~ * ~ * ~
Самым большим моим порывом было броситься за ней. Обнять, извиниться за свое длительное отсутствие и за вынужденную секретность. Но я не мог сдвинуться с места, и когда звенящее эхо от удара двери наконец затихло, я уже сидел на ее постели, закрыв лицо руками. Все вокруг пахло Рене: свежий, чистый, травяной запах лаванды и терпкий, чуть сладковатый – бергамота. Этот аромат словно заполнил собой все вокруг, как и она сама заполнила мою жизнь. Все началось со взаимных колкостей и ее остроумных ответов. С ее решительного отказа испытывать ко мне страх. С ее безукоризненного послушания, но всегда… всегда с непокорностью во взгляде. Вся ее корреспонденция проходила через меня, и когда я читал ее письма отцу, полные секретов и искренних признаний, я узнавал ее чуть больше. “Я полагал, что Вы знаете, каково это – нуждаться”, – скажу я ей позже в саду. Это означало: “Я полагал, что мы похожи. Что мы оба здесь чужаки”. Я был самонадеян и глуп, когда думал, что главное – отсутствие интереса с ее стороны, а с остальным я справлюсь, разберусь. Моя служба Королю обычно не оставляла времени на романтические увлечения, и внезапное чувство к Рене должно было остаться тем, чем оно поначалу и казалось – мимолетной страстью. Бестолковыми фантазиями. Cимптомом моего затянувшегося одиночества. Но чувство росло: росло вопреки ее словам, вопреки разнице в положении, в происхождении, в опыте – пока не превратилось в нежную привязанность и совершенно необъяснимую страстную одержимость ею. Сначала я думал, что редкость наших встреч в эти зимние месяцы вне Версаля даст мне возможность подавить мои пагубные желания. Но это лишь сделало каждую встречу особенной. Потом я решил, что если возьму на себя еще больше забот и обязанностей, у меня просто не останется сил тосковать по ней – и вновь я оказался не прав. Одно хорошее последствие у моего решения все же было: такое невероятное усердие окончательно укрепило Короля в намерении назначить меня губернатором. Это безусловно выдающееся достижение, но и тут меня волновало лишь одно. Маленький огонек надежды внутри: “А что, если теперь этого будет достаточно?” Я откинулся назад, падая на ее кровать и в отчаянном жесте запуская пальцы в волосы. “Рене расчетлива и умна – зачем ей я? Да, она, конечно, могла бы воспользоваться мной для своего возвышения… И самое страшное, что я бы ей это позволил. Но не открыто – только не открыто. Ей ни к чему испорченная репутация, не говоря уже о потенциальном мезальянсе”. Потеряв всякую веру в свою способность избавиться от наваждения, которым стала моя протеже, я начал эту “игру”: я приближался настолько, чтобы удовлетворить свою потребность в ней, и отдалялся так далеко, чтобы не быть пойманным. Она могла догадываться, но мои действия никогда не давали ей точного ответа. Когда я поправлял шнуровку на ее платье – это были прикосновения мужчины или умелые, профессиональные движения камердинера? Когда я склонялся над ней так близко, что мое дыхание ласкало ее шею, – хотел я почувствовать ее запах или просто пытался расслышать ее слова? “Иногда мне кажется, что лучше бы мне уже проиграть – только не мучить ни себя, ни ее”. Наш поцелуй в тайном проходе должен был ознаменовать мое поражение, но… “Это ничего не значит, Александр. Не более чем естественная реакция двух людей, находящихся в тесном пространстве,” – сказала она тогда, и “игра” продолжилась. Мне внезапно стало трудно дышать: кружевной воротник безжалостно впивался в шею. Я чуть оттянул проклятую “удавку” в сторону, встал с кровати и принялся медленно шагать по комнате. Мне было совестно оставлять ее вчера одну, но я должен был отдалиться, и события последних дней давали такую возможность. “Я же не избегал ее злонамеренно, просто так… сложилось”. Пока я разрывался между Бастилией, Королем и Советом, умная и способная, она со всем справилась, все сделала верно. То, что выяснила Рене, подтверждало мои догадки. Если Мария Терезия боялась призраков, об этом должен