Немерено

      У аль-Хайтама плохое понимание человеческих эмоций. Он плох в их выражении, но совсем неплох в красивых выражениях, Хараватат и не таким бесполезным вещам учит. Толку только от умения красиво описывать эмоции, если ты их не чувствуешь? Он проводит слишком много времени, размышляя над тем, что думает собеседник, что он чувствует и почему именно так выражает эмоции. Аль-Хайтам с подросткового возраста ощущает себя так, словно пытается разобрать, о чем все говорят, но никак не может понять, ведь люди вокруг говорят на языке, который он не в силах освоить. Выучить новый язык — занятие не из легких, но куда проще, чем пытаться разобраться в эмоциях. Поэтому он осваивал язык за языком, все так же не понимая, что ему делать с пустотой где-то в районе сердца.       Эта пустота была чем-то обычным, родным так давно, что аль-Хайтам не мог вспомнить себя без нее. Представлялось, будто это совсем нормально — не чувствовать, а то, что рассказывают другие — выдумка, не более. Когда вера в собственную бесчувственность укрепилась, он твердо решил, что другие, однозначно, точно, неоспоримо тоже ничего не чувствуют и лишь притворяются. Почему? Кто-то придумал, что так нужно, глупые традиции. Хайтам решил, что ему тоже нужно вести себя так, но не понимал зачем: его не интересовало общество и пустые разговоры, не интересовали отношения так, как они были интересны его однокурсникам.       Попытки делать так же, как и другие с треском проваливались одна за одной — что он мог сделать? Да, ему бывает смешно, да, иногда он злится, но это все не то. Когда люди говорят о чувствах, они говорят о любви, что цветет внутри них, будто обвивая корнями сердце, цветет на их лицах яркими улыбками. Люди говорят о боли, обволакивающей душу, темноте, влажной и липкой, что заполняет их. А аль-Хайтаму приходится довольствоваться только лишь серым раздражением и бесцветным смехом.       Смех — явление странное. Он не может вспомнить, когда действительно смеялся над чем-то. Он лишь улыбается на шутки людей, с которыми старается поддерживать связь. Он дорожит ими (сам себя убеждает), честно, они хорошие. Но если они уйдут? В его жизни ничего не изменится.       Иногда Хайтаму хочется кричать, плакать, разнести к чертям свою комнату, и он даже не пытается сдерживать эти порывы. Но ничего этого нет, он только представляет то, как кинет стул в окно, со звенящим звуком разбивая не только стекло, но и бетонную стену внутри него, которая не дает выйти слезам и крику наружу. Стул все так же стоит на месте и аль-Хайтам не в силах сделать хоть что-то из того, что представляет. Слезы не стоят в его горле комом, руки не тянутся громить себя или комнату. Он идет и спокойно заваривает чай, думая, что это, может, и есть его судьба — холодно смотреть на вещи, обойдя стороной человеческие эмоции, направляя свой разум на исследования.       Но он тоже человек, сам себя убеждает в этом. Но люди ведь чувствуют что-то. Есть ли смысл такого существования? Иногда, в глубине ночи, когда он почти засыпает, на задворках сознания он чувствует. Его сердце робко замирает, представляются объятия бабушки и тепло, окутывавшее весь дом. И тут же он проваливается в сон, на утро, совсем не помня своих мыслей. Иногда аль-Хайтаму на грани забытья от недосыпа хочется, чтобы его укрыли одеялом, поцеловали в макушку и остались рядом, чтобы утром с ним рядом кто-то был. Эти мысли есть, и они, на удивление, обычные, они есть в каждом человеке. Совсем редко он помнит о них, пугается, не может поверить, но после слегка дергает уголком губ в подобии улыбки. Он все еще человек.       