Полуденное солнце

Сквозь сладкую дымку дремы Иван ощущает, как тот, кого он крепко держит в объятиях, пытается отстраниться. Юноша в ответ едва заметно нахмуривается, потираясь щекой, в нежелании отпускать смыкает руки крепче. «Так…стоп!», — он еще раз проводит ладонью, чувствуя под пальцами холод и наконец осознавая, чье именно тело поглаживает — «Черт, неужели!». Резко распахнув глаза, Иван подпрыгивает на месте, обнаруживая себя уже в знакомой спальне, в знакомой постели. Вновь обнаженным, вновь впитавшим в себя чужой запах. Судорожно натянув покрывало, юноша отползает подальше от альфы, что буравит его пристальным взглядом. — Помнишь, что происходило или голова отлетела совсем? — мрачно вопрошает Кощей. — Помню, — наконец выдавливает из себя Иван, опустив голову вниз. Калейдоскоп картин, в которых он с отчетливым ужасом узнает себя. И лучше бы он этого не помнил — Из сонного беспамятства его вытаскивает тот самый запах, и резко встрепенувшись, глубоко втянув в ноздри аромат пряностей, он поднимает голову, ища замутненным взглядом его источник. Поднявшись на ноги, Иван в одно гибкое, грациозное движение подается вперед, обхватывая шею Кощея руками, потираясь носом о шею и шепча что-то совершенно бессвязное. «Нет-нет-нет!», — судорожно думает тот, пятясь назад, — «Какого черта?! Как он вообще оказался здесь?!» — Ты что творишь?! — шипит мужчина, пытаясь выпутаться из оплетающих его рук. — Ты же мой альфа, — Иван произносит это низким и хриплым, обволакивающий, словно патока голосом, — Почему ты меня оставляешь? И сведенные в недоумении к переносице брови, выражение искренней обиды и непонимания на лице омеги, отдается по Бессмертному ударом тонкого хлыста. Помимо воли он ощущает чувство, смутно похожее на вину — эта прямолинейная реплика, дурманящий аромат полевых трав, обнаженное тело, что жмется к нему, всего этого почти что слишком много, чтобы сохранять трезвость рассудка — А ты что, считаешь себя моим омегой? — жестко усмехается мужчина, желая уцепиться за колкость и холодность тона, как за спасительную ветку. — Конечно, — легко, с немного ошалелой и безумной улыбкой на губах произносит Иван, утыкаясь носом в серую шею. «Совсем с ума сошел», — мелькает в голове Кощея, и это короткое слово пронзает его словно стрела — болезненно, остро, и одновременно намереваясь пустить по неживым венам обманчивый, дурманящий яд иллюзии. Но он намеревается бороться против него. — Ты не хочешь этого на самом деле, пойми, — цедит сквозь зубы Князь Тьмы, обхватив лицо юноши ладонями и не без усилия отстранив от себя, — Это лишь течка! И я не хочу, а ты придешь в себя и будешь очень, очень сильно жалеть! Но стремление взывать к разуму равносильно попыткам говорить с чужеземцем на незнакомом ему языке. В ответ Иван, нахмурившись, вновь утыкается носом в его шею, с шумом вдыхая. Он чувствует тот самый, единственный желанный для себя пряный феромон, что естественным образом усиливается в ответ на его возбуждение. Довольно заурчав Иван опускает ладонь на пах Кощея, оглаживая уже вполне себе твердый, топорщащийся бугор. Нет, слова здесь абсолютно не важны, его животная, захватившая контроль сущность отмахивается от них, как от ничего не значащего жужжания насекомого. Этот мужчина хочет его, все так, как нужно, все правильно и в порядке. Кощей же от этих поглаживаний ниже пояса громко клацает клыками — недели воздержания бурно дают о себе знать, а от запаха горячих трав почти что кружится голова. «Твою мать», — изнеможенно думает он, когда юноша впивается в его шею поцелуем, продолжая сжимать ладонью член — «За что все это… Только бы снова не начался гон!». С глухим рыком Кощей отдергивает руку омеги, а тот, подавшись вперед, целует его, нарываясь на ответный укус. Но почти сразу мужчина начинает отвечать, ощущая, как все больше звереет от переполняющего и его