Перекресток миров. История вторая

Наши души сцепились голодным зверьём, но телам было этого мало — И наутро безумное сердце мое, застонав, на весь день умирало, Чтоб воскреснуть для крика натянутых струн, чтобы ночью стать арфой твоею, Нервы сталью звенят, но больнее стократ то, что я доиграть не сумею. © Канцлер Ги

Владислав смотрел в окно на занимающийся рассвет и думал, что пошло не так и с каких пор Анна Валериус так занимает его мысли. Она всегда его забавляла, ещё с того момента, когда он встретил напуганную двенадцатилетнюю девчушку ночью на кладбище. Затем к этому прибавился интерес. Скучно с ней не было никогда. Затем — какая-то лёгкая увлечённость, сдобренная мыслями о том, каким красивым завершением четырехсотлетней войны это может быть, и понимание. И вот теперь, когда всё близится к своему завершению, он не испытывал привычной уверенности в том, что знает, что нужно делать. Разумеется, наивно было бы думать, что то, что было между ним и её семьёй, легко перечеркнуть несколькими встречами и парой дней, проведённых вместе. Но сейчас он понимал, что, втайне, не отдавая самому себе в том отчёта, надеялся на то, что всё будет легче и быстрее. А самое странное — ему неприятно. Неприятно её недоверие, неприятна её обида. Они смотрят из её глаз, и он уже не уверен в том, хочет ли ловить её взгляды. И ему хочется пойти по лёгкому пути: внушить любовь к себе, взять то, что хочет, подчинить, обратить, и плевать, как оно будет дальше. Но, черт возьми, он хотел красивого финала, а не жалкого, а что может быть более жалким, чем внушать кому-то любовь к себе? Владислав знал многих, кто так делал. Чего таиться, он даже делал это сам, но быстро понял всю бессмысленность таких связей. Фальшь опротивела ему ещё при жизни, так зачем же тратить на неё посмертие? Он и так мог заполучить практически любую, а потому женщины в целом ему быстро наскучили. За четыреста лет он встретил лишь трёх действительно интересных, которым и подарил бессмертие. И вот теперь он пожелал ту, которая была его, но отказалась, узнав, кто он на самом деле. А самое забавное, она до сих пор была для него загадкой. Он знал её, он понимал её, но что она будет делать в той или иной ситуации — предсказать не мог. И у него появилось опасное желание проверить. Дать ей в руки оружие и посмотреть, как она поступит. Попробует им воспользоваться или же проигнорирует открывшуюся возможность. Он, в любом случае, ничего не теряет от этого. Ну, кроме, может быть, веры в то, что сумеет быстро её приручить. Но ведь он и не рассчитывал, что это получится быстро? Анна проснулась поздно и долго сидела на кровати, обхватив голову руками и плохо понимая, что из вчерашнего было сном, а что нет. Сны ей снились и раньше, и сейчас она всерьёз задумалась над тем, насколько надёжно этот секрет спрятан в её голове от того, кто может читать мысли, а так же не были ли эти сны ей навязаны чужой волей. Ей хотелось бы во всём обвинить его, но в глубине души она знала правду: дело не в нём, дело в ней. Такая уж она уродилась, с червоточиной, с изъяном, и никакие молитвы не могли выскрести, выжечь из неё эту гниль. Всё, что она могла, худо бедно контролировать себя, но самоконтроль отказывал каждый раз, когда к ней прикасались чуткие руки, будто бы выточенные из белого мрамора, такого же красивого, но холодного. Это должно было быть мерзко: ледяные пальцы живого мертвеца. Но в действительности ничего такого она не ощущала. Наоборот, этот холод дарил странное спокойствие, будто бы эти руки прикасались не к её распаленной желанием плоти, а к её горящей израненной душе, дарили отдых тому, что болело, и заполняли спокойствием и удовольствием её чудовищную внутреннюю пустоту. Так что же из этой ночи было на самом деле, а что игра воспалённого воображения? Хорошо бы, если всё. Но, подойдя к зеркалу, она увидела россыпь его поцелуев в вырезе ночной рубашки, розоватыми пятнами выделявшиеся на бледной коже. Цепочка следов от упрямого подбородка шла через шею и уходила в вырез ночной рубашки, безмолвно свидетельствуя о том, что произошедшее не было ни сном, ни игрой воображения. Принцесса легко провела кончиками пальцев по этим следам его желаний и её порочности, вспоминая, как извивалась в его руках, впервые в жизни получив постыдное удовольствие от близости с мужчиной. Об этом шептались в полутьме девичьих спален и под сенью деревьев, часто оглядываясь, не