Разобраться в чужих чувствах, когда ничего не понимаешь в собственных — идея заведомо плохая. Поэтому, когда на его пороге появляется белобрысый архитектор с заплаканными глазами и промокшей насквозь одеждой, он не знает, как себя вести. В его голове что-то отчаянно пульсирует, бьется, но как назвать это чувство аль-Хайтам не знает. Мысли быстро возвращаются в привычный ход, где логика превыше всего. Но в мыслях все еще мелькают воспоминания о ярко-красных глазах, горящих идеями, верой в жизнь. Кавех всегда выглядел лучезарно, выглядел как тот, кто познал все эмоции. Хайтам даже завидовал ему иногда. Казалось, будто судьба решила отдать Кавеху все эмоции, а Хайтаму — ни одной.       Сейчас эти глаза потускнели от отчаяния, стали блеклыми, блестящими, но не от мыслей, что если только захотеть, то можно горы свернуть, а от слез, которые Кавех сдержать был не в силах. У аль-Хайтама пальцы в мозолях от вечной писанины, эти пальцы мелко потряхивает, и он правда в ступоре. И Хайтам не совершенный идиот, он как минимум осознает, что это не только его дом, по праву он принадлежит и Кавеху. Только поэтому он впускает его. Хайтам не спрашивает, что случилось, не пытается поддержать. Кавех рассказывает все сам, сбивчиво, неразборчиво, пытаясь собрать рассыпающиеся слова в кучу. Ноги его трясутся, плечи подрагивают от бесконечных рыданий.       Аль-Хайтам, кажется, чувствует холодный ужас: непонимание, что ему делать охватывает его с головой, заменяет кровь и циркулирует по организму. Он привык все контролировать, его жизнь под контролем, все вокруг не меняет привычный порядок вещей. Но вот архитектор стоит в комнате и, тихо всхлипывая, спрашивает, может ли остаться на пару ночей. Что-то подсказывает аль-Хайтаму, что парой ночей все не закончится.       В эту и многие последующие ночи, засыпая, он видит глаза Кавеха, когда-то живые и горящие, но стоит вспомнить, какие они стали в ту ночь — тут же просыпался. Это было похоже на то, будто ты падаешь с горы, когда еще не уснул. Сердце стучит тогда, как бешенное и аль-Хайтам любит это ощущение. Но вздрагивать вот так — глядя в воображаемые глаза Кавеху — ему не совсем нравится. Он говорит спасибо Архонтам за то, что сумерцам не снятся сны, ведь он уверен, что его сны заполнил бы только он.       Хайтам привык чувствовать только раздражение, поэтому жизнь с Кавехом превращается в одну бесконечную ссору. Кавех кричит, аль-Хайтам делает шумоподавление в наушниках на максимум. А вечером, совершенно для себя иррационально, приносит ему чай и смотрит своим ледяным взглядом. И в такие моменты ему кажется, будто он чувствует что-то до боли знакомое в груди, что-то, о чем он давно позабыл. Ему хочется раздавить это чувство, заставить его исчезнуть. Эмоции — не его стезя. Мышление, рациональность и логика — вот его спутники жизни. Но перестать молча приходить к Кавеху каждый вечер, ставить перед ним кружку с чаем и так же молча уходить, он не может.       Спустя бесконечное количество чайных кружек каждый вечер, аль-Хайтам находит книгу, которая ему совершенно не интересна. Он врет. Ему интересно. Что если это его шанс стать нормальным? Но что, если быть нормальным — значит быть таким как Кавех: страдать от эмоций ежедневно? Хайтам боится этого, но признаваться себе не хочет. Страницы сменяют друг друга. Его рот открывается, и он испытывает искреннее удивление. И это замкнутый круг: удивиться чему-то, а после удивиться тому, что вообще удивился.       «Эмоции и мышление являются неразделимые понятиями. Эмоции — не что-то функционирующее в мозге самостоятельно, что работает отдельно от логики; эмоции — совокупность нескольких форм человеческой натуры: мышления, физиологических особенностей и чувств.»       