Ядовитый

      Он сидел у двери ещё некоторое время — может, пять минут, может и десять. Ничто не удерживало Дазая возле двери, сквозняк всё так же обдувал колени, Осаму прислонил голову к дверной ручке. В голове была одна сумятица, мысли бегали и прыгали, не создавая рассуждений. Забота Ацуши такая приятная, Дазай только теперь осознал, что мальчишка интересовался, хотел помочь или хотя бы проведать. Как глупо, наверное, понять это только тогда, когда разговор окончен. Осаму уткнулся макушкой в железную ручку и закрыл глаза, он прижался телом к двери так, будто… …будто хотел прижаться к Ацуши. Но Дазай не стал отдёргиваться или прекращать, в конце концов, никто не запретит ему сидеть возле двери его собственной квартиры. Осознание, что кто-то просто так может обеспокоиться его состоянием, обласкало сердце Дазая. Совсем немного. Он бы очень хотел ответить на такую отзывчивость.       Дазай не сможет.       Хотелось бы сделать для Ацуши что-то настоящее, что-то искреннее, не жалобно дрожащее и болезненное, как всё, что Осаму чувствует. Что-то, в чём нет оскорбляющего притворства. Ацуши, наверное, обрадуется, даже если Дазай сделает что-то притворное, он не станет разбираться, потому что верит в лучшее. Он верит, что Дазай может быть искренним, как и сам Накаджима, что искренность эта похожа на нормальную.       Что Дазай может сделать? Что Дазай хочет сделать? От этих вопросов у него кружится голова и возникает спазм в горле. На негнущихся ногах Осаму поднимается, собственные конечности — тяжесть, от которой надо бы избавиться, чтоб не так сильно ненавидеть.       Это же так просто, всего лишь один раз искренне поблагодарить Ацуши, не оскорблять его светлую улыбку фальшью. Всё естество Дазая замирает, не даёт даже приблизиться к фантазии, где он открывает рот и говорит «спасибо».       Это обнажение уязвимости, если Накаджима поймет, за что наставник поблагодарит его. А Ацуши поймёт. Интонации он улавливает, он всё заметит, и тогда…       Кровь застучала в ушах, Дазай опёрся рукой на стену. Должно быть, глаза его сейчас были совершенно безумными. Будто для верности, чтоб его странная благодарность не прозвучала, он закрыл ладонью рот.       Если принять ванну, станет легче. Навязчивой идеей возникает мысль проглотить кусок мыла, вычистить изнутри так, как только возможно, лишь бы больше не корчиться в агонии омерзения. Он бы взял чистое мыло из упаковки, небольшое, и долго сосал бы его, глотая пену. Возможно, из-за отравления у него даже получилось бы мучительно умереть.       Никто никогда не узнает об этих маленьких мыслях, они надёжно заперты в сознании и выходят лишь тогда, когда сил больше не остаётся. В котлах всё время растет давление, и воздух нужно периодически спускать, иначе всё взлетит на воздух — мысли Дазая тоже.       До прикушенных губ неясно, как ему вообще нашлось место в социуме, в агентстве, рядом с Ацуши… Его сознание создаёт всё более жуткие фантазии, они текут бурной рекой, иногда за ними ничего не видно и не слышно. Нужно моргнуть, чтобы вернуться в реальность. Изредка моргание не помогает. Как отлаженный механизм, Дазай может вести диалог, проявлять выученную заботу, если это необходимо. Слова складываются в предложения, губы складываются в улыбку, и Дазай не забывает о глазах — их выражение так же покажет, что всё «настоящее». Он бы и не сказал, что фальшивое. Просто в нём есть инструкции, которые нужно выполнять, тогда жизнь будет легче. Совсем ненамного, но легче.       Всё, что в нём искреннее, раздражает. Только Одасаку мог слушать его без раздражения, с интересом, он смотрел своим вечно спокойно-удивлённым взглядом. И слушал. Слушал внимательно, спрашивая, и… это вызывало такой восторг, почти до ощущения чего-то беснующегося в животе, речь Осаму ускорялась, всё быстрее, всё нетерпеливее.       Только с Одасаку он мог говорить. Только вот Одасаку мертв.       