желания. Иван тем временем интуитивно ощущает, что чаша весов еще колеблется — поэтому, надавив на грудь альфы, заставляет его сделать несколько шагов и осесть в кресло и ушло забирается на колени сверху, притираясь обнажённым телом. — Какая же ты блядь, — зло и бессильно шипит Кощей, оглаживая голую спину, оставляя на нежной коже гряду царапин и одновременно впиваясь в шею поцелуем, вылизывая языком место, куда можно было бы вонзиться клыками. Альфа злится и почему-то пытается сопротивляться, но едва ли Иван готов принимать это на свой счет. Прикусив губу, он сползает с колен Бессмертного на пол. Потемневшие от возбуждения глаза с расширившимися зрачками подсказывают ему что он все делает правильно — и азартно облизнувшись, юноша, вцепившись в атласную ткань на бедрах мужчины, стягивает ее вниз. Все это кажется ему лишним — эта дурацкая, царапающая и колющая одежда, она только мешает. Он хочет ощущать своей голой кожей чужую, хочет чувствовать запах и вкус своего альфы, и увидев перед глазами вздымающийся в возбуждении член, прикрыв глаза, потирается о него щекой. Кощей оторопело наблюдает за происходящим, лишаясь от этой картины всяких остатков воли — вся власть теперь принадлежит обнаженному омеге, опустившемуся меж его разведенных колен. Иван, облизнувшись, касается губами члена, обхватывая головку. «Мхм… у него такой горячий рот», — думает Кощей, прикрывая глаза в истоме. Уложив ладонь на кудрявый затылок, он надавливает на голову, и омега послушно пытается взять глубже, насадиться на весь член глоткой. Однако навыки так или иначе оставляют желать лучшего — Иван давится, и от того заходится кашлем, отстраняясь. Кощей, опустив голову вниз, наблюдает как от алого рта к его плоти тянется ниточка слюны — и лиловые глаза вспыхивают ярким блеском, а с тонких губ слетает низкое, гортанное рычание. Видя в глазах нежити пылающее желание, юноша вновь касается губами головки, медленно обводя языком, облизывая и всасывая в рот тонкую, натянутую возбуждением кожу. Кощей хрипло стонет, выгибаясь в пояснице, подаваясь бедрами вперед — куда более опытным любовникам доводилось ласкать его, но все это едва ли могло сравниться с этими неумелыми, но такими старательными касаниями истинного. Иван обхватывает основание руками, скользя вверх-вниз, облизывая и вбирая член в рот. Ужасно хочется приласкать и самого себя, меж ног влажно зудит, но он направляет все усилия на возбужденную плоть альфы, ощущая, как от этого сладкий узел внизу живота закручивается туже и туже. Он проходится кончиком языка по стволу, обводя вены, вновь возвращается вверх, целуя сочащуюся смазкой головку, обхватывает губами и пропускает член за щеку, облизывая и обсасывая. Сверху раздаются хриплые стоны, удовлетворенное рычание — и удовольствие альфы передается и ему, заставляя ласкать с удвоенным рвением. В конце концов, даже горло удается расслабить — и несмотря на выступившие в уголках глаз слезы, он берет так глубоко, как может, стремясь одновременно скользить языком. Пальцы в его волосах сжимаются крепче и крепче, пока наконец рот не обдает горячей жидкостью, которую юноша пытается сглотнуть. Но ее слишком много, а член начинает распирать горло до удушения, поэтому омега, захрипев, отстраняется, и белесые капли стекают по подбородку вниз, попадают на волосы и лицо. Кощей же, едва переводя дух, опускает глаза вниз. И увиденное заставляет его податься вперед, подхватив подбородок Ивана и подняв голову к себе. «Красивый…», — завороженно думает Бессмертный, всматриваясь во влажное, раскрасневшееся, перепачканное своим семенем лицо. Васильковые глаза смотрят прямо на него, и Князь Тьмы безнадежно тонет в этой глубине. Он тянет юношу к себе на колени, и тот в одно быстрое и гибкое движение забирается на них, обхватывая шею руками. Смешавшиеся в одно феромоны — травы и пряности - обволакивают, заставляя