Проклиная Версаль

Моим последним отчетливым воспоминанием было то, как я медленно продвигалась вдоль стен заброшенной церкви. Сухой шершавый камень под ладонью казался теплым, желтый свет мелькал в окнах: старое здание словно дышало – как живой организм, пробудившийся от векового сна... И это существо, голодное и жадное до каждого вдоха, готово было проглотить меня, не оставив и следа. Затем мир померк, и в следующее мгновение я обнаружила себя в незнакомом месте. Вокруг горели свечи, много свечей. Они простирались так далеко, насколько хватало глаз, и чем дольше я смотрела на них, тем выше, казалось, вздымалось пламя. Тем быстрее оно набирало силу, крепло и как будто превращалось в огромный костер. Окружающие звуки слились в сплошной гул. У меня кружилась голова: я не чувствовала опоры и не понимала, где пол, а где потолок. Сижу я или лежу. Похоже, я постоянно теряла сознание, и всякий раз мне мерещилось падение. Наконец я начала приходить в себя: зрение постепенно прояснялось, а образы и тени принимали различимые очертания. Я сидела на полу, прислонившись к чему-то твердому и холодному, а впереди из темноты выступали ряды пустых скамеек. Попытка подняться не увенчалась успехом: мои руки были крепко связаны за спиной, и веревка лишь натянулась, больно впиваясь в запястья. – Deus et dei domino inferno… От каменных сводов гулким эхом отражался мужской голос – монотонный, почти загробный. Он повторял одну и ту же фразу протяжно, подобно молебному пению – вот только его слова не несли в себе умиротворения. Наоборот, меня вдруг окутал беспредельный, всепоглощающий страх: липкий, скребущий, он прошелся вниз по позвоночнику и скрутился тугим узлом где-то в животе. – Deus et dei domino inferno… Чувствуя, как начинаю дрожать, я стала озираться по сторонам. За моей спиной вверх тянулась одна из опорных колонн. Справа вдалеке виднелся выход. Поворачивая голову влево, я уже подспудно догадывалась, что там увижу: массивный алтарь подобно острову возвышался над морем людских тел, слегка раскачивавшихся в едином ритме. Их черные одеяния напоминали рясы священнослужителей, но лица невозможно было разглядеть за глубокими капюшонами. И лишь один человек не прятался: высокого роста, но сгорбленный мужчина примерно возраста Гуго склонился прямо над алтарем, а из большой чаши, крепко зажатой в его узловатых пальцах, тонкой тягучей струйкой стекала темная жидкость. Рот незнакомца двигался: – Deus et dei domino inferno… Глядя на это страшное безумие, разворачивающееся прямо у меня глазах, я окончательно осознала весь ужас своего положения. Я была там, куда так стремилась: на черной мессе мадам де Монтеспан. Только вот оказалась я не ловким охотником, а незадачливой жертвой, пойманной, обездвиженной и без единого шанса на побег. Плотно затянутый корсет сковывал движения и не позволял подняться со связанными руками. Я еще раз попыталась освободиться, посильнее разведя кисти в стороны, но веревка не поддавалась. Меня охватила настоящая паника: в череде моих ошибок эта могла оказаться самой большой и по-настоящему фатальной. Глаза горбуна вдруг взметнулись вверх, и наши взгляды встретились. Тонкие губы растянулись в глумливой улыбке, обнажая ряд неровных зубов. – Похоже, Ваша гостья наконец присоединилась к нам, мадам. С этими словами он перевернул чашу, стряхивая последние капли, и тут же две бледные тонкие руки взметнулись над алтарем, змееподобно изгибаясь и резко отталкиваясь от его поверхности вверх. Мгновение – и среди теней и нитей свечного дыма появилась она, бледная и зловеще прекрасная. Франсуаза-Атенаис была обнажена, и алая кровь изящными тонкими лентами струилась по ее груди, по бедрам – вниз, вниз, вниз… Опираясь на алтарь, она ловко соскользнула на ноги и, совершенно не смущаясь своей наготы, сделала несколько шагов ко мне. Ее взгляд был тяжелый и словно хмельной, но говорила она уверенно и твердо. – Ну, здравствуйте, Рене, – она нарочито театрально изобразила разочарование, глубоко вздыхая и досадливо цокая языком. – А ведь я Вас предупреждала. Кто-то из участников ритуала подошел ближе, чтобы набросить ей на плечи накидку, и она с величественным видом запахнула на груди темную струящуюся ткань. – Мадам, просто позвольте мне уйти, – я изо всех сил старалась унять дрожь в голосе. – Никому не обязательно знать, что здесь происходило. – И я должна Вам поверить? То, что Вы сейчас здесь, уже говорит о многом. Откуда Вы вообще прознали о сегодняшней службе? Подкупили мою служанку? Или это все негодница Бонна виновата? – ее карие глаза метали молнии. – Впрочем, неважно. Для Вас уже неважно. – Что?! Франсуаза-Атенаис! – я дернулась в попытке встать и едва не повалилась на бок. Маркиза лишь развела руками, глядя на мои потуги. – Видите ли, Рене, я просто очень ревностно отношусь к тому, что, как я считаю, причитается мне. И если мое счастье должно быть написано кровью, то так тому и быть. Полагаю, как женщина Вы меня понимаете. Что я точно понимала – так это ее готовность убить меня, если потребуется. И пусть она ни разу не сказала об этом напрямую, ее намерения, ее фанатичная решимость добиться желаемого любой ценой были очевидны. В моей голове в этот момент билась единственная мысль: “Только бы выжить, только бы выжить…” – Назовите свою цену! – в отчаянии крикнула я. – Увы, то, что хочу я, Вы мне обеспечить не можете, – она развернулась и направилась обратно к алтарю. – Отец Гибур, продолжайте. Мое горло свело от ужаса, и я оцепенела, не в силах вымолвить ни звука. Накидка соскользнула на пол, и Франсуаза-Атенаис снова легла на алтарь. На этот раз она выгнулась так, что мне было ее прекрасно видно: как вздымается пышная грудь, как алеют кровавые потеки на белоснежной коже, как длинные волосы рассыпаются вокруг головы черным нимбом. Кто-то зажег еще больше свечей, и воздух наполнился едким зловонием. Тот самый аббат Гибур, о котором предупреждал меня Жак-Бенинь, склонился над обнаженным и окровавленным телом маркизы в подобии молитвы. – Астарот, князь тьмы, ты принял в жертву невинную душу, а взамен я прошу содействовать желаниям и намерениям этой особы, – с омерзительным благоговением произнес он. Он совершал над ней пассы руками, даже отдаленно не похожие на часть католической литургии, гримасничал и бормотал еще какие-то невнятные слова. Вскоре ему уже вторил голос Франсуазы-Атенаис, торжественно оглашавшей свою волю: – Хочу, чтобы при дворе мне воздавали почести, чтобы никто не смел отказывать мне, – она почти кричала, но делала это с придыханием и странным восторгом. – Я прошу любви Короля, и что­бы она не кончалась. Пусть Королева будет бесплодна, пусть Король покинет ее постель и стол ради меня. Пусть я получу от него все, что захочу! – Да будет так. Стоило ей замолчать, как аббат приклонил свои колени, но коснулся губами не алтаря, а подрагивающего в свете сотен свечей обнаженного тела маркизы. Раздался приглушенный дрожащий вздох – и все стихло. Было слышно даже, как трещат фитили свечей. Время остановилось. – Сделайте, что до́лжно, – ее слова пронзили тишину, подобно выстрелу, и тут же все вокруг пришло в движение. Люди в мантиях расступились. Гибур тяжело встал и, прихрамывая на одну ногу, направился ко мне. В его пальцах сверкнуло лезвие. От моего собственного крика виски пронзила боль. Я судорожно засучила по полу ногами, тщетно пытаясь отползти подальше, пока