юноша, ощущая растущее в теле напряжение. — Не думаю, что твоя семья будет в восторге. Отправляли царевича за ратной победой, так мало того, что сгубил дружину, так еще и вернулся порченным омегой. Такому не так просто подобрать партию, — холодные руки ложатся на спинку стула, за которым сидит пленник, — Да и феромон твой… — А с феромоном моим что не так? Ты-то оторваться не можешь, — цедит сквозь зубы Иван, ощущая, как каждое следующее слово Князя Тьмы поднимает в нем бурлящую злость. — Да, весьма нелепо, что инстинкт заставляет меня ощущать столь привлекательным такой никчемный и пустой запах горячей травы, — невозмутимо парирует Кощей, — Но боюсь, что обычный альфа твой запах может и вовсе не учуять — это, знаешь ли, существенный минус на рынке женихов и невест. — Ничего страшного, найдется тот, кому придусь по вкусу, — притворно улыбнувшись, отвечает Иван. И эта реплика неожиданно даже для самого Кощея царапает ухо, распаляя и так уже разожжённое раздражение. — Правда? Ты ведь даже своему альфе оказался не нужен, что же это говорит о тебе как об омеге? — не то чтобы Бессмертный намеревался сказать именно это, но жестокая формулировка сама слетела с уст, ударив по юноше хлестким ударом, от которого тот невольно опешивает, — Но слишком уж смазлив на мордашку, чтобы оставлять при дворе нянькой племянникам, так что уж найдут кому разменять — с приданным побогаче, чтобы закрыли глаза на твою поруганную честь, да за того, кто попроще и не побрезгует использованным, — и эти слова он льет притворно-заботливым тоном, наклонившись уже к самому уху пленника. «Да как он…как он смеет вообще! Это ведь он! Он сделал меня тем самым порченным омегой, а теперь издевается!» — с бессильной яростью думает Иван, чья кровь вскипала и от сказанных слов, и от того уничижающего положения, что они безжалостно обличали. — Да пошел ты к чертовой матери! — резко развернувшись, Иван замахивается ладонью, — Ненавижу тебя! — Забываешься, царевич, — холодно произносит Бессмертный, поймав руку юноши в воздухе, — К чему столько эмоций? Будь любой другой или другая на твоем месте, расклад был бы аналогичный. Я просто обрисовываю объективную картину, ничего личного. Тебе лишь следует хорошо подумать о том, что ты будешь делать, когда, — его губы искажаются в хлесткой усмешке, — получишь желанную свободу. Повисает острая, тяжелая пауза, в которой они неотрывно смотрят в глаза друг другу. — Знаешь, — голос Ивана опускается до низкого, шипящего шепота, — Если бы…если бы мой истинный был бы нормальным альфой, тем, кого можно было бы полюбить, кому можно было бы доверять, я бы может быть и захотел остаться, попробовал принять это, но с тобой никогда! Ты - чудовище, что наслаждается болью других! «Ох, разумеется, я на эту должность нормального возлюбленного не подхожу», — злость и раздражение внутри множатся, но лицо Бессмертного сохраняет непоколебимую холодную насмешливость. — Может еще расплачешься? — хищно оскаливается Кощей, резко, с силой сжимая когтистые пальцы на запястье и заставляя юношу непроизвольно коротко вскрикнуть, — Не стоит стесняться, омегу никто за это не осудит. Тем паче, у тебя так много поводов оплакать свою никчемную судьбинушку… Но куда больше, чем выпустить комок ярости в груди слезами, Ивану хочется вдарить по самодовольному, растянутому в уничижающей усмешке лицу. Раскалённый воздух меж ними искрит, и пока с лица Бессмертного не сходит колкая, леденящая усмешка, кончик губ Ивана нервно дергается. В конце концов юноша резко дергает запястье на себя, и в тот момент Кощей резко ослабляет хватку. Едва удержавшись на пошатнувшемся стуле, Иван резко поднимается на ноги и торопливо выходит прочь. Кощей, проводив пленника в спину таким выразительным взглядом, что жёг тому лопатки, остался в обеденной зале один. «Ничего страшного, ему полезно», — хмыкает он, постукивая когтями по столу, но за злорадным удовлетворением на самом деле скрываются совсем иные чувства. — Ты…ты чудовище! — мужчина, чьи рыжие волосы спутались от текущей по виску крови, пытается отползти к стене, но шанса ему не дают. — Да? — скалится Кощей, смыкая когти в рыжей гриве, — А мне