Дазай поднялся с тупым, бессмысленным взглядом, чтобы пойти к ванной. Вода может помочь ненадолго почувствовать чистоту. Возможно, даже исчезнет желание снять с себя кожу, когда Дазай погрузится в пенную воду. Тёплую настолько, что можно свариться. Он крутит кран и наблюдает, как обжигающая жидкость наполняет ванну. Мысли где-то в другом месте, в несуществующей ситуации.       Удовольствие от разговоров — что это? Наверное, это что-то, что чувствуешь, когда Ацуши дарит тебе цветы. Когда улыбаешься и дерзко говоришь Мори Огаю, что сжёг пальто. Нечто далёкое, неощутимое и краткосрочное, невозможно приблизиться…       С двумя людьми он всегда это ощущал. А теперь их нет. Одного — физически, а другого— Дазай сжал зубы, забираясь в горячую воду — кожа сразу покраснела. Он простонал удовлетворённо — всё его тело разом испытало боль, а затем облегчение. Вот бы никогда не вылезать из ванной, остаться в ней навсегда, вариться в этом котле, пока тепла не будет достаточно. Осаму совсем забыл о пене — надо бы добавить её, чтобы тепло не улетучивалось так быстро. Уже в пене Дазай прикрыл глаза, стараясь уместить своё тело в ванной правильно — над водой должна была остаться лишь голова, и только из-за необходимости дышать.       Как странно, в закрытой комнатке, наполненной паром, нос Осаму замерзал. Колени еле умещались под водой, всё норовили вылезти. Тогда их тоже обжигало холодом, и Дазай быстро прятал их обратно.       Опустившись в воду ещё сильнее (так, что над пеной остались только нос и всё выше), Дазай силился не заснуть — просыпаться в холодной воде было бы отвратительно. Зря он думал, что мозг заткнулся, зря.       Из-за внезапного порыва и чтобы отогнать воспоминания, Дазай слегка вытащил руки из-под воды и коснулся своей челюсти. Кожа была мягкой и мокрой, относительно чистой. Пальцы чуть надавили, чтобы обвести челюсть по линии кости. Выше, к носу, чтоб нащупать, где кончается череп и начинается хрящ. Разошлись, проводя по щекам к скуловым костям. Одна рука замёрзла, пришлось вернуть её под воду. Другой рукой Дазай подошёл к самому главному, он стал давить меньше, аккуратно проводя пальцем вокруг глаза. Нащупать в черепе провал для глазницы, осознать, что у него действительно есть череп. Это успокаивающие движения, они вызывают сонливость и немного волнуют, будто бы одно неверное движение отколет кусочек кости.       Процесс позволял отвлечься от навязчивых мыслей, но ненадолго.       Испытывает ли он удовольствие? Помимо этих коротких вспышек от горячей ванны, помимо радости, когда он может весь день спать…       Это — слабое. Оно угасает и не приходит больше, мучает Осаму и не даёт жить. Едва он открывает рот для того, чтобы сказать о своих чувствах, — испытывает беспомощность. Уязвимым становится.       Свет в ванной моргнул, а Осаму потерял счёт времени. Он будто сотни лет лежал в ванной, не двигаясь, но не мёрз. Значит, не прошло и пяти минут… Тем не менее, он немного спустил воду и добавил новой, горячей. Руки бы обожглись от прикосновения к струе из-под крана. Вновь тепло стало приятным, усыпляющим. Тело млело в блаженстве, но Дазай не мог прервать размышления.       А вдруг Одасаку тоже не мог его слушать? Вдруг, на самом деле Одасаку…       Дазай дал себе пощёчину — удар мокрой рукой был неприятнее обычного. Нельзя, нельзя осквернять память об Одасаку. Особенно такой дрянью.       Память слишком сильна, в Осаму нет никакого желания, которое может воплотиться, на его сердце пусто. Мори улыбается и посылает Одасаку на смерть, зная конец заранее. Его лицо. Нужно стереть улыбку с этого лица, нужно ему отомстить — и уход из мафии, хоть он и ударил по Мори, не кажется местью. Словно подростковая истерика, этого недостаточно, это просто смешно!       Но он не может ничего сделать.       Дазай пускает пузыри изо рта в ванной. Погружается в мыльную воду с головой, закрыв глаза.       