забыть, что в этом мире существует что-то другое, помимо тела напротив. Запустив ладонь в золото волос, Кощей прижимает и так льнущего к нему омегу сильнее, страстно и глубоко целуя, буквально вгрызаясь ртом в рот. Оторвавшись от губ, он прикусывает шею, проходится языком по ключицам, целует твердый, припухший от возбуждения сосок. Юноша в его руках ерзает в нетерпении, и распаленному донельзя телу хватает буквально пары движений, чтобы излиться в холодную когтистую руку. — Оближи, — хрипло приказывает Кощей, и Иван, окинув его влажным взглядом из-под слипшихся ресниц, скользит языком по пальцам, — Хороший мальчик, — шепчет Бессмертный, проскальзывая, свободной рукой по хребту омеги, сжимая ягодицы и дразняще щекоча припухшее, влажное отверстие меж ними, — Послушный… Тебе нравится быть послушным? В ответ на это Иван, сверкнув глазами, сильно и совсем не игриво прикусывает когтистые пальцы в своем рту, но эта строптивость только множит возбуждение его альфы. «Стоп, стоп, нет!», — думает Кощей, неимоверным усилием воли вытягивая себя из сладкого марева, и вместо того, чтобы, приподняв юношу за бедра, насадить на член, подхватывает на руки и несет через комнату. — Подожди, потерпи еще секунду, — шепчет Кощей, усаживая Ивана на туалетный столик с зеркалом. Омега ждать явно не намерен — и с недовольным шипением обхватывает его лицо руками, притягивая к себе, жадно целуя. — Неугомонный! — изнемождено стонет Бессмертный, прикусывая призывно открытую шею. Кончики пальцев дрожат, да что кончики пальцев — его потряхивает всего с головы до ног. Каждый звук, что без всякого стыда и смущения слетает с припухших алых губ, каждое нетерпеливое касание горячих ладоней уничтожает последние капли иллюзорной надежды на то, что сопротивление возможно. Не отрываясь от бледной кожи, Кощей вслепую нашаривает в одной из шкатулок искомое –и замыкает пахнущую сладким дурманом шею в широкое, плетенное из золотых пластин украшение, что обвивает воротом и ложится на ключицы. «Иначе я точно помечу его», — это становится едва ли не последней разумной мыслью в его голове, прежде чем с возбужденным рыком Бессмертный наконец укладывает обе ладони на в нетерпении вертящиеся по поверхности столика бедра. А Иван происходящее едва замечает — мельком скользит по единственному, что теперь обрамляет его наготу пальцем, и окинув любовника мутным взглядом, лишь обхватывает его плечи руками, с призывным всхлипом утыкаясь носом в холодную кожу. Но спустя мгновение он наконец получает желаемое — альфа, сомкнув когти на ягодицах, поднимает его за бедра и впечатывает в зеркало, даря горячее чувство наполненности. С подпрыгивающего туалетного столика на пол летят дорогие украшения, усыпанные самоцветами. Кольца катятся по полу, ожерелья оседают на камень грузным грузом, но ни один, ни другой этого не замечает — рык смешивается с глухими стонами, уносясь вверх, к высоким сводам темного замка. Иван пристыжено опускает голову вниз — щеки пылают алым заревом, посмотреть в глаза мужчины, которому он так бесстыдно и безудержно отдавался последние несколько дней, нет почти никаких сил. «Что ж, и на том спасибо», — сощурив взор, думает Кощей, скользя взглядом по замершему в маске тревожного отторжения лицу. У него было множество слов, которые хотелось сказать своему невольному любовнику — притянуть к себе, прошипеть на ухо: «Что ж, надеюсь ты наконец удовлетворен», или «Теперь ты воистину показал, как не хочешь, царевич». Но Кощей на физическом уровне ощущает, как Ивана сжирает стыд — вязкий и липкий, буквально прожигающий грудь, повергающий в болезненное отчаяние. И желание подтолкнуть в еще большую бездну постепенно сходит на нет — юноша и так явно распинает себя внутри с беспощадностью, вполне соразмерной возможным колкостям Князя Тьмы. «Сила его отвращения в здравом уме равна силе его вожделения