Хайтам закрывает книгу и еще несколько минут просто смотрит в стену. Это имеет смысл. Но неужели… Неужели то, во что он верил столько лет оказалось ложью? Рациональность — это то, чем он почти что гордился, считал себя выше других, имел непоколебимое убеждение, что люди, подверженные эмоциям слабы и беспомощны, ведь они рабы своих чувств, это они контролируют их, а не наоборот. А сейчас выходит, что и у аль-Хайтама есть эмоции и их куда больше, чем он мог представить.       Он откладывает книгу и задумчиво бредет на кухню, анализируя свои действия: оказывается все, что происходит с ним — эмоции? Но почему… Почему он ни разу не находил себя в чужих словах? Разве людям не свойственно чувствовать одинаковые эмоции? Глупость какая. Он снимает наушники, берет две чашки с чаем и заходит в комнату Кавеха по привычке, постучав ногой — руки заняты. — Ого, Хайтам, что с лицом? Не уж то познал истину этого мира? — Кавех щурится, отрываясь от чертежа и выглядит немного удивленным, — Спасибо. — Может и познал. — задумчиво отвечает Хайтам, не понимая, с чего бы не стал ввязываться в спор. В его голове проскальзывает мысль, которая появляется каждый раз, когда он слишком глубоко уходит в раздумья по поводу своих чувств. Разве это не очевидно — спросить о них Кавеха, Кавеха, который сам — одна сплошная эмоция? Хайтам открывает рот, почти решаясь, но тут же захлопывает его, смущенно отводя взгляд. — Не перестаешь удивлять! — Кавех заливисто смеется, — Я такой палитры эмоций на твоем лице никогда не видел, клянусь! С тобой точно все хорошо?       Хайтам сводит брови к переносице, снова пытаясь контролировать себя и мир вокруг. Глупость какая. Какая еще палитра эмоций? — Да.       Он выходит из комнаты, убирает книгу на полку, обещая себе никогда к ней больше не прикасаться.

***

      Аль-Хайтам знал, что прекрасно умеет имитировать эмоции, за столько лет в пустоте он хорошо научился это делать. Но он не знал, насколько хорошо он научился этому, пока не увидел лица Путешественника и Паймон во время его небольшого концерта в Академии. Неужели настолько хорошо притворяется? Хотя капсула знаний отнюдь не эмоция. Впечатлил не только вынужденных гостей этого шоу, но и себя.       Иногда в душевной пустоте вырастало что-то колючее, ледяное и тошнотворное. Этим чувством Хайтам давно окрестил отсутствие Кавеха в доме. Брошенное ему «Где ты был, когда весь Сумеру нуждался в тебе?» слетает с губ быстрее, чем он смог осознать, что вообще собирается говорить. Это гложет его, а ночью ему впервые за столько лет снится сон. Видеть сны теперь странно, они снились давно, в детстве, а сейчас… Спросонья Хайтам даже не сразу понимает, где он. «Где ты был, когда я нуждался в тебе?» — все что он помнит из сна. Врет сам себе. Он смотрит на темный потолок и не может унять бешено колотящееся сердце. Кавех только что обнял его. Его версия во сне была идеально похожей — все те же бело-желтоватые непослушные волосы, ярко-красные, как закатное солнце, глаза. Кавех просто сгреб его в объятия и тихо извинялся на ухо.       У Хайтама, кажется, сердце из груди сейчас просто выскочит. Вот, что это было за давно забытое ощущение. Тепло. Обычное человеческое тепло, обычные объятия. Это же так просто — подойти и обнять. Внезапный порыв пойти в чужую комнату заставляет Хайтама сесть на кровати. Но мир снова становится реальным, все происходящее во сне кажется не больше, чем бредом. Он глубоко вздыхает и ложится обратно.       