Мысли, эти яростные мысли о мести заполняют голову, сменяются кадры, Мори в красном улыбается и говорит с шестерками, у шестерок автоматы, Дазай должен отомстить… Он должен отрубить Мори голову, отрубить ему голову!       Тело задрожало от неспособности дышать. Осаму вынырнул, вдыхая воздух жадно и отчаянно. Видение отрубленной головы всё не покидало его. Увидеть это вживую было бы прекрасно. А ведь только недавно Куникида проводил Ацуши лекцию о том, что расчленение могут совершить только самые опасные из убийц… Как и другие издевательства над телом. Осаму надавил на виски, дыхание всё ещё было тяжелым, сердце колотилось, но всё это — не от удушья. У него будто кипела кровь от всего мерзкого, что наполняло голову. Как, интересно, Ацуши и Куникида посмотрели бы на него, узнав об этих мерзостях? Но они не узнают, разумеется, никогда не узнают.       …Действительно, как бы Ацуши посмотрел? Осаму чуть прикусил губу, глядя на растаявшую пену. Нужно снова немного спустить воду и налить новую, горячую — так Дазай и сделал, автоматически. Он смотрел на пену, но видел ясные глаза. Желтовато-сиреневые. Оба оттенка лёгкие, нужно всмотреться, чтобы заметить перелив. Осаму всматривался — он умел оценить красоту, в чём бы она ни заключалась, и неважно, мужчина перед ним был или женщина. И у Ацуши были красивые глаза — это простая мысль, она не должна была травить Дазая, ведь и Куникиду, и Рампо, и директора, да и всех девушек в агентстве Осаму считал красивыми. А Ацуши перестал быть красивым и стал прекрасным.       Такие мысли не травили — они мягко обвивались вокруг Дазая, словно веревки. Странно не заметить, если на тебе веревка затягивается, но сначала это была нить привязанности — дружеской и наставнической. Ацуши был согревающим светом, к которому Осаму так боялся, но так хотел тянуться.       Так хотел забрать. Он сначала спутал это с белой завистью. Путался-путался, а в какой-то момент почувствовал, что можно пропустить через пальцы длинную прядь светлых волос и улыбнуться с кокетством. Заманить, завлечь и забрать.       Это стало приносить проблемы. Только ему, разумеется, а значит можно перетерпеть и расширяющиеся зрачки при взгляде на Ацуши, и улыбку, что лезет на и так притворно дружелюбное лицо, и неясное томление. У него будто… плавился мозг, павший жертвой гормонов.       Если двинуть ногами в горячей воде, жар подействует на них ещё сильнее, обожжёт снова. Щекочущее чувство добралось до паха Осаму, он вздрогнул и удивлённо приоткрыл глаза.       Мысли о нём противопоказаны. Дазай был способен на многие глупости, но чувства к Ацуши делали его ещё более глупым, более зависимым, чем был раньше. Даже представив, как касается пальцами щёк Ацуши (любовно и мягко), Осаму чувствовал тяжесть внизу живота, лёгкую заинтересованность.       Отгоняя всё это, Осаму перевернулся на живот, его спины коснулся холод, заставив неприятно поёжиться. Он задержал дыхание и нырнул, почти касаясь носом дна ванны. В спокойном состоянии он мог пролежать так довольно долго, но как и в случае с яростью, вожделение требовало больше кислорода. Закрытые глаза Осаму ощутимо закатились, давили на веки. Легкие сокращались, но не получали ни вдоха. Ощущение дразнящее его, близкое к предсмертию — всем своим телом Дазай любил это и даже выпустил из лёгких последний воздух. Мутное сознание не было способно генерировать предложения.       И всё же оно предало.       Лицо Ацуши вновь предстало перед глазами Осаму, Ацуши улыбался и смотрел на него. Обычно, когда Дазай долго смотрит, Ацуши переводит взгляд — не от стеснения, лишь находит что-то более интересное. Но теперь Накаджима не поворачивался в другую сторону, он улыбнулся и приблизился к Осаму.       Дазай сам не понимал, что его возбуждение растёт — слишком горячей была вода, чтоб ощутить жар внизу живота, слишком мутным оставалось сознание. Он заметил, что немного всплывает, и вновь опустился ниже. В тесной ванной его тело было зажато между стенками, руки едва умещались в этой тесноте.       