кто-то не обхватил меня сзади за шею, крепко зажимая рот рукой. Настоящий животный страх смерти овладел мной, заставляя продолжать бессмысленные попытки вырваться. Я извивалась всем телом, рвалась прочь, в то время как крупная несуразная тень аббата подбиралась все ближе и ближе. – Атенаис? – вдруг раздалось в стороне, а потом еще раз – громче. – Атенаис, что все это значит? Я дернулась и смогла повернуть голову настолько, чтобы увидеть Луи де Рогана, замершего в самом центре зала, среди деревянных скамеек, с совершенно ошеломленным выражением лица. Никто не заметил, как и когда он вошел. Остановившийся на полпути ко мне Гибур обернулся на маркизу: та уже успела вскочить на ноги и теперь торопливо куталась в свою накидку. – Это еще кто, мадам? Я же просил Вас соблюдать секретность! – рассерженно выкрикнул он, переведя взгляд на Лу и злобно оскалившись. – Если так пойдет и дальше, скоро здесь будет весь Париж! Лу заметно сглотнул. Его правая рука нырнула куда-то под полу камзола, и в следующую секунду великий ловчий уже направлял на аббата свой мушкет. По толпе пронесся испуганный вздох, а я непроизвольно сжалась, подтягивая колени к груди. Не сводя глаз с человека перед собой, он вновь обратился к мадам де Монтеспан: – Невинная жертва, Атенаис? Убийство? Как далеко Вы готовы были зайти? Неужели все это тоже ради того, чтобы обеспечить наше с Вами будущее? Или это что-то другое? – Лу, не глупите… – маркиза явно надеялась образумить его. Она медленно ступала к де Рогану, осторожно лавируя между скамеек и демонстрируя поднятые вверх ладони. – Я должен был давно понять, что это не просто так, – поворачиваясь к ней, он невесело рассмеялся, и его смех в этих мрачных стенах прозвучал как-то особенно жутко. – Вы на самом деле любите Короля, не так ли? А меня Вы просто использовали! Мне хотелось закричать, что она не любит никого – ни его, ни Короля, но я благоразумно промолчала. Тем временем хватка на моей шее ослабла. Исчезла и рука, зажимавшая рот: мой обидчик, воспользовавшись удобным моментом, отступил, скрываясь в тени нефа за колоннами, и я едва не упала назад, лишившись опоры. Боковым зрением я заметила, что Гибур тоже начал постепенно пятиться прочь: участники мессы спешили покинуть церковь, пока внимание Лу было приковано к Франсуазе-Атенаис. Некоторые, впрочем, по-прежнему оставались рядом с ней, боясь пошевелиться перед лицом взволнованного, размахивающего мушкетом мужчины. Часть свечей догорела, и церковь все больше погружалась во мрак. В оставшемся свете, слабом и неровном, лицо великого ловчего приобрело почти демоническое выражение: досада и горечь в нем сменились злостью, черты лица ожесточились, а рыжие волосы стали казаться красными, словно кровь. – Лу, послушайте, никто никого не использовал. У нас был уговор… – Франсуаза-Атенаис сделала еще несколько шагов и остановилась напротив него. – Уговор? Уговор?! – воскликнул он, срываясь на крик. – Да Вы выставили меня посмешищем! И продолжаете это делать! Его мушкет теперь был направлен прямо на маркизу, и на мгновение мне показалось, что он непременно выстрелит. Я никогда прежде не видела его таким и невольно вздрогнула: настолько разительным было преображение из смотрящего с обожанием манерного щеголя в грозного и непредсказуемого негодяя. Напряжение, казалось, достигло высшей точки, когда, вопреки всему, Лу вдруг опустил руку, скривился будто от боли и прошептал: – Убирайтесь… Франсуаза-Атенаис не медлила ни секунды: развернувшись и подхватив полы накидки, она устремилась прочь; ее зловещая свита тотчас последовала за ней. Лу не сдвинулся с места, не проводил их глазами, а лишь стоял, молча глядя в пол, и его руки