«Я не хочу быть закопанным в землю. Развейте мой прах по ветру и забудьте обо мне»
«Я слышу голоса. Они говорят, что я скоро умру. Это так? Я скоро уйду?»
«Мне больно… Я вижу… Свет. Я вижу Бога. Он существует? Он заберёт меня с собой?»
Периоды горячки Хан переживал болезненно: метался по кровати, стонал от боли, сжимал глаза так, что из них текли слёзы. Вся его подушка была мокрая от плача и испарины, ведь ничего унять жар не помогало. Джунхан болел часто и много. Но каждый раз, когда температура спадала, а тело больше не лихорадило, Джунхан становился всё тем же милым хорошим гитаристом. Он не верил своим ушам, когда друзья пересказывали ему истории о том, как он сам просил их убить его, лишь бы облегчить страдания. Гонилю было больнее всего наблюдать за этим: ответственный за всех и каждого, он пообещал самому себе в начале пути, что сделает все возможное ради своих друзей. Прошёл всего лишь год с небольшим, но Гониль по праву считал себя их товарищем, а не просто человеком, который помогает поддерживать ритм в музыкальных композициях. Ведь они столько вместе прошли. Сколько им предстоит — одному Всевышнему известно! Гониль давно прошёл первую стадию — отрицание. Ведь закрывать глаза на то, как с каждым новым припадком Джунхан тускнел, выцветал и суживался, было уже невозможно. Гнев тоже остался позади — да и не был Гу человеком вспыльчивым. Ударил себя пару раз по щеке, сказал грубым голосом «соберись, тряпка!» — и вышел с ослепительной улыбкой с Джунхану, чтобы поменять влажную повязку на голову и спросить о самочувствии. — Гониль. Парень останавливается на входе в ступоре. Почему-то тон, которым Хан зовёт его, не нравится Гонилю, а пустой взгляд, направленный в белую стену, пускает мурашки по коже. — Как твое самочувствие? — вопреки тревожным мыслям и торгу двух сторон внутри себя, одна из которых хочет помочь Джунхану, а другая — бежать от него в слепом страхе, Гониль садится на край кровати. Гу замечает, как пальцами Джунхан слабо перебирает край своего одеяла, натянутого до пояса. Гониль ощущает себя заботливым и правильным отцом, пока поправляет его и натягивает выше, укладывая на светло-голубую пижаму с крохотными точечками. — Тебе нужно больше воды и сна… — Гониль. — Джунхан отрывается от созерцания стены, и на этот раз Гониля окутывает настоящий страх. Лучше бы Хан был в настоящем припадке сейчас. Лучше бы он не смотрел таким ясным, пусть и пустым, взглядом. Лучше бы он не просил Гониля ни о чем, ведь тот просто не сможет не исполнить его желание. Каким бы оно ни было. — Да? Во рту сохнет. Нет, сейчас не Хёнджуну требуется вода, а Гонилю, который чувствует на языке зыбучие пески, что поглощают слова, которые после тают, так и не вырвавшись из глотки. Простое «пожалуйста, не надо, Джунхан» остаётся лежать в желудке, и именно в середине этой фразы и заворачивается узел. С каждым непроизнесенным Гонилем и сказанным Джунханом словом этот узел затягивается только крепче. — Я знаю, что скоро умру. — пальцы Джунхана перебирают край одеяла более нервно, и Гониль не может пересилить себя. — Я… Не знаю, как вы всё это время ещё терпели меня. Но я устал быть обузой. — Ты не… — Я — да, — отрезает Джунхан своим стеклянным голосом. Голосом человека, который устал от своей беспомощности, жалкости и неспособности что-либо сделать. Гонилю знаком этот голос: на репетициях Джунхан всегда становился таким, когда ему не удавалось взять сложную ноту. И никакие уговоры не могли заставить Хана думать, что он справился хорошо. — Я обуза, Гониль. Я пустое место, которое либо нужно чем-то заполнить, либо сдвинуть. Гониль не может больше говорить. Очевидно, пока он терзался на предпоследней стадии, Джунхан уже прошёл все: то, как без единого моргания и намёка на грусть говорил Хан о собственной смерти, резало больнее ножа. Что? Джунхан умрет? Но ведь он совсем недавно улыбался, рассказывая о своей коллекции любимых медиаторов. Но ведь он только-только покрасил ногти в новый цвет и строил планы на очередной поход к мастеру. Но ведь он обещал, что однажды споёт полноценную, длинную партию, а не пару строчек — ему стоит лишь немного повысить свой навык!.. Джунхан — солнце. А солнце светит вечно, оно не может умереть так быстро, не проложив людям дорожку к их будущему!.. — Гониль, я хочу попросить тебя только об одном перед смертью. Пожалуйста, пообещай, что ты это сможешь исполнить. — Я не… — Ты сможешь. — Джунхан медленно кивнул. Гониль медленно становился ниже, пока его колени подгибались. По итогу он совсем на них опал, опустил голову и так и застыл с поникшими плечами. — Только ты сможешь, Гониль. Хан коснулся плеча Гониля. Только сейчас, почувствовав, как немощна рука Джунхана и как тяжело ему даётся такое движение, Гу осознал, насколько ситуация критическая. Гониль поднял голову — и встретился с улыбкой Хёнджуна, который сквозь муки пытался ободрить Гониля, пытался сделать вид, что ему не доставляет физическую и душевную боль это притворство. Что ж, если солнце всё-таки способно умереть, то Гониль видит его прощальные лучи.***
Вдали от города — тишина. В это время года поля благоухают, цветы распускаются по утрам и переливаются в лучах солнца. Мир просыпается, на поле чувствуется жизнь, ветер здесь более вольный, более свежий и холодный. В книгах такие места всегда предвещают встречу. Например, с новым другом, который в будущем станет носить клеймо лучшего. Каким-то ребёнком, что любит бродить вдали от дома, изучая окрестности и топча колосья своими маленькими ножками. Но для Гониля это место означает лишь расставание. Ведь он не уверен, что сможет когда-то вернуться за тем, за чем пришёл сейчас. Он держит в кармане маленькую веточку — саженец от дерева сакуры. Хёнджун хотел стать частью своего последнего желания. Хотел стать плодом, который будет очаровывать даже после смерти. Гониль шагает медленно. Трава ему где-то по пояс, и он бесстыдно разрушает нетронутую невинность этого места, разгребая особо длинные колосья руками.— Здесь даже не растёт сакура, Хёнджун…
— Я прорасту. — с улыбкой отвечал Джунхан. — Я обязательно прорасту. Вот увидишь.
Лопата в руках Гониля изредка издает железный звук, когда ударяется о землю. Это пугает и без того редких птиц, и те взмывают в небо, не удосужившись даже спросить, что это за человек и зачем он пришёл в их вольную обитель. Он останавливается перед лесом и резким движением всаживает лопату в землю.— Не думай об этом как о похоронах. Считай, ты просто даёшь жизнь чему-то прекрасному.
Сказать легче, чем сделать. У Гониля падают слёзы с щёк, пока он копает