в течку», — внутренне усмехается Кощей. Поджав губы, он с досадливым цыком подается вперед, а Иван, вздрогнув, пытается отпрянуть, но только ударяется затылком об резное изголовье постели из темного дуба. — Да не рыпайся ты уже, — коротко бросает мужчина, протягивая руки к его шее, и в этой интонации досадливая усталость превалирует над раздражением. Замерев, Иван отворачивает голову в сторону, ощущая как сердце ускоряет свой темп, и нависающее в критической близости тело альфы одновременно вызывает противоположные желания — отстранится и самому прижаться плотнее. Холодные пальцы касаются кожи, и от того по телу бегут мурашки — и в них абсолютно невозможно отделить тревогу от волнения, отзывающегося отголосками только-только утихнувшей течки. Сейчас Ивану кажется, что очнуться-таки с меткой альфы на коже, было бы весьма закономерным следствием и наказанием за его распутное поведение, но Бессмертный позаботился о том, чтобы и так нежеланная связь не окрепла еще сильнее. И это только усиливает амбивалентность чувств — вместе с облегчением приходит странная, терпкая горечь, суть и смысл которой остаются для юноши туманными. Иван осторожно косит глаза на черты, что сейчас находятся в критической близости, но лицо Князя Тьмы ровное и непроницаемое. Кощей же чувствует фонящие вокруг омеги эмоции — растерянность, смущение, стыд и тоску, и ловит внутри себя желание перевести внимание с упорно не поддающегося ожерелья на самого Ивана — обнять, прижать к себе. «Это лишнее, не нужно ни мне, ни ему», — оскалившись, думает он, — «От него просто все еще слишком сильно пахнет». — Спасибо… — едва слышно шепчет пленник, когда защелка тяжелого, массивного украшения, обвивающего всю шею, наконец раскрывается и оно отбрасывается в сторону. Лицо Кощея в ответ на короткую реплику искажается в неопределенном выражении раздражения, прикрывающего тонкий оттенок досады: «Неужели он не понимает, что благодарить тут не за что?!». Но он подавляет клубящуюся злость, что пытается поднять голову — это собственническое огорчение ни к чему, лишь инстинкт животной части, алчущей обладать парой целиком и полностью, заявить право и привязать к себе еще крепче. «Он действительно не хочет», — мелькает отстраненная мысль в Ивановой голове, пока он переводит взгляд с погнутого металла, который явно пытались-таки прокусить, на недовольное лицо мужчины, — «Считать меня своим омегой… Вот зачем это было…», — оторопело, все еще заторможенно думает он, потирая кожу, не запятнанную следом от глубоко вонзившихся клыков. — Я не… я не знаю, как так вышло, — так же тихо произносит Иван, вновь натягивая покрывало на расписанную засосами и укусами грудь. И собственные слова тут же кажутся ему нелепыми и бессмысленными, только подчеркивающими его жалкую неспособность удерживать в узде низменные желания. «Я вел себя как…как», — оледенев в стыде, думает Иван, до боли сжимая пальцы на скользкой ткани, тут и там испачканной следами подсохшего семени, — «Действительно как блядь, я сам пришел к нему и…» — Думаю, ты слишком сильно подавлял омегу в себе, и в момент течки это подавило тебя в ответ, — роняет мужчина, поджав губы, и эта заставляет юношу вздрогнуть всем телом. Он медленно поднимает глаза на Кощея, что, поднявшись с постели, набрасывает на плечи халат, поднимает с ковра упавшую с туалетного столика заколку. «Хах…вот как…», — Иван заторможено наблюдает за тем, как тот закалывает длинные, спутанные волосы на затылке. — Слуги приведут тебя в порядок и проводят к себе, — коротко бросает он, даже не кося взгляда на омегу в своей постели и направляясь к выходу из покоев. — К-кощей?!.. — но почти у самой двери его окликает хриплый, взволнованный голос. Подметив, что впервые за все время нахождения пленника в замке тот называет его по имени, Князь Тьмы оборачивается, едва заметно приподнимая бровь. — Сколько