был знать кто-то из фрейлин и служанок. Служанки болтливы: пересказывая друг другу эти истории, они легко могли подать злоумышленникам идею. Само по себе похищение Дофина – уже инструмент политического давления. Но если еще и Королеву признают сумасшедшей, Людовик может расторгнуть брак. Тогда хрупкому миру с Испанией конец, а воевать на два фронта – безумие. Французской короне пришлось бы уступить Голландию англичанам. Оставалось выяснить, кому при дворе это выгодно и нет ли здесь вторичных целей. Мишель, секретарь по военным делам, ратует за войну с Испанией. Но едва ли он захотел бы вступать в нее на таких невыгодных условиях. Гуго и вовсе потратил слишком много сил на переговоры о браке между Королем и Марией Терезией, чтобы теперь пытаться избавиться от нее. Меня также весьма беспокоило то, как легко заговорщикам удалось обойти охрану из королевских гвардейцев, мушкетеров и самого Жюля. Вызывало вопросы и подозрительное поведение его сестры, Гортензии, о чем также поведала мне Рене. “Могла ли она быть той самой женщиной в черном?” – поразмыслив, я решил, что начать мне следует именно с нее. Остановившись, я посмотрел на дверь: “Что это еще за история с исповедью? Рене, конечно, католичка, но с каких пор она стала такой набожной?” Дверь вдруг отворилась, и на пороге показалась служанка. Увидев меня, она стушевалась и поспешно присела в неловком реверансе. – Месье Бонтан! – Розетт, – короткий кивок в знак приветствия. – Я искал мадемуазель де Ноай. – Мадмуазель собиралась в часовню, месье, – она попыталась спрятать что-то, подоткнув за пояс передника, но я ее опередил. – Давайте сюда письмо, Розетт. Я видел, что она колеблется, но в итоге ей пришлось уступить, хоть и с явной неохотой. – Это… Это от госпожи де Понс Эдикур, месье. Для мадмуазели. “Вот как”, – я почувствовал уже знакомую ревность, которую каждый раз пробуждало во мне упоминание Бонны. – Спасибо, Розетт. Я передам. Вы свободны. Служанка ушла, а я развернул письмо, ожидая увидеть там все что угодно, но не это. “Тайный поклонник? Да это просто смешно”. Мой взгляд скользил дальше по строчкам, как вдруг… Я точно знал, куда отправлюсь теперь. Аккуратно сложив письмо и убрав его в карман, я еще раз окинул взглядом покои Рене, вдохнул полные легкие лаванды и покинул комнату.~ * ~ * ~
На улице начинал моросить дождь, и тусклого утреннего света не хватало даже на такую маленькую часовню. Силуэт Жака-Бениня был едва различим сквозь решетку исповедальни. В воздухе привычно пахло ладаном, но ни бархатцев, ни амбры я не почувствовала. “Что ж, это еще ничего не значит”. Жак-Бенинь как обычно начал исповедь с чтения молитвы крестного знамения. Я с видом истинной христианки смиренно повторяла за ним. – …во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь, – закончил он. – Говорите, дитя. Низкая потертая скамья впивалась в колени, и я неловко переминалась, перенося вес с одной ноги на другую. – Ваше Преосвященство, я давно не исповедовалась. Позволите мне облегчить душу? – Если исповедуем мы грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит их нам и очистит нас от всякой неправды. – Аминь, – шепотом откликнулась я и тут же продолжила уже чуть громче, но так, чтобы меня слышал только он. – Мне кажется, я страдаю от страстной любознательности: я подглядываю и подслушиваю, собираю чужие грехи и тайны. – Иные богословы говорят, что любопытство – есть смертный грех. Ведь именно любопытство заставило Еву согрешить. – Вы, как всегда, правы, Ваше Преосвященство. Но что, если я использую свои знания во благо? Может ли хорошее намерение смыть грех с души? Он несколько секунд размышлял над моим вопросом, прежде чем ответить: – Я так не думаю. Даже если цель благая, дорога греха всегда уводит нас от спасения. – Что ж… Позвольте я приведу пример? Как-то раз я узнала, что одного проповедника попросили очернить фаворитку Короля. Он клеймил ее на каждом празднестве, на каждой мессе… даже во время молитвы перед королевским ужином. Он