Жертва против обстоятельств

      — Ты замерз, — глухо прошептал Чу Ваньнин, забираясь к Мо Жаню на колени. — Спи сегодня со мной.       На дворе было лето в самом разгаре. В хижине на опушке леса стояла духота, даже тряпка на окне не колыхалась. Мо Жань не замерз и спать не собирался. Каждый мускул в теле зудел об одном: все еще живой! Он чувствует, значит, живой! Рядом с Чу Ваньнином его охватила безумная лихорадка, Мо Жань чувствовал себя больным, и мужчина в его руках не был его лекарством, не был панацеей от всех бед жизни. От взгляда на него знобило. В раскосых глазах Мо Жань видел ту же лихорадку и понимал, что они оба больны.       Он крепко обхватил Чу Ваньнина руками и поцеловал. Тот прижался всем телом, ответил так, что Мо Жаня повело, каждая кость в нем затрещала, будто мокрые дрова в костре.       — Холодно, — с жаром прошептал Мо Жань       Когда касаешься того, что сильно отличается от температуры тела, и не поймёшь поначалу, горячо тебе или холодно. Свежее и яркое чувство, как ручей из-под ледника, быстро сменяется болью. В детстве Мо Жань бегал по крышам и отлично знал, каков на ощупь обожженный солнцем металл. А зимой он ходил в дырявых варежках, и жар снега не отличался от стального летнего жара. Любая крайность обжигает, стирает границу между плюсом и минусом. Мо Жань сказал, что ему холодно, но сам чувствовал себя маслом на раскаленной сковороде. В него плеснули холодной воды, и он вспенился от счастья, зашипел от злобы и страха. Ему хотелось и плакать, и смеяться. Кажется, он делал и то, и другое. Или только думал, что делал.       Радостней и печальней всего было то, что Чу Ваньнин был с ним вместе на сковороде. О несовместимых людях говорят, что они как вода и масло. Мо Жань не знал, кто из них был водой, а кто маслом, потому что здесь и сейчас они корчились в муках, сплетаясь друг с другом, понимая друг друга, как никто другой.       — Подожди, — Мо Жань услышал слова, но не знал, кто из них нашел в себе силы вспомнить родную речь. — Сейчас.       Когда «сейчас» прошло, он понял, что уже давно лежит на полу. Адская смесь на сковороде выкипела, и шипение в теле улеглось, сменившись болезненным блаженством. Под спиной у него были грубые половицы, но плечом и бедром он чувствовал Чу Ваньнина. Он опустил взгляд, но в полутьме не смог ничего разглядеть. Понял только, что с одеждой у них обоих не все в порядке: один в футболке, вздернутой за шею, другой только одной ногой в штанах.       Сегодня Чу Ваньнин не пил, но выглядел пьянее, чем в их первую ночь. И сам Мо Жань изменился. Раньше его волновали фотографии, тревожили мысли о будущем, но теперь ни прошлое, ни грядущее не могло сравниться с настоящим, в котором они лежали рядом друг с другом и пытались отдышаться после бешеного танца на сковороде.       Но вскоре кровь замедлила свой бег, выступивший на коже пот остыл, а в груди стала разрастаться черная дыра. Сначала с булавочную головку, потом с тыквенное семечко. Мо Жань знал, что Чу Ваньнин рядом, но тусклое одиночество вгрызлось в сердце, и чтобы прогнать его, чтобы заткнуть черную дыру, он нащупал человека рядом с собой и притянул его в новые объятия. Не заботясь о желаниях партнера, принялся трахать его рот языком.       Поначалу разморенный оргазмом Чу Ваньнин отвечал по мере сил и прижимался в ответ. Мо Жань в теплом свете масляной лампы выглядел так, что его хотелось мучить, терзать и кусать, и Чу Ваньнина распирало от непривычных чувств. Они помогли друг другу раздеться до конца и рухнули на жесткую постель, продолжая целовать и гладить друг друга.       