Сны не исчезают. Хайтам имеет не такое хорошее воображение, поэтому удивляется откуда в его сознании возникают такие картины. Кавех во снах такой же взбалмошный: гладит бездомных котов на улице, ругается с кем-то, с аль-Хайтамом тоже, смеется и плачет. Хайтам смотрит на это каждую ночь и на утро просыпается со странным теплом в груди, которое усиливается, если он встречает Кавеха за завтраком. Такое случается редко, но если архитектор выползает из комнаты так же поздно, как и аль-Хайтам, то он готовит завтрак на двоих, тогда они сидят в утренней тишине, Кавех пока еще тихий, задумчивый, сонный. Хайтам находит такие утра спокойными и умиротворенными.       Кавех не говорит о том, что ему снится, но иногда он просыпается среди ночи, когда Хайтам еще не спит, идет на кухню, пьет чай и еще долго сидит за кухонным столом, не издавая звуков. Честно говоря, если архитектор молчит о чем-то, значит так действительно нужно.       Апогеем безумия со снами, которые, к слову, стали почти привычными, становится эта ночь. Хайтам просыпается, буквально задыхаясь. Ему кажется, что из него выбили весь воздух. Он честно пытается сделать вдох — тщетно. Дотронуться до своего лица и ощутить там влагу было странно. Хайтам первые секунды вообще не понял, что это, неужели так сильно вспотел? Осознание смешивается с тихим стуком в дверь. Ответить он не в состоянии, поэтому лишь задушено пытается вдохнуть.       Кавех открывает дверь и замирает на пороге. Хайтаму хочется спрятаться и убежать, ему хочется исчезнуть, он не хочет быть слабым сейчас, только не сейчас. — Хайтам? Я услышал странные звуки и… — Он подходит чуть ближе к кровати, пытаясь приглядеться в темноте комнаты, — Архонты… Ты правда плачешь? Что случилось?       Хайтам смотрит на него как на идиота, ему хочется отвесить ехидный комментарий, но он лишь судорожно выдыхает, никак не справляясь даже с этой простой задачей. Он крепко вцепился пальцами в одеяло, костяшки побелели, а пододеяльник, кажется, вот-вот порвется. Весь мир сейчас умещался в этой комнате, весь мир был в человеке с темными в таком освещении глазами, в человеке, который говорил ему во сне что-то, что Хайтам не в силах вспомнить, он помнит лишь, что заплакал как ребенок от этих слов, прижимая Кавеха к себе, а затем тот поцеловал его, вот так просто, поддавшись порыву взял и поцеловал. Кавех в реальности осторожно накрывает его ладони своими. — Дыши со мной, хорошо? Давай, ты справишься, — он делает глубокий вдох, и Хайтам тоже честно пытается. Тепло чужих ладоней согревает закоченевшие руки, — Вот так, молодец.       Кавех смотрит на него испуганно, полностью ошарашено, будто в его голове даже никогда мысли не было о том, что Хайтам тоже может заплакать. Хайтаму такие мысли в голову не приходили тоже. — Давай еще раз. Ты справляешься хорошо.       Слезы из удивленных глаз начинают течь быстрее, он вспоминает, что Кавех говорил ему во сне: слова поддержки, полные искренней любви. И ему становится дурно, совершилось то, чего он так боялся — эмоции, которые не находили выхода много лет, сейчас выходят наружу. Он смотрит на Кавеха как на Бога, сам того не понимая, внимает сейчас каждому его слову, полностью доверяя ему эти реки слез.       Кавех замирает, прекращая беспорядочно говорить что-то успокаивающее, вдруг что-то осознав. — Хайтам… Ты… Испугался своих эмоций, да? — Он говорит это шепотом, будто боясь высказать свое предположение.       Хайтам чувствует, что еще пара слов и он будет готов рассказать все: и про сны, и про многолетнюю борьбу с самим собой, и про то, что не из-за эмоций он плачет. Он мотает головой, давая отрицательный ответ. — Оу, извини, — Кавех выглядит сконфуженным, думая о том, что зря спросил это. Затем он замечает слишком уж задушенную свистящую попытку сделать вздох, — Эй, эй, все хорошо, ладно? У тебя есть право плакать, я не имел в виду, что ты… А, ладно. Забудь. В общем, у тебя есть право плакать, понимаешь? Не знаю из-за чего, но спасибо, что делишься этими эмоциями со мной, хотя ты вряд ли этого хотел… — Из-за, — Хайтам хрипит, наконец, набрав достаточно воздуха в легкие, чтобы что-то сказать, — тебя.       