подслушивает ли кто. Анна тогда кривила губы и морщилась от отвращения, не представляя, как вообще можно разрешить тому, кто твоим мужем не является, так к себе прикасаться. А теперь она знает об этом не понаслышке. Во всяком случае, что имела в виду Мадалина, когда, смеясь, говорила своей подружке, что не обязательно рисковать понести, чтобы получить удовольствие с мужчиной, ей теперь понятно. Анна тогда сидела с ними и сделала вид, что оглохла, не желая даже думать о такой мерзости, но понимая, что морализаторством тут ничего не сделаешь. Скажут снова, что она ещё слишком маленькая, подрастёт — поймёт. Что ж, подросла, поняла. Было стыдно и как-то… горько. Потому что это могло быть действительно восхитительно, если бы он не был тем, кем является. Анна с подросткового возраста знала, что никогда не выйдет замуж. Если бы он не был тем, кем был, между ними бы всё случилось. Грех прелюбодеяния, конечно, тяжёл, но к нему она относилась спокойно: в её сердце скопилось столько всего, что прелюбодеяние прошло бы незамеченным на страшном суде. Её бы не остановили ни запреты, ни наставления, ни заповеди… Потому что то, что проснулось в ней под его губами тогда в первый раз на приход весны, было пугающим, но не могло быть плохим. Именно в тот день и в ту ночь мрачная девочка-подросток уступила своё место сладко потягивающейся до легкого хруста косточек в теле совсем юной, но уже женщине. Эта женщина всегда стояла в тени, зажимаемая чувством долга и заповедями, но незримо требовала внимания желаниями прикоснуться губами, положить ладони на плечи, прижаться всем телом… Желаниями любить и быть любимой. И даже сейчас она хотела этого несмотря ни на что. Но разве же он умеет любить? В тот день, когда погибла Верона, а Алира притащила её в логово вампира, он не проявил ни тени беспокойства кончиной своей старшей невесты. Он даже имел наглость поцеловать Анну, когда она, потерянная и растерянная стояла в плаще под потоками воды. Ей хотелось бы верить, что она нравится ему. Ей хотелось бы верить, что её детская влюблённость была взаимна. Но правда в том, что он не умел любить. Он был богом проклятым чудовищем, живым мертвецом, и его невесты ничего для него не значили. И Анна для него тоже ничего не значит. Может быть сейчас она интересна ему, потому что она последняя из рода. Но он получит то, что хочет, и ему станет скучно. И что тогда делать ей, униженной и предавшей свою семью? Павшей ниже некуда? Анна не знает, чего хочет больше: чтобы он пришёл или чтобы не приходил. Смотреть ему в глаза после того, как ночью извивалась от удовольствия в его руках, выше её сил. Думать, что всё это настолько ничего не значило, что он просто ушёл и выбросил её из головы — тоже. Да и куда ушёл? Или к кому? К своей младшей невесте, которая, несомненно, умеет и целоваться, и многое другое? Анна была готова проклясть себя, но она ощутила легкий укол ревности при мыслях об Алире. Но самое страшное, что она не может ему сопротивляться. Ей приятно было бы, чтобы это было его влиянием, но она помнила то ощущение, когда он подчиняет себе её разум, и нет… Ей приходилось признать, что всё, что произошло ночью, было никак не результатом его ментального воздействия. Она просидела как на иголках весь день, меряя шагами комнату и не притрагиваясь к еде, пока вечером не раздался тихий стук в дверь. Принцесса заметалась по комнате, мельком кинув взгляд в зеркало и судорожно поправив волосы, затем стала у окна и постаралась как можно спокойнее сказать «Войдите». Естественно, это был не он. Он не имел привычки стучать перед тем как заходить. Миловидная служанка поклонилась и спросила, не окажет ли госпожа любезность хозяину выпить с ним в его покоях. Анна растерялась, не зная, что ответить. С одной стороны, хорошо, что он прислал служанку, а не пришёл сам, у неё хотя бы есть время морально подготовиться и возможность ответить нет. С другой стороны, после того, что было между ними ночью, не приходить к ней весь день, а потом прислать служанку… А с третьей, меньше всего ей снова хотелось оказаться с ним наедине. Девушка смотрела на новоявленную госпожу с ожиданием, а Анна не знала, что ей ответить. Ответить да? Унизительно. Ответить нет? А если он придёт к ней сам? А если он не придёт, и она будет сидеть тут одна, как дурочка, наедине с собственными мыслями, которые грозят взорвать голову своей хозяйки? Принцесса робко кивнула. Служанка