кажется, тебе вполне нравилось, тебе было удобно, — шипит он прямо в лицо князю, — Пока не испугался конкуренции, верно? Подумал, что трон под тобой пошатнется! «А все, все что я делал! Всегда! Было для тебя!», — но закончить ему не дают, Мстислав перебивает, правда, уже не силясь вырваться из мертвой хватки: — Ты всегда им был, на самом-то деле! — князь сплевывает сгусток крови, осевшей во рту, — И такое любить невозможно, я просто был слеп! На короткое, но яркое мгновение лицо Князя Тьмы искажается в болезненной ярости. Тишина обеденной залы раскалывается звоном посуды, полетевшей на пол от резкого, короткого взмаха ладонью. По прожилкам холодного камня разливается темное вино, позолоченный бокал катится в сторону, пока Кощей, не оглядываясь, так же покидает залу, и отточенный стук каблуков резким эхом отдается от стен. Иван же, оказавшись за дверьми, стремглав бежит по коридорам, едва замечая мелькание поворотов, пока наконец не добирается до своих покоев. «Урод! Ублюдок! Боже, как же я его ненавижу!!!», — в горле встает ком, мешающий сделать полноценный вдох. «План этот никогда не сработает, а значит, а значит, я так и останусь…» — он ударяет по стене кулаком, и физическая боль от выступивших на костяшках ссадинах лишь на толику отвлекает от боли душевной, — «Да это невозможно просто! Он же сразу, с порога действительно отказался от меня…», — от этой мысли странным образом становится еще горше — «Трахнуть он меня не против, но во всем остальном я омерзителен ему так же, как и он мне, иначе… Иначе, иначе, почему он такой!». В бурлящей внутри ярости плещется слишком много всего, и, рухнув на кровать, он топит яростный крик в подушке. «Тоже мне! Как будто я спрашивал его рассуждения о том, как мне придется! Заботливый какой!», — сцепив зубы, думает он. — Сыночек, что же это такое? — он опасался, что мама будет ругать его, но кажется, она скорее встревожена. — Ничего, — шмыгает он носом, из которого идет кровь, — Подрался немного. — И зачем? Тебя кто-то обижает? — со вздохом произносит Елена, подхватывая со стола миску с водой и льняные лоскуты. — Нет, — насупившись, тихо произносит мальчик, пока женские руки бережно вытирают кровь с лица. Жаловаться и ябедничать он не хотел — ровно, как и расстраивать маму еще сильнее. Зачем ей знать, что старшие мальчишки из деревни за озером обзывают ее да и его нехорошими словами? — Мам…а ведь у меня есть где-то папа, да? — все-таки спрашивает он, морщась от щекочущей кожу влажной ткани, — Или мама-альфа? — Конечно есть, родной, — не выдавая прохлестнувшей по телу и осевшей в груди волны горечи, безмятежно произносит Елена, — Понимаю, что тебе обидно, что он не с нами, — она подхватывает сына на руки, целуя в висок, — Так иногда бывает. — Он умер? — спустя паузу Ваня решается уточнить самую понятную для себя версию их с матерью положения. — Не знаю, родной, но полагаю, что нет. «А почему он не с нами? Почему он не захотел быть с тобой, почему мы одни?», — все эти размышления так или иначе бродят в его голове, но он решает их не озвучивать, не зная наверняка, но ощущая маленьким, но уже вмещающим глубокие чувства сердцем, что матушку это может расстроить. — А тебе обидно, мам? Что у тебя нет альфы? — тихо спрашивает он, обхватывая материнскую шею руками. — Нет, Ванюша, — Елена согревает его ласковой улыбкой, прижимая к себе и целуя макушку, — Я просто очень рада, что у меня есть ты. Каково одинокой, не меченной омеге растить ребенка? Его мать была красива, и, быть может, нашла бы свое счастье, но почему не искала? Быть может, мало было желающих в приданное к красоте брать чужой приплод? Эти осколки детства всегда были самым счастливыми, затаенными и сберегаемыми у сердца воспоминаниями. Да только так ли легко и светло все было, как ему помнилось? И сколько сил приходилось тратить матери, чтобы он не ощущал себя ни лишним, ни случайным, ни ненужным приблудышем, а любимым сыном? «Хах…а ведь и она была такой омегой», — думает Иван, сворачиваясь клубком, — «Без метки, с ребенком, порченная, и я только сейчас начинаю действительно понимать, как на нее смотрели люди…». В его головке крутятся невольные, сами