еще потребуется времени? — медленно произносит Иван, — Чтобы разорвать связь? Васильковые глаза смотрят на него с затравленной горечью, с отчаянной надеждой. Вот уж воистину омега, уповающий на своего альфу — только вот совсем не в общепринятом смысле. Он вжимает его в себя со спины, отлично подходит, чтобы скользить губами по оголенному плечу, зарываться носом в сбитые, сладко пахнущие кудри, дразняще ласкать грудь и живот. И он чувствует, что Ивану в его руках хорошо — тот хрипло поскуливает, комкая пальцами простынь на особенно глубоких толчках. И вид разморенного, уже не раз излившегося, истомившегося в удовлетворении омеги отзывается в Бессмертном удовлетворенным, низким рыком, с которым он сильнее смыкает руки на талии, прижимая пылающее тело еще ближе. Кожа к коже, чтобы и мельчайшего зазора не было. Иван в ответ запрокидывает голову назад и облизнув губы, ищет взгляд лиловых глаз. — Хочешь, чтобы я поцеловал тебя? — мягко усмехается Кощей, едва ощутимо прихватывая того клыками за челюсть. Омега в ответ улыбается и сам тянется вперед. И Кощей, подхватив юношеский подбородок, ловит это движение, касаясь в ответ, проскальзывая кончиком языка по алым губам, сплетаясь языками во влажном и горячем танце. Когда он размыкает поцелуй, Иван, едва заметно нахмурившись, прикусывает его губу, стремясь продолжить касание. — Мало? — ласково оскаливается Кощей, надавливая подушечкой пальца на влажную нижнюю губу приоткрытого в истоме рта. Подхватив ногу омеги под колено, он разворачивает его ближе, полубоком, и юноша с удовлетворенным, глубоким стоном укладывает ладони на его лицо, ласково поглаживая. Пальцы вплетаются в гладь темных волос, когти зарываются в кудри, они прижимаются друг к другу, вновь целуя — и не жадно и пожирающее, а медленно и степенно, пробуя каждый оттенок этого ощущения, что обволакивает их вместе с ароматом трав и пряностей. Такое острое чувство, давно забытое, толком, быть может, и не испробованное, пронзающие в самую глубину – нежность. Наконец оторвавшись от распухших алых губ, Кощей скользит языком до мочки уха, резко прокусывая — и этот контраст нежной ласки и легкой болезненности доводит Ивана до очередного пика, и меж их прижатых к друг другу животами становится горячо и влажно. — Есть много способов отвадить людей или нелюдей друг от друга — отвороты, наговоры, но все это едва ли действует на истинных, а если и действует, то создает лишь иллюзию, временный эффект, — тоном ровным и спокойным медленно начинает Бессмертный, всматриваясь в замершее в тревоге лицо пленника, — По-настоящему разорвать связь непросто –раньше, в исключительном случае это могли сделать волхвы Белобога в капище, но сам понимаешь, — и Иван невольно поеживается от оскала, на мгновение озарившего лицо Князя Тьмы, — Это не наш вариант. Есть обряд, и к нему нужно зелье с весьма редкими ингредиентами, а с учетом твоих…особенностей дело еще больше осложняется. Еще несколько месяцев, возможно, дольше. «Месяцев…», — сглотнув, Иван в ответ на неутешительную правду лишь молча кивает, отводя глаза в сторону. «Главное, чтобы это сработало», — мрачно размышляет Кощей, покидая покои, — «Иначе…остается крайний вариант, но обращаться к ней не хотелось бы, всегда выходит себе дороже». Иван, замирая среди мятого бархата и шелка, остается на кровати, уставившись в одну точку до тех пор, пока пришедшие мавки мягко не поднимают его на ноги, укутывают в покрывало и ведут в купель. Он идет послушно, молча, не сопротивляется и тому, как на спину льют теплую воду. Служанки омывают его тело бережно и мягко, не трут кожу, и так испещрённую засосами и укусами. Иван едва заметно дергает уголком губ — запах Бессмертного плотно осел на нем, но он уже знает, что простой водой этого не смыть, и понадобится значительное время, прежде чем он перестанет ощущать этот пряный