поинтересовалась, нужна ли госпоже помощь, чтобы привести себя в порядок и, получив отрицательный ответ, покинула комнату. Наверное, пошла передавать хозяину ответ его пленницы. Анна поморщилась и тотчас решила, что приводить себя в порядок не будет из принципа, много чести ко встрече с ним прихорашиваться, но в конце концов не выдержала и быстро подошла к зеркалу. Отражение расстроило её внушительной ссадиной на лбу слева, оставшейся после столкновения с камнем от удара Алиры, и нездоровой бледностью лица. Принцесса пощипала себя за щёки в попытках вернуть им румянец, испытала острое желание влепить себе хорошую оплеуху за совершенно неуместную озабоченность своим внешним видом, но сдержалась, просто с силой сжала кулаки, вонзая короткие ногти в ладони до боли. Боль привычно вернула ей чувство контроля над собой и своим телом. Она обещала себе, что будет делать вид, что ничего не случилось, не даст выбить себя из колеи, не даст смутить, но в дверях всё равно на мгновение нелепо замерла, отчаянно краснея. Хозяин покоев восседал на диване у камина, держа бокал с чем-то красным, и видит бог, Анна не хотела знать, что это было. — Ты меня звал, — как можно спокойнее произнесла она. Собственный голос показался чужим и неприятно резонирующим с окружающей тишиной, от него вибрировали барабанные перепонки. — Я подумал, что ждать, пока ты сама меня позовёшь, нецелесообразно, потому что так можно прождать и пару дней, — невозмутимо отозвался он. — Ты себе льстишь, — Анна постаралась добавить в голос холодка, но получилось неестественно и немного жалобно. — А ты так нервничаешь, что боишься отойти от дверей, — в ответе была явная насмешка. — Ничего я не боюсь, — сердито ответила принцесса, решительным шагом пересекая расстояние от двери до камина и опускаясь в угол дивана как можно дальше от собеседника. Вампир кивнул на стоящий на столе второй бокал. — Я помню, ты обычно предпочитаешь белое. Она берёт бокал со стола, надеясь, что он не видит, как пальцы предательски подрагивают. Как сопротивляться тебе, если даже в мелочах ты дотошен, и мне хочется верить в то, что ты хоть что-то можешь чувствовать? Он чувствует её колебания, её испуг. Ему это нравится. Это шаг вперёд. Она балансирует на грани, а он поможет ей упасть в нужную сторону. Это не так уж сложно, женщины обожают внимание, а он никогда не жаловался на память, и ему нетрудно помнить, что она любит, что не любит, чего боится, а что терпеть не может. Самое занятное, с ней он даже не старается запоминать. Это происходит как-то само, он не отдаёт себе в этом отчёт, но знает об Анне Валериус больше, чем её брат — её самый близкий человек, в потере которого она упрекала вампира вчера. Ты погорюешь, а потом привыкнешь. Я заменю тебе тех, кого ты потеряла. Дам тебе то, чего не дали они. И ты сдашься. Сама. Добровольно. Я получу желаемое, а Валерий перевернётся в гробу. А Гэбриел… Гэбриел не сможет мне помешать. — Ты так старательно вжимаешься в подлокотник дивана, будто веришь, что лишние сантиметры между нами могут что-то решить. Она молчит. Не знает, что ответить. Всё, что приходит на ум, какое-то глупое, недалёкое и наглядно демонстрирующее её страх. За долю мгновения он оказывается прямо рядом с ней, берёт в руки её лицо и поворачивает к себе. — Посмотри на меня, Анна, посмотри. Ты сражаешься не со мной, ты сражаешься с собой. Вся эта семейная вражда яйца выеденного не стоит. Признай, если бы не эти глупости, которые с детства закладывали в твою голову, ты бы уже сказала да. Её губы дрожат: — Так вот, во что ты оцениваешь жизни моего отца и брата? — Брось. Если бы им представилась возможность, они бы убили меня. Я просто плачу той же монетой. — Я бы тоже тебя убила. Так почему не убьёшь меня? — Ты хочешь умереть в таком юном возрасте? Не верю. — А тебе есть дело до моих желаний? — Кажется, я уже говорил, что согласен их выполнять. Но ты тогда попросила невыполнимого, пожелав мне сдохнуть. У тебя есть возможность передумать и попросить что-нибудь другое. — Мне ничего от тебя не надо, — она вертит головой, пытаясь высвободится, но он не отпускает, наклоняется к ней и запечатлевает лёгкий поцелуй на её губах. Она против воли закрывает глаза, вспоминая, где бывали ещё эти руки, что сейчас держат её лицо. Внизу живота предательски заныло. Он чувствует её замешательство, её готовность капитулировать, одна рука обнимает её за плечи, притягивая ещё ближе и