Архитектор замолкает резко, на комнату и голову аль-Хайтама падает звенящая тишина, она обволакивает все вокруг, заполняет комнату и душу. Он снова забывает сделать вдох, в груди чистая паника, страх смерти появляется так резко и так ярко. Он умрет, и никто не узнает, что он, аль-Хайтам, бесчувственный секретарь, бывший мудрец, гений Хараватата, на самом деле чувствовал так много. Хотя, Архонты, о чем он думает? После смерти будет все равно кто и о чем думает. — Хайтам, Хайтам! — Кавех кричит, закрыв ему уши. В его глазах кроме паники, появляется глубочайшее чувство вины. Кавех кричит, потому что не может по-другому, но закрывает уши ему — осознание бьёт под дых и Хайтам не может прийти в себя. Он уже устал от эмоций, хотя они нахлынули буквально минут десять назад, он просто не может понять куда себя деть. В голове одно единственное желание: прошу, пусть это быстрее закончится, я хотел не этого, я мечтал совсем о другом.       Чужие руки гладят его по волосам, вытирают слезы большими пальцами, зарываются в снежные волосы, посылая частички своего тепла аль-Хайтаму. У Кавеха даже волосы кажутся теплыми, солнечными, совершенно золотые, совсем не желтые, а глаза рубиновые, конечно, а не красные. Эти глаза бездонные, что снились каждую ночь, сейчас смотрят так искренне, с таким сожалением, что секретарь не может оторвать взгляд.       Собственные волосы холодные, лунные, точно седые, похожи на снег. Хайтам любит снег и холод, может, потому, что в этом холоде жить привык. В Сумеру жарко, а вот в груди морозно круглые сутки и сколько ни пытайся исправить, не теплеет.       Хайтам теряется в собственных мыслях, лишь на секунду осознавая, что снова может начать дышать, все еще глубоко, под счет и указания Кавеха — его голос единственный ориентир в темноте. Ему почему-то становится теплее, все вокруг кажется не таким враждебным и мучительно болезненным. Аль-Хайтам находит себя в объятиях солнца, сошедшего с небес, которое шепчет ему на ухо, что все в порядке, он справился. Приходя в себя, парень на мгновение делает попытку вырваться из объятий, но сдается быстрее чем хотел, обмякая в чужих руках. — Как ты себя чувствуешь? — Кавех говорит шепотом, боясь спугнуть. — Спасибо. — все что может сказать Хайтам. Он не знает, как себя чувствует, этого всего было чересчур много, все эмоции слились воедино, а теперь их словно выкачали, осталась только удушающая пустота, но не та, что была его спутницей годами. Сейчас его обволакивает опустошенность. — Я так испугался за тебя, о Архонты… — он сжимает тело крепче, ещё ближе прижимая к себе, будто пытается запихнуть человека себе под ребра, оставить там, зная, что там он будет в безопасности, — Как часто у тебя такое бывает? — Никогда раньше, — еле двигая языком, отвечает Хайтам. Мысли плохо слушаются и формировать развёрнутые ответы тяжело. — Это хорошо. Но думаю нужно сходить к Тигнари, что думаешь? Хотя он вряд ли сможет дать больше, чем успокоительных трав. Знаешь, у меня тоже такое иногда бывает, но… Боже, я никогда не видел этого со стороны, неужели я тоже выгляжу так, будто сейчас умру? Ужас какой, Архонты, как я перепугался. — Кавех щебечет все это на одном дыхании, стискивая пальцами футболку Хайтама. Хайтаму почему-то вдруг хочется извиниться за неудобства, за то, что не дал нормально поспать, за то, что он увидел его в таком состоянии. Но он только тихо мычит в грудь Кавеха, то ли соглашаясь со всем вышесказанным, то ли протестуя. Одна