Ловушка азарта

*** Вскоре шехзаде Мехмеду пришлось вновь отправиться в свой санджак* — в Сарухан. За боевые заслуги Мурад позволил Аслану отправиться в Валахию с небольшой военной поддержкой Владу, считающемуся османским ставленником и пока что подавляющему внутренние бунты в княжестве. Александра со своим колдовским даром тоже была нужнее там, поэтому Лале осталась одна. Друзья писали ей обстоятельные, но редкие письма — и из-за расстояния, и из-за обилия срочных дел. Мехмед тоже, поскольку помимо управления санджаком он всеми силами стремился укрепить свои позиции среди знати и в армии, много общался с иностранными послами — был поглощён политическими игрищами. У султана Мурада на старости лет родился ещё один сын — Ахмед, которого противники Мехмеда из государственного аппарата считали шансом не допустить чересчур деятельного старшего шехзаде к трону. А султан слабел прямо на глазах, и не только физически, но и душевно. Всё реже он вмешивался и влиял на дела, всё чаще мысленно уходил в прошлое, углублялся в сожаления. Лале больно было видеть дядю таким, но сделать она ничего не могла. Нарисованные ею картины приносили ему некоторое утешение, но и усугубляли тоску. Так прошло несколько месяцев. Зимой нового, 1449 года Мурад неожиданно сильно заболел. Лучшие лекари тщетно боролись за его выздоровление. Да и сам султан не слишком цеплялся за жизнь: он смертельно устал, причём уже очень давно. Лекари никого к нему не подпускали, чтобы не тревожить, но однажды он сам приказал привести к нему Лале. — Перед тем, как уйти на покой, я хочу быть уверенным, что тех немногих, кто мне ещё дорог под этим небом, ждёт светлое будущее. — Сказал он, когда племянница пришла и села у изголовья. — Дядя, не говорите так! Вы… — Выслушай. — Мягко, но непреклонно перебил султан. — Недавно у меня с Мехмедом был разговор. О тебе. Он просил твоей руки и заверил, что уже заручился твоим согласием. Это так? Лале покраснела, но твёрдо ответила: — Да. — По твоей доброй воле? Помнится, у вас были… непростые отношения. Если что-то не так, девочка моя, то скажи мне сейчас, пока я могу уберечь тебя от бед. — Нет, меня никто не неволит. — Лале покачала головой, но на сердце у неё потеплело от такого обстоятельного беспокойства за её чувства. — Прекрасно. — Мурад слабо, но очень тепло улыбнулся. — Признаться, у меня были несколько иные планы, но я благословляю вас, дети. Жаль только, что вряд ли увижу вашу свадьбу. Зато я увидел, как ты дорога Мехмеду, и, возможно, именно любовь к тебе может уберечь его от… дурного. — Что вы имеете в виду? Мурад помрачнел, явно охваченный какими-то тяжёлыми раздумьями, тщательно подбирая слова. — От него самого. Лале вздрогнула, скорее чувствуя, чем понимая тайный смысл этих слов. — Ты и сама знаешь, что Мехмед бывает весьма невоздержан, когда дело касается его целей и мечтаний. — Немного помолчав, пояснил султан. — Когда-то давно я тоже был таким. Кипела молодая кровь, хотелось свершений невзирая на жертвы. Сколько же непоправимых ошибок я наделал на этом пути… Хотя бы насчёт Византии, которую так жаждет покорить Мехмед. Я ведь тоже хотел. Настолько, что положил почти всю армию под стенами Константинополя*, и всё зря, а за последствия наша империя расплачивается до сих пор. И это не единственное, от чего я хотел бы оградить Мехмеда… и не только его. Вне сомнений, он станет прекрасным правителем, но жажда власти может привести к постоянному страху её потерять, а это — к чрезмерной жестокости… — Вы ведь предполагаете что-то конкретное? — Когда я вступил на престол, мне пришлось бороться со своим братом и дядей. — Ответил Мурад. — Не я первый, не я последний на этом пути. Иногда соперники на престол — беда для государства, например, проклятый Орхан-челеби, самый младший брат моего отца, за которого мы вынуждены ежегодно платить наглым византийцам большие деньги. Но Ахмед — совсем маленький, из него можно вырастить верного соратника, а не врага. — Вы что, полагаете, Мехмед…?! — Лале в ужасе широко распахнула глаза, даже слегка отшатнулась. «Ты станешь великим правителем… если, конечно, тебе не помешает брат». — Вдруг вспомнились ей слова того жуткого незнакомца в непроглядном чёрном одеянии, которого они с Мехмедом встретили на рынке во время совместной