безвольно свисали вдоль туловища. Когда звонкое шлепанье ее босых ног о камень наконец затихло и церковь опустела, мужчина поднял взгляд на меня. – Александр ведь не имеет к этому никакого отношения, верно, мадемуазель де Ноай? – спросил он с усталостью в голосе. – Вы сами это устроили. Но зачем? Ведь я ничем не мешал Вам, а Вы ничем не мешали мне. – Вы помогли похитить Дофина. Повисла пауза, во время которой он очень внимательно разглядывал меня, словно решая, представляю я для него угрозу или нет. – Вы не ответили на мой вопрос. Зачем я понадобился Вам здесь? – он широким жестом обвел алтарь и ряды свечей на полу. Мушкет в его руке заметно подрагивал. – Чтобы Вы сами убедились, что Франсуаза-Атенаис предана лишь своим интересам, – я старалась как можно тщательнее подбирать каждое слово, не уставая напоминая себе, что он опасен. – Вам нужно прекратить покрывать ее, Лу! О Вашем предательстве известно, но Вы все еще можете избежать казни! Это ведь была ее идея, не так ли? Ее и Генриетты? Вы лишь помогали… Он быстро замотал головой из стороны в сторону, показывая тем самым, что не желает меня больше слушать. – Чего Вы ожидаете после таких слов? Вы же… Вы же не оставляете мне выбора… – в его голосе, в положении тела, в жестах – во всем чувствовалась крайняя нервозность. Стараясь не показывать страха, я торопливо продолжила: – Прошу, послушайте меня! Она ведь теперь уверена, что Вы выдадите ее из чувства мести, и постарается опередить Вас. Сделать это первой. У нее наверняка и доказательства есть. Это Ваш шанс. Я – Ваш шанс! Рука, сжимающая мушкет, уже заметно тряслась. Он нависал надо мной, сверкая лихорадочно горящими глазами. – Если бы Вы только знали, мадемуазель… Если я сдамся, то уже точно не получу эти деньги. Они нужны мне. Я сейчас в худшем финансовом положении, чем когда-либо в жизни… – За похищение Дофина Вам обещали деньги? – Да, достаточно, чтобы выбраться из долговой ямы. Чтобы дамы вроде нее… И вроде Вас… – теперь Лу смотрел как будто сквозь меня, а на его лице застыло мечтательное выражение. Он выглядел почти безумно, и этим безумцем, вопреки моим ожиданиям, двигала не любовь... или не только любовь. Им двигали деньги и желание преуспеть, и он не планировал уступать. "А что двигало мной? Что двигало мной?.." – Брось оружие, Лу, – раздался низкий глубокий голос. Я резко дернула голову вправо: на фоне высокой арочной двери в окружении еще четырех мушкетеров стоял Жюль. Их мушкеты были направлены на великого ловчего. Мое сердце взволнованно забилось: "Неужели я спасена?" Лу встрепенулся, тут же разворачиваясь к старому приятелю. Медленно наклонившись и опустив мушкет на пол, он попытался выдавить из себя подобие улыбки. – Жюль, мой друг… – заискивающе протянул он. – Боюсь, я тебе больше не друг. Все кончено, Лу. Мы слышали достаточно... Его уже окружали мушкетеры, когда я вдруг почувствовала движение сзади, и кто-то грубо схватил мои связанные руки. Холод металла чередовался с натяжением веревки, пока лезвие проникало в петли узлов. Я смиренно ждала, мысленно считая секунды. Едва остатки пут упали на пол, меня рывком подняли на ноги. Я ожидала увидеть перед собой одного из гвардейцев, и мое сердце чуть не выскочило из груди, когда моим спасителем оказался... Александр. Выражение его лица было непривычно мрачным. Не говоря ни слова, он вцепился мне в плечи, и пристальный взгляд, нигде не задерживаясь, быстро скользнул сверху вниз. Затем он взял меня за подбородок, резко развернул мою голову вправо, потом влево, будто проверяя, не ранена ли я. Лишенные обычной бережной заботы, его прикосновения причиняли мне боль, и я невольно зашипела, стискивая зубы. Александр отпустил меня. Я замерла, ожидая, что он что-нибудь скажет или заключит меня наконец в объятья... но этого не произошло. Он даже не смотрел мне в глаза, и меня вдруг замутило от предчувствия неизбежной беды. "Пусть скажет хоть что-нибудь! Пусть накричит на меня! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..." Стоило мне протянуть к нему дрожащую от волнения руку, как он внезапно перехватил ее и молча потащил меня к выходу. Он шел так быстро, точно за нами гнались, и я еле поспевала, спотыкаясь и путаясь ногами в подоле. Впервые его ладонь была такой холодной и влажной, почти ледяной, словно принадлежала мертвецу. – Александр, прошу, остановитесь, – взмолилась я, но он, казалось, не слышал. "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..." Мы вышли из церкви, где Жюль уже производил арест Лу, почти бегом пересекли улицу и поравнялись с одной из стоявших у обочины карет. Сидевший на козлах кучер нарочито смотрел куда-то в сторону. Отпустив мою руку, Александр резко распахнул дверь и, по-прежнему избегая моего взгляда, кивком головы приказал мне входить. – Александр? – прошептала я, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног. Как черная зияющая пустота разрастается внутри, сжимая легкие и не давая дышать. Он наконец посмотрел прямо на меня, и на его лице была написана абсолютная, всепоглощающая холодная ярость. Я в ужасе отшатнулась. – Садитесь в карету, – процедил он сквозь зубы. – Немедленно. Дрожа всем телом, на подкашивающихся ногах я забралась внутрь. Дверь за мной тут же захлопнулась, и я осталась одна.

~ * ~ * ~

Во дворец я возвращалась в полном одиночестве, и несколько часов пути показались мне вечностью. Забившись в самый угол кареты, я гладила свои саднящие, стертые от веревок запястья, попусту надеясь, что физическая боль хоть немного заглушит тот кошмар, что творился у меня в душе. Еще никогда я не видела Александра таким. Он смотрел на меня почти с ненавистью, словно мы были врагами. Словно я совершила нечто настолько ужасное и непоправимое, что оно оказалось способно убить в нем все прочие чувства ко мне. Хуже всего было то, что часть меня знала: это заслуженно. Потому что не должна была действовать у него за спиной. Потому что не должна была пользоваться информацией, которую он мне доверил. Чувство вины обвило грудную клетку, крепко сдавливая меня в своих тисках: “Что двигало мной в тот момент? Что двигало мной?..” Слишком свежи еще были воспоминания о нашем утре: его прикосновения, его запах и этот невозможный взгляд – полный сладостного томления и такой болезненной искренности, будто именно тогда он наконец целиком и полностью сдался на мою милость. Помнить об этом и видеть произошедшую перемену было невыносимо. Александр предстал передо мной другим человеком. Даже не тем, кто со снисходительной ухмылкой угрожал за неповиновение раскрыть все мои тайны. Не тем, кто в странном приступе раздражения отчитывал меня после парада в саду. И уж тем более не тем, кто с плохо скрываемым сожалением доказывал, что наши отношения недопустимы. Что-то похожее я видела лишь однажды – в ночь, когда похитили Дофина: взгляд, металлический и острый, как лезвие ножа. Только теперь он предназначался мне. В отчаянии запустив руки в то, что осталось от моей прически, я потянула волосы на себя и тихо заскулила от боли. Пальцы почти сразу ощутили что-то мягкое и липкое, и я поднесла их ближе к глазам: кровь. Прямо на макушке была небольшая ссадина: должно быть, меня оглушили ударом по голове. От жалости к себе еще сильнее захотелось плакать, и я из последних сил сдерживала рыдания, не желая, чтобы меня услышали. Когда карета наконец остановилась, некоторое время