прижимая к себе, другая убирает за ухо непослушную прядку. Она вдыхает его запах и чувствует, как решимость покидает её, уступая место предательской слабости в коленях от осознания, что может произойти. Но ничего экстраординарного не происходит. Он просто забирает из её рук бокал, ставит его на столик, а затем обнимает её, зарываясь лицом в непослушные волосы, а она прячет пылающее лицо в его рубашке. Идиллия длится секунды, а затем Анна перепуганной птичкой выпархивает из его объятий и слетает с дивана. — Чего ты от меня хочешь? — голос предательски дрожит. — И зачем ты этого от меня хочешь? — Зачем? — он смеётся. — Самый глупый вопрос, который я слышал. Ты знаешь, Анна. — Нет, не знаю. Ты просто хочешь, чтобы я сама додумала то, что мне хочется. А в действительности ты… — она запинается. Врал мне, предал меня, приучил к себе, заставил в тебя влюбиться, убил моего отца и брата, заставил меня поверить, что в моей жизни тоже может быть что-то хорошее, а потом уничтожил эту надежду. — Я? — с интересом спрашивает вампир. Она закрывает лицо руками, не зная, что сказать, понимая, как глупо и наивно прозвучат её претензии. От необходимости объясняться спасает стук в дверь. — Извини, — Владислав поднимается с дивана одним плавным грациозным движением, — я вынужден оставить тебя ненадолго. Чувствуй себя как дома. Когда за ним закрывается дверь, Анна с облегчением приваливается спиной к стене, сползает по ней и некоторое время просто сидит, слушая треск поленьев в камине над ухом и глядя на пустой диван перед собой. Отчего-то её разбирает смех, ведь обычно люди сидят совершенно по-другому: на диване и глядя в камин. Хотя чему она удивляется, когда у неё что-то было как у людей? Может, в этом и есть причина их взаимного притяжения? Оба слишком далеки от того, что считается нормальным? В этот раз его нет куда дольше, чем в прошлый. Она находит в себе силы встать, подбадривает себя, допивая бокал до дна, и несколько раз меряет шагами комнату. Интересно, имеет ли её владелец привычку делать так же в периоды волнения или размышлений? Едва ли. Анна уверена, даже если его что-то в этой жизни волнует, такого человеческого жеста, как выдать своё волнение меряя комнату шагами, он не допустит даже наедине с собой. А думать предпочитает задумчиво глядя куда-то вдаль. Она хорошо запомнила это тогда в лесу во время грозы. Он стоял, прислонившись к дереву, вперив взгляд куда-то за линию горизонта, совершенно выпав из окружающей реальности и размышляя о чём-то своём. Она полминуты любовалась украдкой прежде, чем влезть под крону дерева и стать рядом с ним, нарушив течение его мыслей. Именно его лицо в тот момент она вспоминала, когда в Англии рисовала его по памяти. Вот бы он посмеялся, если бы узнал… Часы отсчитывают время, а хозяин комнаты всё не приходит, и Анна перестаёт тупо мерять шагами комнату, начиная рассматривать вещи её владельца. Меч на стене. Явно боевой. Двуручник. Для чего? Неужели ещё пользуется? Или это память? Плащ на спинке стула. Интересно, бывает ли холодно его владельцу? Тонкие пальцы осторожно пробегают по складкам ткани, пока их обладательница с тоской вспоминает то, к чему уже не будет возврата. Взгляд натыкается на письменный стол. На столе царил хаос, бумаг со вчерашнего дня на нём явно прибавилось. Она смотрела больше из любопытства, чем из ожидания что-то найти, потому что прошлая её попытка наглядно доказала, что если в этом доме и есть что-то важное, то хранится оно явно не здесь. С чего она вообще взяла, что Дракула будет хранить в доме литературу о том, как уничтожать детей ночи? Он ведь явно лучше неё знает об этом всём. И всё же один листок привлек её внимание. Нахально торчащий между стопкой других, он выглядел более старым, чем остальные, и Анна аккуратно высвободила его из плена сородичей. А затем воздух покинул легкие. Этот рисунок она бы узнала в любом исполнении. Крест, который искал Борис, который нашла Марина и отослала в Англию, и который там, в Англии, нашла сама принцесса. «И яви мощь креста сего перед ликом сил зла, и уничтожит он порождения тьмы». Анна судорожно вертит пергамент в руках, пытаясь найти какую-то дополнительную подсказку, но её нет, и она быстро засовывает его туда, откуда взяла, стараясь оставить всё строго как было до того, как она покопалась в бумагах. Не думать об этом. Не думать. Думать о чём угодно кроме этого. Успокоиться. Успокоиться удаётся