Кожу всего тела жгло от любовной горячки. Он видел каждый волосок в бровях Мо Жаня, и от жадного, голодного взгляда ему становилось не по себе. Впервые на своей памяти Чу Ваньнин был настолько обнажен перед другим человеком, и впервые кто-то был настолько обнажен перед ним. Но предательское тело после оргазма стало слишком чувствительным, и Чу Ваньнин думал, что вот-вот начнет наслаждаться болью вместо ласк, но не хотел останавливаться.       Мо Жань тем временем слетел с катушек. Он много дней провел в полном отчаянии, и тем сильнее была вспышка удовольствия от встречи с Чу Ваньнином. Хотел бы он поглотить его, в самом деле сделать частью себя. Или ворваться в него и навсегда остаться в нем, в его жарком, ласковом и тугом нутре. Больше всего он боялся очнуться и обнаружить, что на самом деле лежит лицом в грязи с дырой в боку, а все происходящее — вспышки фейерверков в затухающем мозге.       Чтобы доказать себе обратное, Мо Жань с остервенением впился в алые губы, прижал мужчину к кровати, вцепился пальцами в ягодицы и толкнулся бедрами так сильно, что доски под ними жалобно заскрипели. Чу Ваньнин под ним сдавленно охнул и скривился то ли от боли, то ли от отвращения.       «Ты зверь, Мо Вэйюй. Никто не сможет быть на твоей стороне. Рано или поздно даже Чу Ваньнин бросит тебя».       Мо Жань чувствовал, как возбуждение ускользает от него, сколько бы он ни прижимался к Чу Ваньнину, сколько бы ни терся об него. Он думал, что если сожмет сильнее, тяжкие мысли уйдут, но в итоге испортил все. Чу Ваньнин в его хватке уже не получал удовольствия, и стоило Мо Жаню на секунду расслабиться, как мужчина со всей силы отпихнул его от себя. Они уставились друг на друга, тяжело дыша. Мо Жаню в глазах феникса почудились страх и отвращение. Что он наделал? Собирался изнасиловать его?       — Я не… — начал было Мо Жань.       — Нет, — хрипло перебил его Чу Ваньнин.       Он лежал перед Мо Жанем, приподнявшись на локтях, тени от лампы плясали на обнаженной коже. Прекрасней, чем во всех фантазиях со шкурами снежных лис.       — Прос…       — Нет, — раздраженно повторил Чу Ваньнин.       Мо Жань расценил отрицание по-своему и решил, что от него даже слов никаких слышать не хотят, просто говорят выметаться. Но стоило ему дернуться, чтобы слезть с кровати, Чу Ваньнин молниеносно остановил его ударом ноги в бок, а когда Мо Жань замер, положил лодыжку ему на плечо, точно якорь. Что это значило? Извиниться нельзя, но и уйти тоже нельзя? Мо Жань погладил сильную ногу и поцеловал косточку на лодыжке, чтобы показать, что виноват и больше не будет.       Глаза Чу Ваньнина ошеломленно распахнулись от такой наглости, но потом он задумчиво сощурился, склонил голову набок и тихо сказал:       — Да.       Мо Жань только и ждал разрешения продолжить и послушно поцеловал лодыжку еще раз. Обвел языком гладкую косточку и почувствовал, как стремительно пьянеет от близости снова.       «Разве Чу Ваньнин не видел, каким зверем я могу быть?» — словно в тумане подумал он.       — Тело очень чувствительное, — тихо сказал Чу Ваньнин. — Ты ни при чем.       Не успел Мо Жань переварить эту мысль, как все вылетело из головы. Мало того, что под ним раскинулся обнаженный мужчина мечты и было дозволено целовать его божественные ноги, теперь бедра Мо Жаня коснулась вторая божественная ступня. Он быстро облизнул пересохшие губы и уставился вниз.       Если бы не Мо Жань, Чу Ваньнин давно сбежал бы отсюда куда глаза глядят. Хоть он и позвал юношу сюда, чтобы вселить в того уверенность в себе, в успокоительных речах он был полным профаном. Как-то само собой вышло, что вместо лекции о добре и зле состоялась встреча в постели. Но даже тут Мо Жаня чуть не переклинило, когда Чу Ваньнин оттолкнул его. Прямо на загорелом лице можно было прочесть печальные мысли о том, какой он плохой человек и насильник. И долго это будет продолжаться? В общем, если бы не страдания Мо Жаня, Чу Ваньнин черта с два решился бы на следующий трюк.       