ничего не происходило. Я слышала отдаленные голоса, ржание лошадей и стук колес по брусчатке, но не осмеливалась выглянуть наружу. Вдруг скрипнули козлы, и последовал звук удаляющихся шагов – это кучер ушел. Через минуту дверь резко распахнулась. – Выходите. На площади перед дворцом мы остались одни. Александр держался поодаль и намеренно смотрел в другую сторону, тем самым давая понять, что ни в какое общение со мной вступать не намерен. Я робко шагнула к нему, сцепив руки перед собой словно в мольбе. – Александр, пожалуйста, позвольте мне сказать… – Отправляйтесь в свои покои, мадемуазель де Ноай. Нам не о чем говорить, – его голос был тверд и холоден. – Дайте же мне объяснить… "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..." – Ваши объяснения не требуются, – четко, выделяя каждое слово, отчеканил он. – Неужели Вам все равно? – меня начала колотить крупная дрожь. – Вы же… Я видела цветы… – А, так Вы их получили, – Александр вдруг резко повернул ко мне голову. – До или после того, как решили меня предать? – Не говорите так! – Отчего же? Это слово Вам не по душе? Предательство, – насмешливо протянул он, скрещивая руки на груди. – А что Вы, по-вашему, сделали? Обманули доверие? Принесли меня в жертву своим интересам? Пренебрегли? Что Вам больше нравится? Прошу, мадемуазель, выбирайте на свой вкус. Мне хотелось схватить его и встряхнуть как следует: привести в чувство, заставить замолчать. И вместе с тем чувство вины захлестнуло меня с новой силой, потому что в его глазах я внезапно прочла совершенно невыносимую, чистую, нескрываемую боль. – Чего Вы надеялись добиться? – тем временем продолжал он. – Ну давайте, поделитесь своим блестящим планом. – Я думала, что если Лу поймет, что Франсуаза-Атенаис его использовала, то перестанет ее покрывать. И тогда удастся схватить их обоих… – И как, удалось? – он вопросительно вскинул бровь. – Лу допросят, и тогда… – мой голос сорвался на шепот. – И тогда что? В разговоре, который застали мы с Жюлем, он не назвал ее имя ни разу. Ни разу! Вам повезло, что он просто не сбежал следом, пустив Вам пулю в лоб, – я видела, что его начинает потряхивать от нервного напряжения и что он изо всех сил пытается это скрыть. – И рискнуть безопасностью Королевской семьи? Ради чего? Чтобы обойти меня? Улучшить свое положение? Все Ваши попытки сблизиться со мной тоже были для этого? – Я бы никогда… – к моим глазам подступили слезы. – О, прекратите, – Александр грубо перебил меня. – Это была довольно топорная попытка. Но даже забавно, что Вы осмелились. Не в силах больше произнести ни слова, я лишь беспомощно ловила ртом воздух. Легкие горели от боли, и мне казалось, что я тону. – Вы заставите меня уехать? – прошептала я, когда наконец смогла говорить. – Вы так и не поняли… – он покачал головой и невесело усмехнулся. – Ничего я Вам не сделаю. Все отношения между нами окончены – профессиональные… и любые другие. Но Вы все еще состоите в свите Марии Терезии – так, может быть, стоит начать выполнять свои прямые обязанности? Это-то Вам можно доверить? – с этими словами он обогнул меня и пошел прочь. Резко развернувшись на каблуках и едва не потеряв равновесие, я рассерженно бросила ему вслед: – Раз я ни на что не гожусь, так и не следовало Вам меня сюда привозить! – Возможно, и правда не следовало, – он даже не обернулся, но его плечи как будто поникли. Истошный крик бился у меня в груди: рвался наружу, подобно обезумевшей птице, попавшей в силки, да так и сгинул на взлете. Ноги дрогнули, ослабли, и мое тело медленно осело вниз. Платье распласталось вокруг как огромный увядший цветок. Я смотрела на его удаляющуюся спину, и по щекам сами собой потекли слезы.