плохо. Так просто? Вот так просто? Всё может закончить её случайная находка, применения которой они с Велканом даже не смогли найти? Но в каком смысле явить? Прочитать молитву? Осенить крестным знамением? Сейчас бы Карла сюда… Неважно. Не думать. Выбросить из головы. Звук идущей вниз дверной ручки разбивает тишину комнаты, и Анна вихрем отлетает от стола к камину, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. — Надеюсь, соскучиться ты не успела, — его голос звучит насмешливо-спокойно, контрастно резонируя с её волнением от того, что она узнала тайну. — Я по тебе не скучала, поверь, — видит бог, каким усилием ей далось это спокойствие, которое она вложила в свой голос. — Интересно… Твоё сердце стучит так от страха или от чего-то ещё? Как же, успокоишься тут. Анна старательно прячет взгляд, даже огрызаться не решается, чтобы дрожащий голос не выдал её волнения. Владислав подходит к ней, она низко опускает голову, чтобы высокому вампиру не было даже возможности заглянуть ей в глаза. Хоть бы только сейчас не взял за подбородок и не заставил в них посмотреть… Но он просто заправляет ей за ухо скрывающие лицо пряди волос и осторожно гладит по щеке холодными пальцами. Принцесса ловит его руку своей и крепко сжимает, не поднимая глаз. Он воспринимает это как приглашение, притягивает её к себе, кладёт её голову на своё плечо, вдыхает аромат волос. Она не сопротивляется, зарывается лицом в подставленное плечо, нелепо прижимая руки к груди, пытаясь оставить хоть какую-то преграду между ним и собой, а в голове судорожно мечутся мысли. Как ты мог? Как ты мог так беспечно допустить, чтобы я узнала? Ты веришь, что я не выберусь отсюда? Или думаешь, что крест утерян, и никто его не найдёт? Как ты мог? Анне Валериус страшно. И она не может понять, почему. Лицо она прячет, и он целует её в шею. Ей каждый раз не по себе от мысли, во что может перейти этот поцелуй. — Не тебе меня боятся, — тихонько шепчет он в девичье ушко, щекоча нежную кожу холодным дыханием. — Скажи ещё, что не кусаешься, — шепчет она, не отнимая лица, и ткань глушит слова, но нечеловечески острый слух улавливает всё. — Кусаюсь. Но я подожду, пока ты согласишься. — Я откажусь. Ты знаешь, что я откажусь. Я никогда не стану такой как ты. И никогда не стану такой, как Алира, потому что вряд ли существует худшее унижение, чем после всего, что было, попасть от тебя в зависимость, таскаться за тобой покорной тенью и звать тебя на вы и хозяином. — Не зарекайся, Анна. Я убедителен. Смотри, как бы ты сама не попросила меня. — Не дождёшься. — Дождусь, моя радость, дождусь. Спор бессмысленен, их рассудит время, и каждый верит в то, что оно на его стороне. Он просто отводит её в её комнату. Принцесса ждёт, пока за ним закроется дверь, пока провернётся ключ в замочной скважине, а затем обессиленно падает на кровать. Бог её услышал. Она в этом уверена. Взял за руку, привёл, куда надо, и дал ей узнать эту тайну. Она молила его дать ей сил покончить с врагом семьи? Её молитвы теперь услышаны. Так почему же их исполнение так напоминает ей наказание? Ей бы сейчас думать. О том, как сбежать, о том, как найти Карла и Ван Хелсинга. О том, что у неё впервые за долгое время появилась реальная возможность. Вместо этого она думает о том, что вряд ли переживёт своего врага. Она сделает то, что должна, но что будет с ней самой после этого? У неё не останется никого. Не надо лгать себе, будто у неё останется Гэбриел. Они друг другу незнакомцы, с одной тайной болью на двоих, которая позволяет испытывать к другому симпатию, но не более того. Что она будет делать? Бродить одинокой потерянной тенью по фамильному замку в ожидании смерти? Этой ночью ей снится, как она его убивает. Она просыпается в ужасе, в пропитанной потом рубашке, с бешено бьющимся сердцем, которое будто покинуло грудную клетку, переехало куда-то в горло и застряло там трепыхающимся комком, душащим свою хозяйку. Анна прислоняется к спинке кровати, подтягивает к себе колени и сидит так до рассвета. Она пытается успокаивать себя словами молитв, но они не идут, кажутся какими-то неискренними и вымученными. Утро она встречает глядя воспаленными от бессонницы глазами перед собой. Скупой солнечный свет нового осеннего дня не приносит ей успокоения, ей кажется, будто природа и окружающий мир только добавляют тоски и мрачности её и без того похоронному настроению. Треклятый бал, на котором Гэбриел