вылазки инкогнито. И противная дрожь пробежала по спине. — Мне не хочется предполагать худшего, но вынужден. Так как люблю обоих своих сыновей. Я похоронил столько родных, особенно детей, столько пролил над ними слёз скорби… Прошу тебя, моя девочка. Убереги Мехмеда от братоубийства*. Ради них обоих… Я верю, что это в твоих силах, потому что светлее и чище тебя не встречал никого. Свет твоей души, словно огонёк во мраке, освещает и чужие сердца, выводит из темноты. Ты была ещё маленькой, когда я в последний раз говорил тебе это, но знай, что я люблю тебя, не меньше, чем родных дочерей. Ты была моей отрадой в самые суровые дни. Надеюсь, ты будешь счастлива. Лале не смогла сдержать слёзы; глаза её наполнились болью и отчаянием. Поддавшись этим чувствам, не помня себя, она опустилась на колени у кровати, взяла дядю за руку и с трепетной мольбой поймала его взгляд. — Прошу, не говорите так… словно прощаетесь. Вы выздоровеете, вас ждут ещё долгие годы, я верю! Я потеряла обоих родителей так давно, что почти совсем не помню их, особенно отца… вы заменили мне его. И совсем не мыслю мира без вас. Я тоже всем сердцем люблю вас, дядя. И вижу, как сильно вы от всего устали. Но, умоляю, не опускайте руки! — Милая моя Лале… — султан вновь ослабленно улыбнулся. — Я не просто устал и болен — я погряз в скорби и призраках прошлого. Даже сейчас, как бы ни был привязан к тебе, я вижу не твоё лицо, а твоей матери. Моей самой любимой, такой отважной сестры, Айше… встречи с которой жду так давно, как и с моими ушедшими сыновьями. Мне отрадно видеть твоё неравнодушие, твою любовь. Но не печалься… и не удерживай меня. Ступай к себе. Мне нужно поспать… Заливаясь слезами, Лале покинула покои султана Мурада. А через несколько дней его не стало. *** Несколько дней к телу Мурада никого не пускали — весть о его смерти держали в строжайшей тайне, под предлогом тяжёлого лечения. Лале пыталась пробиться к дяде, чувствуя неладное, но ей не позволили, и о том, что его уже нет в живых, она узнала благодаря Сафийе. Гостя в доме отца, она случайно подслушала разговор, не предназначенный для её ушей: Великий Визирь Халил-паша, всё ещё остающийся самым влиятельным человеком в империи и врагом Мехмеда, велел держать в тайне смерть султана для того, чтобы быстрее в Эдирне прибыл византийский воспитанник — шехзаде Орхан, принял трон и присягу янычар до того, как Мехмед вообще узнает о произошедшем. Орхан был бы такой же марионеткой в руках Халила-паши, каким в свои четырнадцать лет при первом правлении был сам Мехмед. Сафийе, когда-то спасшая Лале от надругательства, была уверена, что султанша ненавидит Мехмеда, то есть, если поведать ей тайну — Сафийе тем самым не предаст и не порушит тайны отца. Между тем, будучи с Лале хорошими подругами, Сафйе считала несправедливым скрывать от Лале, так привязанной к дяде, весть о его смерти, и всё ей рассказала. Султанша была раздавлена новостью, несмотря на то, что предчувствовала её, а игры Халила-паши привели её в совершенно непривычное неистовство. К тому же, она прекрасно понимала, что Мехмеда не остановит ни присяга, ни восшествие на престол Орхана — только взбесит невообразимо, а это могло означать начало жестокой гражданской войны. В тот же день она послала к Мехмеду письмо, велев гонцу мчаться без остановок. Когда шехзаде со своим войском подошёл к Эдирне, недоумевающая столица стояла на ушах, Халил-паша с видимым трудом мирился с происходящим, и только Лале, получившая возможность надеть траур и не скрывать своего горя, ощутила облегчение. *** В ночь после похорон Лале никак не могла уснуть. Скорбь и сосущая пустота грызли её изнутри. Она вновь осиротела. Раньше, если ей было плохо — всегда был кто-то рядом. Аслан, Влад или сам дядя Мурад. У Лале была ещё няня, но с нею не хотелось делиться этой болью. Не в силах больше оставаться одной, девушка порывисто встала и бездумно, как сомнамбула, направилась в султанские покои. Вот прямо посреди ночи. По традиции преемник переезжал в главные покои дворца сразу после похорон предшественника, но Лале было как-то дико видеть эту великолепную пустующую комнату, где она ещё совсем недавно разговаривала с дядей. Сглотнув царапающий горло ком, султанша направилась на террасу, из приоткрытых дверей в