продолжал до тех пор, пока Королю не пришлось отлучить ее от двора. Она была хорошим человеком, хоть и выбрала жизнь любовницы, и едва ли заслужила того презрения, которое на нее обрушилось. Обличить такого священника – это грех? Или благодетель? Надо отдать ему должное: Жак-Бенинь если и был ошеломлен моим неожиданным рассказом, то не подал виду. – Вы спешите судить священника, но не допускаете мысли, что он заботился о благочестии Короля? Да и в чем можно его уличить? В том, что он выполнял работу, возложенную на него Богом? – О, боюсь, что эту работу возложил на него не Господь, а ныне изгнанная английская принцесса. Как думаете, что скажет Король, узнав, что проповедник связался с англичанами? Особенно теперь, когда похитили его наследника? Вновь тишина, а потом неуверенное: – У Вас нет доказательств. – Доказательств достаточно: я знаю, кто просил, в какой церкви служит проситель, кто его надоумил и кто еще был в курсе. Есть свидетели. Если потребуется, их всех допросят. Жак-Бенинь молчал. Мой голос мог звучать уверенно, но мое бедное сердце было готово вырваться из груди. Чтобы успокоиться, я считала про себя его удары. Примерно на двадцатом он наконец заговорил: – Что Вам нужно? – Ваше слово, что Вы не связаны с похищением Дофина. И сведения – все, что Вам может быть известно. В конце концов, Вам исповедуется не один десяток придворных. – Меня не было во дворце в день похищения, – он перешел на шепот. – Где же Вы были? Он вновь замолчал – видимо колебался, стоит ли мне говорить. – Луиза де Лавальер действительно особа добросердечная, крайне набожная – она исправно посещала исповедь… – я не понимала, почему он рассказывает мне это, но терпеливо слушала. – Вы можете относиться ко мне как угодно, мадемуазель де Ноай, но если бы я не был искренне уверен в пагубном влиянии фавориток на душу нашего Короля, я бы никогда не согласился на это. По тем же причинам я недавно обратил внимание и на маркизу де Монтеспан… – Потому что ее прочат в новые фаворитки? – Да, и потому что вокруг ее персоны ходят скверные слухи. Я усмехнулась: – Не Вы ли только что сказали мне, что любопытство – грех? – Грех, в котором я готов каяться. Но я не мог оставить эти слухи без внимания. Слухи о ведьмах, черных мессах и невинно убиенных младенцах. То и дело в этих историях всплывают слова о знатной даме, готовой расстаться с любыми деньгами и совершить любое злодеяние, только бы заполучить любовь Короля. По описанию она походит на мадам де Монтеспан. – Как это связано с похищением Дофина? – Кто знает, на что еще готова такая женщина? Какие дьявольские планы могли зародиться в ее голове? – Так что же, в тот вечер Вы устроили охоту на ведьм? За моей спиной уже слышался недовольный ропот толпы: моя “исповедь” слишком затянулась. Жак-Бенинь склонился еще ближе к решетке и заговорил быстрым шепотом: – После обеда я отправился в Сен-Дени́. Говорят, именно там в заброшенной церкви Сен-Марсель некто аббат Гибур проводит черные мессы. От Версаля это всего несколько часов верхом, но на полпути лошадь начала хромать – пришлось послать слугу обратно. Пока ждал, стало ясно, что дотемна уже не успеем. Так что поездку я отложил, а в Версаль вернулся лишь к ночи. Возможно, Вам или Вашему покровителю, – он сделал многозначительную паузу, – стоит проверить эту церковь. При упоминании Александра я невольно улыбнулась. Если бы Жак-Бенинь мог сейчас рассмотреть мое лицо, он бы сказал, что я выгляжу греховно. – Благодарю, Ваше Преосвященство. Мы проверим. Следующие слова он произнес нарочито громко: – Я освобождаю Вас от грехов во имя Господа, и Сына, и Святого Духа, – по движению по ту сторону решетки я поняла, что он перекрестил меня. – Ступайте с миром и служите Господу. – Благодарю, – тихо ответила я, вставая с колен.~ * ~ * ~