попытается её спасти, уже завтра. Её задача не зевать и по возможности помочь ему, сделать так, чтобы они смогли сбежать. Они смогут. Должны. Не могут же они погибнуть вот так глупо, стоя в шаге от победы? Если Гэбриел — левая рука Господа, то небеса о нём позаботятся. А Анна… Анна должна исполнить своё предназначение. Не просто же так провидение привело её в его покои? Она не знает, правда ли верит во всё это. Возможно, она просто трактует как божью волю нагромождение случайностей для своего собственного спокойствия. Она пытается прийти в себя, стоя под струями холодной воды, с силой щипая себя за нежную кожу бёдер и предплечий, но самоконтроль и спокойствие не возвращаются, как бы она ни хотела. Безумно хочется со всей дури садануть кулаком об стену, но правая рука болит ещё с прошлого раза, а калечить вторую в преддверии бала, на котором будет решаться её судьба, по меньшей мере глупо. Она пытается позавтракать, но её чуть не выворачивает и всё, что она может, это пить крепкий черный чай маленькими глоточками, с тоской думая о том, что едва ли то, что ей подали эрл грей, который так полюбился ей в Англии, это случайность. Не верь ему. Он окружит тебя заботой, пониманием, будет помнить о сотне мелочей, которые ты любишь, убедит в своей правоте, ты подаришь ему свою душу и ему станет неинтересно. К вечеру она настолько устает от своих собственных переживаний, что на неё снисходит странное противоестественное спокойствие. Всё происходит как надо. Она — последняя из рода. Она ближе всех подошла к тому, чтобы покончить с этой давней враждой. Впервые за последние пару столетий для этого есть реальная возможность. Гэбриел придёт за ней. Не может не прийти. И кто-то кого-то убьёт. Стоит помолиться, чтобы в живых остался Гэбриел, но какая разница, если кто бы ни умер, она умрет вместе с ним. Потому что со смертью Гэбриела умрет её надежда на спасение, а со смертью Дракулы — умрет её глупое сердце. Так ему, впрочем, и надо. Само виновато, нечего пускать в себя кого попало, не интересуясь именами. И всё-таки она верит в то, что всё это не случайно. Что победа будет на их стороне. Так почему же от этого так горько? Всё случившееся, несомненно, её вина. Но она правда делала то, что могла, с тем, что имела. Кто же знал, к каким последствиям это приведет. Она никогда в жизни не отдаст ему свою душу, не разделит с ним вечность, не будет его невестой. Но можно же сделать себе один единственный подарок? Только один раз. Просто узнать, как это. То, что хотела с тем, о ком мечтала. Вреда от этого никому не будет. Её репутации уже ничто не повредит, более униженной, чем сейчас, невозможно чувствовать себя в принципе. Семью… она уже и так насмерть опозорила, чего уж там. Он не приходит к ней ни днём, ни вечером, будто испытывая на прочность принятое ей решение. Ей, в общем-то, всё равно. Шпильки лежат в тумбочке, и у неё было время потренироваться. Все шесть штифтов мягко поддаются юной взломщице в течение получаса. В одном он был прав: может, ей и по силам отпереть дверь своей комнаты, но ей не убежать, она видела охрану резиденции. Поймают быстро. А вот пройти коридор и скользнуть в знакомую дверь проблемы не составляет. Он даже не запирает двери своих покоев. Зачем? Какой сумасшедший сунется сюда без приглашения? Только немного тронувшаяся от событий последних дней Анна Валериус. Его нет. Она не тратит время на то, чтобы снова рассматривать его вещи, проходит в спальню, сворачивается калачиком посреди кровати и ждёт. И не замечает, как засыпает. Её присутствие не становится сюрпризом для Владислава, он знает о том, что она покинула свою комнату с момента, как отворилась дверь. Удобная вещь — чары убежища. Он подумал, что принцесса, как обычно не в меру храбрая, решила ещё раз покопаться в его вещах — что ж, он не против, но она не уходит, и спустя пару часов он идёт обратно, гадая, что взбрело в очередной раз ей в голову. Она спит, свернувшись клубочком на его кровати. Он осторожно садится рядом и гладит спутанные темные волосы. Зелёные глаза распахиваются, принцесса сонно трёт глаза и садится на кровати. — Ты снова вломилась в мою комнату, чтобы поспать? — насмешливо спрашивает он. Анна прикрывает глаза, пряча взгляд, вспоминая, ради чего и зачем вломилась в его комнату. Былой уверенности и след простыл, но, как говорится, лучше каяться за сделанное, чем терзаться сомнениями о несбывшемся. Надо либо как-то