рука архитектора все так же сжимает футболку, боясь отпустить, а другая гладит по голове, взъерошивает волосы и успокаивает не хуже успокоительных трав. — Ты засыпаешь, да? Я все понимаю, но могу ли я задать один вопрос? Всего один и я пойду заварю тебе чай и ухожу спать, ладно? — Кавех, очевидно, нервничает, темп перебора волос слегка меняется. Хайтам мычит что-то отдалённо похожее на согласие. — Что я сделал? Не пойми меня неправильно, но ты никогда не говорил, что чувствуешь по поводу наших ссор и мне казалось, что они тебя никак не задевают. Прости меня пожалуйста, я правда не думал, что дойдет до такого. Хайтам думает, как дошёл до этого: полулежать в одной кровати с Кавехом, утопая в его объятиях, теряя мысли прямо в ходе диалога с самим собой, чувствуя, чувствуя это бесконечное тепло и умиротворение. Глаза горят от слез, все тело ватное, а голова слишком тяжёлая, как после хорошей пьянки. Объяснить Кавеху, что он совершенно не виноват — задача непосильная, не сейчас уж точно. — Хайтам, не молчи. — у него голос надламывается, растворяясь на последних буквах в темноте комнаты. — Сны, — бормочет секретарь, — не ты конкретно. — Что? Какие сны? О чем ты? — Кавех выглядит удивленным, чуть отстраняя Хайтама от себя, чтобы взглянуть в его лицо. Хайтам тянется к прикосновению снова и получает его в виде поглаживания по лицу. — Твоя версия во сне снится мне каждую ночь. Я в ужасе. Кави. Давай поговорим позже, мне нехорошо. Или слишком хорошо. Пока не понял. — глаза слипаются сами собой, он чувствует, как его снова прижимают к груди, шепчут тихое «хорошо» и укладывают в кровать, — Не уходи, — шепчет Хайтам и проваливается в сон.

***

      После турнира аль-Хайтам кое-что понимает: его симпатия к Кавеху не исчезает, не исчезает желание заботиться о нем. Он знает, что вряд ли полюбит хоть когда-то в общепринятом смысле, но в душе, где-то в районе сердца тлеет маленький огонек, он согревает ледяное сердце и Хайтам мечется между желанием растоптать его, засыпать холодным снегом, который можно соскоблить с рёбер, или чуть-чуть подуть в огонь, чтобы тот разгорелся и превратился в красивое рубиновое пламя с золотым свечением.       Кави знает, что Хайтам тоже не в порядке, что рассказывать ему об эмоциях, о том, что к ним приводит и как они ощущаются — почти физическая необходимость. Он читает записку и вдумывается в каждое слово «Возвышенные идеалы не всегда помогают противостоять небытию, чего не скажешь о малых решениях» и не может понять: забота ли это, нравоучения или очередное колкое замечание.       После той ночи Кавех стал смотреть на Хайтама иначе, тот на следующее утро прятал глаза и ещё пару дней появлялся дома лишь под утро, сразу заваливаясь спать, не давая и единого шанса на разговор. Случай выдался ближе к выходным, когда они оба оказались в таверне после тяжёлого дня и слово за слово Кавеху удалось кратко, без подробностей узнать, почему аль-Хайтам так себя ведёт. Бесчувственность кажется Кавеху дикой, нечеловеческой, но совершенно свойственной секретарю из прошлого. Сейчас же Кавех думает, что Хайтам и сам понимает: эмоции в нем есть и их очень много.       Что-то иногда проскальзывает в глазах, жестах, голосе, что-то, что не заметили бы обычные люди, но Кави замечает. Он знает, что сосед много, о чем умалчивает, не договаривает, но Кавех в чужую душу лезть без спроса не хочет, хотя хочется до того сильно, что кончики пальцев на руках покалывает. Кавеху хочется помочь, хочется утешить и говорить без конца, что Хайтам сам, не замечая, сдерживает эмоции, напоминать, что проявлять их — не так страшно, как той ночью.       