которую лился свет. Мехмед молча смотрел куда-то в ночную тьму суровым взглядом, был усталым и бледным. Лале вошла почти бесшумно, но он чутко уловил её шаги и тут же обернулся. Взгляд мгновенно смягчился, но печать тяжёлых раздумий всё ещё обостряла черты его лица. Не говоря ни слова, султанша обняла Мехмеда, пряча лицо у него на груди и, пожалуй, впервые так открыто показывая ему свою слабость. Впервые прося о поддержке. Какое-то время он так же молча гладил её по распущенным волосам, а затем тихо сказал: — Проведя большую часть детства и юности вдали от Эдирне, я всегда был в тени своих старших братьев, особенно для отца. Он практически не замечал меня, возлагая все надежды и чаяния на Ахмеда, Алааддина, Хасана… до тех пор, пока в свои двенадцать я не остался единственным его наследником. Тогда он обратил на меня свой взор — и был ужасно разочарован. А я всегда, сколько себя помню, тщетно искал его расположения, отцовской гордости, доброго взгляда. Ещё пару лет назад мог бы солгать тебе, что мне всё равно на то, что его больше нет, сам бы в это поверил, и, наверное, думал бы даже, что рад, мол, наконец-то трон будет моим без всякой чехарды. Но… при всём этом кажется до смешного странным то, что я как маленький мальчик, которого впервые погладили по головке, вместо того, чтобы как всегда поставить в угол, радовался тому, что меня наконец-то, так поздно, заметил собственный отец, чье внимание и похвалу я уже многие годы не считал для себя чем-то важным в… семейном, а не политическом смысле. Я давно убедил себя, что не буду жалеть никого, кто встанет на моём пути к трону. И почему же тогда мне теперь так тяжело?.. Лале удивлённо подняла голову, с трудом веря, что Мехмед с нею так откровенен. Он крайне редко открыто говорил о своих чувствах, особенно о чём-то настолько личном, спрятанном давно и глубоко. — Потому что нет ничего странного в боли потери. Даже тех, с кем связывали сложные отношения. — так же тихо ответила она. — Это всегда тяжело. Мы с тобой оба были детьми, когда потеряли матерей… а дядя Мурад был непростым человеком, с тяжёлой судьбой, но ты был ему дорог. Знаешь, наш последний с ним разговор был о тебе… он гордился тобой, беспокоился и благословил наш будущий никях. Хотя и упомянул, что у него были на этот счёт иные планы… не знаешь, что он имел в виду? — Знаю. — Мехмед как-то странно усмехнулся и огорошил новостью: — Отец хотел через меня заключить важный политический союз. Женить меня на дочери Сулеймана-бея, правителя бейлика Дулкадира.* Лале ощутила острый укол какого-то очень неприятного, тёмного чувства… ревность. — Это… действительно был бы выгодный для империи союз. — Через силу выдавила она, впившись в Мехмеда острым как кинжал взглядом. — Дулкадир — важная буферная зона между нами, персами и мамлюками. — Моя невеста уговаривает меня жениться на другой?.. — он вскинул брови в лёгкой насмешке. — Твоя невеста ночью задушит тебя подушкой, если ты попытаешься это сделать. — бесстрашно заявила Лале, а Мехмед пришёл в такой восторг от вида её ревности, что вовсе не почувствовал себя оскорблённым. — Кроме того, твоя невеста хочет подробностей. С трудом верится, что дядя так легко отказался от важного союза, когда мог, например, предложить тебе сделать меня… второй женой. — Именно это он и предложил. Но я отказался. Слава Аллаху, отец прислушался ко мне в этом вопросе. Царапнула горькая, уже бессмысленная обида на дядю, которую Лале успешно скрыла. — И почему же отказался? Ты ведь получше меня знаешь выгоду того брака. — Не хочу быть задушенным ночью подушкой. — попробовал отшутиться Мехмед, но под требовательным взглядом Лале посерьёзнел: — Я не для того с таким трудом добивался твоей взаимности, чтобы тут же потерять. Полагаешь, я не знаю, что ты никогда не смирилась бы с необходимостью делить меня с другой? Мне больше никто не нужен. Ты подаришь мне наследников и будешь не позади, а рядом, султаншей, каких ещё не видывал мир. Что до политической выгоды… ну и шайтан бы с ней, я не нуждаюсь в костылях, вроде подобного брака — и так добьюсь всего. *** На следующий день Мехмед принял присягу янычар, и из окна смотровой башни Лале с замиранием сердца наблюдала его восшествие на престол. А по окончанию траура была объявлена их свадьба.