объясниться и уйти, либо решаться. Спустя полминуты, которые показались ей целой вечностью, она решается. Придвигается поближе, обвивает руками его шею, прижимается своими губами к его губам. Мгновение он колеблется, а затем обвивает руками её талию и прижимает к себе, а его губы перехватывают инициативу. Жар чужого тела чувствуется сквозь одежду, и Владислав снова чувствует, как балансирует на грани потери самоконтроля. Он отрывается от её губ и прижимается лбом к её лбу, наслаждаясь близостью и гадая, чем закончится сегодняшняя ночь, упорхнёт ли она снова перепуганной птичкой, или же разрешит ему. На её скулах играет румянец, ей неловко и страшновато. Он делает глубокий вдох, напоминая себе, что он не озабоченный подросток, и берет себя в руки, отпускает принцессу, встает с кровати, скидывая с себя верхнюю одежду и оставаясь в рубашке. Она привычным жестом подтягивает колени к подбородку, пытаясь уйти в себя, исчезнуть из окружающего мира, потому что смелость её покидает. Он садится позади неё, холодные пальцы освобождают её из тисков корсажа и отбрасывают его в сторону. Её пульс сумасшедше бьётся, частично от страха, частично от ожидания. Ему спешить некуда. Он не торопится проверять, насколько далеко она готова зайти. У них впереди ещё много времени. Его руки скользят вверх от её поясницы к плечам, приобнимают, спускаются вниз к кистям, берут в плен девичьи ладошки с жёсткими подушечками, характерными скорее для воина, чем для юной девушки. Она теряется. Она выпадает из этого мира. Он осторожно размял замерзшие тонкие пальцы, промял забитые от тренировок предплечья, промассировал плечи и шею, запустил длинные пальцы в её густые волосы, поцеловал в висок. Она откинулась на него, прижимаясь к нему лопатками и щекоча лицо волосами, и его руки плавно переползли на её грудь. Протеста не последовало, и Владислав ловко подцепил первую пуговицу. Принцесса закрыла глаза и прикусила губу, когда рубашка поползла вниз, оголяя плечи. Он успокаивающе поцеловал её в висок, в шею, провел губами по гладкой коже плеча, одновременно одной рукой прижимая её к себе, а другой — лаская грудь. Нервозность отступала под напором жара, зарождающегося где-то внизу живота, принцесса выгнулась, откидывая голову ему на плечо, не особо заботясь о том, как соблазнительно выглядит бьющаяся жилка на белой шее. Владислав бережно коснулся губами места, таившего в себе столько соблазна для вампира, не позволяя себе даже легонько прикусить нежную кожу. Прошло несколько минут, а может быть и целая вечность, прежде чем одежда была окончательно сорвана долой и брошена куда-то на пол, а Владислав опрокинул девушку на кровать. Анна попыталась неловко прикрыть грудь в порыве целомудренного смущения, но он поймал её руки и прижал к кровати, а сам коснулся губами напряжённого соска. Это уже было, позапрошлой ночью, но принцесса всё равно оказалась к этому не готова. К такому просто нельзя быть готовой. Она ахнула, выгнувшись и подаваясь ему навстречу, а когда он отпустил её руки, положила их на его плечи. Вот так, чувствуя лопатками холодный лён простыней, было удобно исследовать его тело руками, пока он сверху. На многое она не решалась, и тем не менее он чувствует, как его спокойствие рушится, когда тонкие девичьи пальцы скользят по плечу, поднимаются по шее вдоль позвоночного столба и зарываются в его волосы. Он отрывается от её груди и возвращается к губам, облокачивается на локоть, а вторая рука тем временем скользит по груди через гладкую кожу живота к чувствительной точке между ног, а Анна закрывает глаза, ибо последние несколько минут одновременно и ждёт и страшится этого прикосновения. И всё же в этот раз она не пытается высвободится из его объятий, а, наоборот, теснее прижимается к нему, обхватывая руками шею и пряча краснеющее от стыда лицо в его плече, когда его пальцы начинают круговыми движениями ласкать самое чувствительное место на теле. Владислав только крепче сжимает зубы, потому что за каждое мгновение её удовольствия он расплачивается необходимостью держать себя в руках, ибо острое желание готово смести всё на своём пути. Он вдыхает мягкий грешный аромат женского тела и нагретых солнцем степных трав в полдень — волос, и заходит на один шаг дальше, не будучи уверенным, сможет ли вообще остановиться, если она передумает. Но она только подаётся вперёд, судорожно сжимая руки, когда один из пальцев проникает в