Кавеху хочется поговорить о записке, узнать честный ответ, чтобы Хайтам искренне ответил, забота ли была в его записке. Он не приходит на праздничный обед, организованный за счет Кавеха, и архитектор совершенно не удивляется. Он забирает с собой вкусности, чтобы аль-Хайтам поужинал ими. Кавех определенно поговорит сегодня вечером с ним, точно спросит обо всем, может, обмолвится и о своих чувствах.       Кавех встречает Хайтама за таверной, на улице уже ночь. Диалог, произошедший между ними, является смесью из искренности и обычных подколов. Архитектор ощущает опустошенность от слов об отце, но благодарность из-за того, что Хайтам решил рассказать ему это.       Они идут домой вместе, Кавех выпаливает «можем ли мы серьезно поговорить дома?» и Хайтам отвечает ледяное «да». Но архитектор замечает, что тот нервно покусывает губы и перебирает пальцами чужие ключи, сильнее сжимая брелок.       Дверь в квартиру захлопывается, Хайтам ощущает что-то неизбежное, что точно изменит обычный ход вещей. — Хайтам. — все слова разом пропадают. — Кави. — Хайтам поднимает бровь, призывая начать. — Мне нужно знать, что ты чувствуешь, потому что ты точно чувствуешь. Не смей переубеждать меня. — Что я должен тебе ответить? Мы уже говорили на эту тему, мне нечего тебе сказать.       Они проходят в гостиную и садятся слишком близко друг к другу. У Кавеха на щеках появляется румянец, а Хайтам отводит взгляд. — Врешь. Я не хочу давить на тебя или что-то вроде того, но, пожалуйста, я повторяю, пожалуйста, расскажи мне. — Задай вопрос проще, я не могу сказать тебе того, чего сам не знаю. — Хорошо, — Кавех задумывается, — Я вижу, как ты отчаянно думаешь, расслабься. Скажи мне, ты осознаешь, что сдерживаешь эмоции? — Что? Я их не сдерживаю, Кавех, я пытаюсь, — он запинается, решаясь на откровенность, — Я пытаюсь их чувствовать, но получается из рук вон плохо. — Оу, вот как. Ты зациклен на том, чтобы чувствовать их. Эмоции так не работают, они в моменте, когда ты их чувствуешь ты не осознаешь, что испытал только что. Чего тебе хочется сейчас?       Секретарь не хочет отвечать, он просто тянется и поддавшись порыву, разомлев под тихим вкрадчивым голосом, обнимает Кавеха. Архитектор выдыхает в грудь Хайтама, отчего-то думая, что этот момент будет еще долго хранить в памяти. — Мне всегда холодно. Не физически. Вот, что я чувствую, — он говорит это, зарываясь носом в золотистые волосы.       Кавех дышит размеренно, силясь сгрести в кучу мысли. — Тебе нравятся объятия, да? Они греют? — Хайтам в ответ согласно мычит, — Хорошо. Мне тоже нравятся объятия. Особенно твои. — Кавех тараторит это, зажмурившись. Аль-Хайтам внезапно отстраняет архитектора от своей груди, пытаясь заглянуть в глаза. — Греют. Особенно твои. — и Кавех распахивает глаза, думая, было ли это своеобразным признанием.       Они смотрят друг другу в души, кажется, вечность, а затем Кавех целует его в губы, сразу же отстраняясь, и Хайтам отводит взгляд и молчит, молчание растягивается в вечности. — Скажи хоть что-то, я тебя умоляю. — он в отчаянии. Сейчас его точно выгонят из дома. — Я не уверен, что могу полюбить, Кави, — он опускает голову, пряча взгляд, — Но ты заставляешь меня чувствовать. — Я? То есть… Правда? — Именно так.       Барьер из неловкости между ними рушится, и Кавех облегченно выдыхает, снова падая в объятия. — И что мы будем теперь делать? — уточняет он. — Я буду эту недолюбовь теплить и вынашивать так, чтоб она разрослась во мне деревом, — шепчет Хайтам, — Чтобы кончики пальцев стали ею окрашены, и чтобы ее во мне немерено. — Ее храни, храни, храни глубоко в себе, там ей теплее и мягче, — он прикладывает ладонь к груди напротив, — Там она в своем белоснежном белье тихо-тихо от счастья плачет.