напрашивающиеся параллели, и, горько усмехнувшись, он нашаривает на кровати покрывало, накрывая себя с головой. Такую судьбу повторять не хотелось, но могла ли быть иная? Могла бы, но, кажется, получить ее почти невозможно. Ускользает из рук, не выгрызается, дорожка из стекла, пока босыми ногами пройдешь — весь истечешь кровью. «И я, мало того, что тоже омега, еще и такая погань в истинной паре…не благословение, а наказание». И он невольно задумывается о последних сказанных Кощею словах — брошенных из злости, бессильной ярости, слепой попытки задеть хоть чем-то. «Да быть может действительно, тогда можно было бы и смириться…полюбить?», — хмыкает Иван, прикрывая глаза. И все же мысль о том, что пусть даже не этот холодный и жестокий мужчина, но любой другой человек оставит на нем отметину, объявив своим хозяином привяжет к себе, лишив свободы, претит. «Нет уж, не буду себя жалеть и лить слезы», — мрачно размышляет юноша, глубоко выдыхая и постепенно успокаиваясь, — «Она, конечно, так себе план придумала, может быть он и работал, но…я просто не могу, а с ним просто невозможно! У меня не выходит изображать заинтересованность, а он… и не хочет быть заинтересованным вовсе. Хах, устоять перед уязвимым омегой, как же!», — мысленно передразнивает он, чувствуя, как горечь вновь норовит затопить удушливой волной, — «Он лишь жаждет насмехаться над этим!». — Ничего, я… — сглотнув, он сжимает губы в плотную нить, давя в себе комок смутных чувств, — Я придумаю что-нибудь. Главное не впадать в отчаяние, я выберусь в любом случае, так или иначе… И погруженный в собственные тревоги, коротающий очередной, еще более горький чем обычно день в плену, Иван едва ли может подумать о том, что в какой-то момент, следуя по коридорам своего замка, Князь Тьмы замирает напротив его двери. Нельзя сказать, что Кощей испытывал сожаления о содеянном и сказанном — с каких пор правда считается чем-то зазорным? Разве не было даже нечто жесткое, но в глубине своей разумное и необходимое в том, чтобы раскрыть глаза этой святой наивности? А самому Ивану пора бы научиться контролировать свои эмоции, чувства и слова, иначе при дворе его сгрызут быстрее, чем голодная змея проглатывает пойманную добычу. Но… «Не много чести довести омегу до истерики», — хмыкает Кощей, всматриваясь в резной узор на двери — «Мне слишком сложно контролировать себя рядом с ним…». Когда Иван, вырвав- таки свою руку, резко поднялся, и торопливо, почти бегом, покинул залу, от него отчетливо исходила боль, обида, ярость. Совершенно не те чувства, которые должен вызывать истинный альфа у омеги, и разве вся эта пылкая речь, что бросил в него юноша, не…в определенной степени закономерна? Не так важно, правда или нет, потому что ему определенно не должно быть до этого никакого дела, даже если в тот момент холодную грудь словно ошпарило кипятком. Эта буря чувств была столь сильна, столько же пугающая для Бессмертного, на века замкнувшего себя в безэмоциональном покое. До пугающего сплетенные желания: ухватить вновь за руку, прижать к себе, унять огорчение, окутав собой, успокоить. И вместе с тем оскалиться, зарычав, укусить, принудить к покорности — да мой же, мой, какого черта рассуждает о свободе, смеет думать, что придется кому-то по вкусу? Все слова юноши разжигали в Кощее уже дважды не доведенное до конца желание овладеть омегой здесь и сейчас, сомкнуть в когтях хрупкую плоть, чтобы наконец поймать и душу. Столь знакомая ревность, клубящаяся темной злобой, застилающая глаза и лишающая покоя, понукающая устремить все силы на обладание вожделенным. Чувство, которое он не хотел больше испытывать никогда, равно как и то, что находится на обратной стороне от него — оглушающее разум желание быть с кем-то, неумолимое влечение, жажда обладать и разделять. Все это лишь цепи, что невидимыми, но крепкими оковами смыкают руки, давят сердце. Слабость, тем более такого рода, тем более в лице конкретно этого человека просто непозволительна и невозможна для него. Кощей покидает коридор, в котором располагались покои пленника, не уложив когтистой длани на ручку. Так или иначе, Князь Тьмы извинений не приносит.