Фантазия разыгралась — кохай не говорил ни слова, но притянул Дазая к себе и коснулся губ. Детектив, в самом деле, почти чувствовал это, он шевелил губами, как если бы отвечал, и всё больше задыхался, будучи на грани отключки. Легкой болью отозвался член Осаму, и Дазай едва не застонал под водой. Он не прервал фантазию, он не мог упустить это. Пальцы цеплялись за скользкое дно, как зверёк Осаму царапался. А ещё он двигал бёдрами, тёрся горячим членом о дно ванны, придавливал сам себя и дрожал.       Изо рта вырвались пузырьки, Дазай резко поднял голову, с безумными глазами вдохнул. Он продолжал остервенело тереться о дно ванны, головку почти болезненно обжигало соприкосновение с водой, и остановиться Дазай не мог. «Ацуши» перед его глазами всё еще дарил Осаму поцелуи — самое желанное, самое лучшее!       Только когда Дазай кончил, он пришёл в себя. Он осознал, что сидит в воде, смешанной со спермой — и это было меньшей из проблем.       Мерзкие руки, мерзкое тело, мерзкий разум — снова осквернили того, кто одним своим существованием приносит Дазаю радость. Что дальше? Делать Ацуши отвратительные намёки? Двусмысленно говорить и действовать, чтобы надеяться хоть на что-то?       Но тело Осаму больше не реагировало на его возмущения, дыхание не учащалось от злости — ему бы восстановиться. Сколько бы омерзения ни было в произошедшем, Дазай ощутил послеоргазменную негу. Сдавшись, он взял в руки душевую насадку и вынул пробку из ванны. Нужно очистить своё тело и забыть эту вспышку, как страшный сон. Он поддался только потому, что его разум был мутным.       Это никогда не повторится. Он не хотел бы думать об Ацуши так… И со стороны Ацуши было бы абсолютно справедливо наказать Дазая за эти мысли, взглянуть на него не так, как обычно, а словно на ничтожество. Им Осаму и является. Не торопясь и больше не замечая таких нюансов, как температура воды, Дазай медленно помылся. Между ног — наиболее тщательно, чтобы не оставить и следа грехопадения.       Он снова покроется грязью, стоит выйти за пределы ванной комнаты. Дазаю ещё предстояло как-то пережить эту несчастную ночь. На плечи лёг груз того, что он сделал сегодня вечером — чуть ли не затошнило. Осаму вылез из ванной, не желая этого, он не мог находиться в воде вечно, даже если очень хотел. Кажется, он не ел весь день, но желудок даже не напомнил об этом.       Или же он всё время фантомно болит, просто Дазай не замечает?       Осаму действительно не мог без омерзения касаться своей голой кожи. Она будто плавилась, издевалась над ним. Но есть решение, такое простое и гениальное; главное, чтобы сил на его исполнение хватило. Дазай сосредоточил все мысли на том, что ему нужно было сделать, игнорируя любые другие.       Лучше сосредотачиваться на простых задачах, это даст его мозгу хоть какой-то отдых. Шатаясь, Осаму добредает до шкафа, открывает скрипящую дверь. Пижама — чистая, немного жёсткая после стирки. Дазай бессознательно мнет ткань в пальцах — именно то, что нужно. Пижама неплотно прилегает к коже и бинтам, в ней не жарко, в ней касаться противного тела не приходится. Дазай разглаживает ткань у себя на животе, а затем снова сгинается, чтоб надеть и штаны. В пижаме… приятнее. В ней тепло, и кожа не покрывается испариной.       Осаму встал на колени возле футона и заполз на него, откидывая одеяло. Где-то в середине, в верхнем углу, он ложится на бок и немного притягивает колени к груди. Забавно, как простое изменение положения на футоне может вызвать ощущение защищённости или хотя бы уменьшить тревогу. Дазай вытянул руки. Он запретил себе думать о том, как его действия со стороны выглядят, перекрестил руки и обнял себя, сжимая плечи. Ладонью погладил плечо, будто утешающе лаская. Глаза закрылись сами собой. Разумеется, подобное не могло заменить реальных объятий, но было заманчивым и немного приятным. Осаму глубоко дышал, стараясь уснуть.       — …Тепло.