“Черные мессы, жертвоприношения, злые духи и ведьмы – в голове не укладывается”. После утра, проведенного в душной часовне, безумно хотелось свежего воздуха и свободы. Я прогулялась до бассейна Латоны, а оттуда по широкой центральной аллее – вниз к грандиозному фонтану Аполлона. Фонтаны, впрочем, не работали: в Версале по-прежнему не хватало воды, и их включали только для Короля и важных гостей. Вскоре впереди показался Большой канал. После дождя над гладью воды поднимался легкий туман, создавая поистине мистическое ощущение. Я несколько минут наблюдала, как ветер перебирает листья на высоких тополях, как он срывает и несет вдоль канала белесые хлопья тумана. Вокруг было так непривычно тихо, что я опасливо оглянулась на дворец: вид на него открывался прямо у меня за спиной. Огромный. Величественный. Холодный. “Неужели я всегда буду чувствовать себя здесь чужой?” Повернувшись обратно к каналу, я вдруг увидела ее: черная фигура, размытая и дрожащая в неуверенном свете дождливого дня, но определенно женская. Она стояла недалеко от воды, ближе к одной из многочисленных живых изгородей, обрамлявших эту часть канала. Лицо ее, похоже, было скрыто вуалью. Сначала меня парализовал страх. “Это она, Ла Йорона! Пришла за мной? Но призраков не бывает. Или бывает? Если она – человек, то кто?” – мысли хаотично метались в голове, сердце подскочило к самому горлу и билось, как пойманная птица. И вдруг… – Эй! – выпалила я и, подхватив юбки, бросилась к незнакомке. Это был порыв, глупый и необдуманный, но мое жадное желание здесь и сейчас раскрыть тайну похищения Дофина оказалось сильнее страха и любых доводов. Дорога была скользкой от дождя – мне приходилось смотреть под ноги, чтобы не упасть, и я почти сразу потеряла ее из виду. Добежав до воды, я оглянулась, прокрутилась вокруг себя вправо, влево – никого. Пробежав чуть дальше, я обнаружила себя в Маленькой Венеции. Обошла вокруг один из домиков, которые использовали гондольеры. Заглянула в окно. Звук моих каблуков звонко отскакивал от брусчатки и разбивался о невзрачные стены. – Эй, где Вы? – крикнула я. – Давайте поговорим! Вдруг я услышала всплеск со стороны небольшого причала. “Как будто камень упал или…” Я приблизилась к краю. Доски под моими ногами протяжно заскрипели, и в ту же секунду что-то с невероятной силой толкнуло меня в спину. Не удержав равновесие, я рухнула в холодную воду канала. Развернувшись в сторону берега, я едва успела вынырнуть и сделать короткий судорожный вдох, как меня окунули обратно. Кто-то удерживал мою голову под водой, пока я отчаянно барахталась и пыталась всплыть. Сквозь воду я видела ее искаженный темный силуэт – как чернильное пятно на фоне серого неба. Мои легкие горели, и все сложнее было не дышать. От хаотичных движений вверх поднимались вереницы пузырьков. “Или, может быть, это так душа покидает тело?” В моей голове сами собой возникли слова: “Иногда нужно опуститься на самое дно, чтобы выжить…" Кто это сказал? Отец?” Я расслабилась, позволив себе опуститься вниз, и, как только коснулась ногами дна, из последних сил рванула наверх. Я надеялась вынырнуть чуть левее, подальше от нее, чтобы по крайней мере успеть сделать вдох. Через зеленоватую толщу воды я заметила движение: темная фигура дернулась, метнулась в сторону и исчезла. Почти одновременно меня подхватили подмышки и рывком вытащили на поверхность две пары рук. Я приземлилась на четвереньки и закашлялась. На мгновение показалось, что меня сейчас вырвет, но это была просто вода: кажется, я все-таки успела наглотаться. Кто-то опустился рядом со мной, сгреб меня в охапку и прижал к груди. “Александр”. Я продолжала тяжело дышать, с шумом втягивая в себя воздух и дрожа от пережитого потрясения. Он обнимал меня, слегка покачиваясь, и, кажется, целовал мои мокрые волосы. Рядом с ним я постепенно оживала, мое дыхание выравнивалось, и вот я уже дрожала не от ужаса, а скорее от холода. Когда я поняла, что с нами на причале есть еще один человек, то почувствовала знакомый запах раньше, чем разглядела его лицо. Издав что-то смутно похожее на визг, я вырвалась из объятий Александра, вскочила на ноги и, вскинув руку в обвиняющем жесте, воскликнула: – Вы!