феромон. «А даже когда я уйду отсюда… Я не буду хотеть его, но что будет со мной дальше? Это ведь…всегда так будет…я даже не могу принимать травы, черт ну почему! Почему все так…», — вздрогнув, он вновь чувствует прилив отчаяния, встающий в горле комком, — «И я не могу… Я был слишком самонадеян, я не могу это контролировать, как бы я не старался, я просто…не смог». Иван, обхватив колени, резко прикусывает ребро ладони, желая переключить внимание на боль внутреннюю. Неладное он почувствовал еще накануне вечером — тело стало горячее, пришел жар, а аппетит наоборот- пропал. «Может, просто хворь какая зимняя», — думает Иван, упрямо отгоняя от себя мысли о возможной причине происходящего, — «Ничего страшного, со мной все будет в порядке». Утро встречает его неотвратимостью нежеланной правды. «Черт!», — он резко садится в постели, ощущая как низ живота стягивает в болезненном спазме, а простыни испачканы текущей из него смазкой, — «Нет!» А дальше время растягивается в бесконечную пытку — с каждой минутой желание разгорается сильнее, и если в первый раз он и не знал, чего алчет и ищет, то теперь тело с удвоенной силой требовало своего, рисуя яркие картины былой близости с альфой. Он сдается спустя пару часов, закрывая глаза и быстро, стыдливо скользя по члену рукой, изливаясь почти сразу, стоит только воскресить в сознании ощущение клыков на своей коже. Но это не приносит облегчение, лишь распаляет еще больше. «Так жарко…боги, когда же это закончится?!» — юноша мечется по постели, чувствуя, как по спине скатывается испарина. Отвлечься не получается, он меряет шагами комнату, ощущая, что почти готов лезть на стенку в самом что ни на есть прямом смысле. Мавки приносят ему воду и еду, но ничего из этого не нужно — мучают жажда и голод совсем иного рода. «Он же знает…наверняка знает, что у меня течка, почему он не приходит…» — в какой-то момент думает он, вгрызаясь зубами в край подушки и ощущая как в груди тяжелеет, -«Стоп, что?! О чем я думаю вообще!!!» — и ощутив прилив бессильной ярости, Иван резко отвешивает себе болезненную оплеуху, которая частично отрезвляет, — «Он…он и не должен приходить, хорошо, что не приходит! Иначе опять…если он придет, я не смогу…и мы снова…». При мысли о когтистых руках, смыкающихся на бедрах, Иван глухо стонет, ощущая как член вздрагивает, а меж ног становится еще мокрее. «Мне…мне не нужно ничего этого, я …я перетерплю», — твердо приказывает он себе, ощущая, как по щекам катятся слезы — и перевозбуждения, не находящего выхода, и злости на собственное тело, и еще больше раздражающей, иррациональной злости на альфу, — «Все это желание, этот зуд…это не я…не я, я не хочу…мне не нужно…», — давя удушающий всхлип, он обхватывает руками подушку, — «Нужно…просто уснуть…во сне легче…». И уткнувшись лицом в подушку, он заставляет себя глубоко вдыхать и выдыхать, стремясь максимально абстрагироваться от ощущений в теле, и в конце концов действительно погружается в легкую дрему. Спустя пару часов Иван поднимается с кровати, вдыхая воздух — и разочарованно морщится. Здесь все еще нет того, кто давным-давно должен, нет, обязан был прийти. Поднявшись с постели, юноша потягивается, разминая онемевшее тело. Обведя мутным взглядом комнату, он натыкается на зеркало в углу комнаты. Нахмурившись, юноша подходит ближе, и сдернув покрывшееся пылью покрывало, разворачивает зеркало к себе. Он медленно оглядывает свое отражение сверху вниз — пусть и взлохмаченные, но блестящие на свету золотые кудри, что успели отрасти до ушей, ровная кожа, алые, пухлые губы, большие глаза с длинными ресницами, фигура невысокая, но ладная и подтянутая. Кому вообще взбрело в голову закрыть зеркало? Почему он решил, что это некрасиво? Довольно улыбнувшись своему отражению, омега косит взгляд на дверь — за ней служанки, но в целом, если попросить проводить его в купель и