разгоряченное лоно. Владислав заглушает поцелуем стон, сорвавшийся с её губ, и добавляет ещё один палец, начиная ласкать свою любовницу чуть быстрее. Анна не решается посмотреть ему в глаза, но он ощущает, как слегка обветренные губы целуют его плечо, в котором она прячет лицо. Сил терпеть больше нет. Он берет её за плечи и опрокидывает обратно на подушки, сам возвышаясь над ней. На девичьем лице — смятение, стыд и желание. — Боишься? — хрипло спрашивает он. Впервые за долгие годы голос его подводит. — А надо? — на скулах — румянец, в глазах — тревога и одновременно ожидание. — Нет. Просто в первый раз это не очень приятно. Она нервно сглатывает слюну, пытаясь унять сухость в горле, закрывает глаза и кивает, снова обнимая его за шею. Он целует уголок рта, затем нежный в своем упрямстве подбородок, проводит языком по белой шее, ласкает своими губами выпирающую ключицу. Под легким, но требовательным давлением его руки Анна покорно разводит ноги. Вампир слишком долго держал себя в руках, желание берёт над ним верх и он входит слишком резко, чтобы не причинить боль. — Ай, — сдавленно и немного возмущенно раздается над ухом. — Извини. Потерпи минутку. Скоро станет лучше. Постарайся расслабиться, — короткие фразы чередуются с легкими успокаивающими поцелуями. Она часто моргает, не давая слезам навернуться на глаза, глубоко вдыхает и выдыхает. Он берет себя в руки, замирает на некоторое время, давая ей привыкнуть к ощущениям, затем начинает медленно двигаться. Ей странно чувствовать в себе другого человека, быть соединённой с ним. Это болезненно, но это удовольствие, и всё это отдаёт мазохизмом. В одном он прав, боль отступает. Она уже не резкая, а так, фоновая. Его рука скользит вниз и начинает ласкать её одновременно с движениями. Анна задыхается от нахлынувших ощущений и вжимается в кровать. В этот раз она уже не боится, что она умрёт. Она ждёт это ощущение и не противится, когда оно накрывает её, просто глухо стонет, выгибаясь всем телом, закидывая ноги ему на пояс и прижимаясь всем телом, чувствуя, как всё в ней содрогается. Владислав чувствует это, и это распаляет его ещё больше, движения становятся резкими и глубокими, он раз за разом входит в неё до упора. Ей уже, в общем-то, всё равно, по телу всё ещё пробегают волнами остатки полученного удовольствия. Он со стоном изливается и падает на неё. Он давно этого ждал. Он не признаётся в этом сам себе, но по-настоящему ждал это с того момента, как целовал её в лесу. С одной стороны, ему лестно быть первым, с другой — если бы у её высочества до этого случались интрижки, сейчас можно было бы не сдерживаться, а просто взять и трахать, как хочется, с силой, резко, срывая стоны с этих соблазнительных губ. Самое забавное и одновременно уязвляющее самолюбие, что он так и не получил полностью того, что хотел. Он был уверен, что получит тело в комплекте с душой: с любовью, с принятием, с доверием. И даже полагал, что душу получит раньше, чем тело. Всё-таки ревностная католичка… Но Анна Валериус всегда умела удивлять его и ломать его планы. Он получил только тело, которое прижималось сейчас к нему, пока его владелица, судорожно пытаясь выровнять дыхание, думала о том, что завтра кому-то из них придёт конец. Возможно, всем сразу. Владислав перекатывается на спину, прижимая девушку к себе, она поуютнее устраивается головой на его плече и прижимается покрепче. О целует её в лоб. Ему хочется что-то сказать. Что-то, что успокоит её, даст ей понять, что то, что произошло, важно и для него тоже. И он себе смешон. Четыре века убивать, уничтожать, мстить, топить свою злость в чужой крови… Для чего? Для того, чтобы сейчас тенью таскаться за последней представительницей древнего рода и выпрашивать крохи её тепла и доверия, которое она так щедро ему дарила, не зная, кто он такой, и которое, вернувшись ей ножом в спину, рассыпалось на тысячи осколков. Она лежит на его плече, прижимаясь теплой щекой к прохладной коже, и гадает, прозвучит ли в скором времени его обычное предложение отвести её обратно в её комнату, но этого всё не происходит, и она не замечает, как засыпает, а он ещё долго смотрит в потолок, в задумчивости поглаживая темные пряди кудрявых волос. Он предполагал, что произошедшее будет его победой, но вместо этого остро ощутил, сколько ещё сил и времени понадобится для того, чтобы по кирпичику разобрать эту стену, которую она выстроила между ним и собой.