резко свернуть не в тот коридор… И у него чудесным образом получается — ноги сами несут в нужную сторону, он идет на запах своего альфы четким и размеренным шагом, ничуть не сомневаясь в том, что делает. И даже дверь в покои отворяется без всяких сложностей, но там его настигает разочарование. Комната пуста. Огорченно выдохнув, Иван проходится по помещению, вдыхая знакомый запах пряностей, что висит в воздухе тут и там. Подходит к кровати, желая зарыться в подушки, но принюхавшись, меняет свою траекторию. Оказавшись в гардеробной, омега скользит пальцами по веренице плащей, инкрустированных мехом и перьями, пока наконец не доходит до того, который, судя по всему, альфа носил совсем недавно. Улыбнувшись, он стягивает его на пол, а после сбрасывает свою одежду — она ощущается лишней, неприятно царапающей чувствительное тело, а все, что ему сейчас хочется — максимально укутаться в желанный аромат. Завернувшись в плащ и угнездившись на полу, омега зарывается носом в меховой ворот, глубоко вдыхая и постепенно погружаясь в успокаивающую дрему, призванную облегчить ожидание. Из унизительных воспоминаний его вырывает мягкое поглаживание по плечу — то мавка, протянув ему большую ткань, осторожно предлагает выбраться наконец из уже давно остывшей воды. Он со слабой улыбкой вымученной благодарности вытирает покрытое мурашками тело, равнодушно облачается в предложенную одежду, даже позволяет расчесать мокрые волосы. Мавки провожают пленника до его покоев, и кивком указав на поднос с едой, стоящий на столе, удаляются. Оставшись наедине с собой, Иван, придавленный тяжестью в груди, опускается на край кровати, пряча лицо в ладонях. Проведя в таком положении несколько мучительных минут, он резко поднимается с места, подходя к подушке и забираясь ладонью под наволочку. «Ну где же!», — он ощупывает пальцами мягкую поверхность, ища маленькую, неприметную вещицу, что легко скрыть от чужих глаз, — «Неужели потерял…». — Это была нечестная победа, — нахмурившись, протягивает Иван — И закатывать такой большой пир в ее честь… Неправильно, что ли! — Почему нечестная? — уточняет Серый, сидящий рядом и не гнушающейся угоститься пышной кулебякой с дичью. — Наши послы на самом деле были там шпионами, мы обещали мир, а вонзили нож в спину, — мрачно произносит царевич, щелкая пальцами по позолоченному кубку, — Воспользовались их слабостью, отобрали последнее…чтобы приумножить и так не малое свое. — Нет плохих и хороший путей, — его размышление прерывает раздавшаяся за спиной хриплая усмешка, — Ты либо получаешь, то, что хочешь, либо нет. А те, кто этого не понимают…заканчивают так, — и сухая, покрытая морщинами ладонь с легким пренебрежением делает взмах к поверженному вражескому щиту, что перевернутым прибит над столом с яствами. На эту реплику Иван уже ничего не возражает — лишь отпускает положенный отцу и царю в одном лице глубокий поклон, все равно оставаясь мысленно при собственном мнении. «Фух…вот оно!», — с облегчением думает Иван, выуживая-таки из наволочки необходимое. А ты не горячись, молодец… Подумай хорошо, дело большое, я не тороплю. Надумаешь — сожги ее в огне и я узнаю… в голове сразу всплывает вкрадчивый, обволакивающий голос ведьмы. Поднявшись с постели, юноша подходит к разожжённому камину. «Мама бы мной не гордилась», — с горько усмешкой думает он, прокручивая меж пальцев небольшую косточку не то птицы, не то зверя — «Совсем бы не гордилась». Выдохнув, он протягивает руку вперед, разжимая пальцы. Кость медленно опускается к языкам пламени и спустя пару мгновений сгорает, коротко вспыхнув зеленым огоньком. — Я согласен…на твою сделку, — тихо произносит Иван, ощущая, как в груди поднимается тревога и волнение. В ответ на эту едва слышную фразу в комнате с закрытыми окнами поднимается ветер, что задувает и пламя камина, и огонь свечей, погружая пленника в темноту.