Чу Ваньнин десять лет морально готовился к текущим событиям (и подготовился просто отвратительно), даже озаботился прочтением некоторых книг. В теории он был неплохо подкован, поэтому смекнул, что Мо Жань угорает по ногам. Не факт, что именно по ногам Чу Ваньнина. Возможно, по любым, вне зависимости от цвета, формы, запаха, половой и видовой принадлежности. Но еще с того дня, когда Чу Ваньнин случайно заехал ему ногой по носу, а Мо Жань слизывал с губы кровь и пялился на его ступни, закрались подозрения.       Теперь юноша с таким энтузиазмом целовал и облизывал его ногу, что подозрения превратились в уверенность: если это не отпетый футфетишизм, то как минимум зачатки каннибализма. Чу Ваньнину от переизбытка чувств хотелось снова зарядить юноше по лицу. Мягкие губы Мо Жаня жадно касались лодыжки, а между ними скользил сильный и юркий язык, и Чу Ваньнину казалось, что ему вылизывают обратную сторону грудины и затылок изнутри, а не ноги. Нужно было срочно сосредоточиться на чем-то, но он в панике не знал, куда себя деть. И вот его озарила мысль:       «Если можно делать это рукой, то ногой чем плохо?»       Мо Жань сидел перед ним на пятках, разведя колени. Идеально сложенный: широкие плечи, крепкая грудь, превосходный рельеф мускулов под бронзовой кожей, узкая талия, а ниже — Чу Ваньнин сглотнул от ужаса, — ниже покачивался феноменально огромный налитый кровью член.       Медлить было нельзя, потому что с каждой секундой все больше хотелось выдернуть ногу из хватки Мо Жаня и спровоцировать новый виток самобичеваний. Чу Ваньнин осторожно дотронулся пальцами ноги до основания члена, медленно провел ими к головке, чувствуя вес упругой нежной плоти. Мо Жань громко сглотнул, и Чу Ваньнин поднял глаза. Лицо молодого мужчины исказилось, как у зверя перед прыжком, грудь тяжело вздымалась, а глаза безумно блестели. Чу Ваньнин не был уверен, что делает все правильно. Не был уверен, что Мо Жаню нравится. Чтобы это понять, надо было смотреть юноше в лицо, но Чу Ваньнин и так готов был рассыпаться от стыда на месте, поэтому сосредоточил все внимание на чудовищном орудии внизу.       Добравшись до головки, он развел пальцы и нежно приласкал ее, надавил средним пальцем на влажную от смазки щель. Мо Жань задрожал, толкнулся бедрами.       — Я тебя трахну, если ты не перестанешь, — хрипло выдохнул он, в отчаянии хватаясь за зацелованную ногу Чу Ваньнина.       По спине к затылку Чу Ваньнина прошла сладкая дрожь — от этого голоса, от темного взгляда и странных прикосновений захотелось большего. Глядя прямо в ошалелые глаза, он одними губами сказал Мо Жаню:       — Попробуй.       Тот дернулся ему навстречу, явно готовый пробовать, но так и замер, уперевшись руками по обе стороны от Чу Ваньнина. Будто Мо Жань вспомнил о каком-то серьезном препятствии. Положим, самое серьезное препятствие Чу Ваньнин только что трогал, но все равно не удержался от искушения. А что Мо Жань? Обслюнявил лодыжку, распалил волчьим взглядом, раздразнил всем своим видом — и на попятную?       — Сначала скажи, — Мо Жань с трудом подбирал слова. — Скажи, чего ты испугался в прошлый раз?       — Я испугался?       Чу Ваньнин так оскорбился, что отпустил талию Мо Жаня, которую успел крепко обвить ногами. От всех этих разговоров он начинал чувствовать себя так, будто перепутал метро с баней и встал голым у турникетов.       — Ну, когда я поспешил, и ты плохо дышал…       — А, это, — резко прервал его Чу Ваньнин. — Просто утомился за день.       Мо Жань после этих слов будто лишился костей, но облегчением тут и не пахло. Так обмякают люди, когда сдаются. Даже глухой к чужим эмоциям Чу Ваньнин понял, что дело плохо.       Ну конечно, Мо Жань у него на глазах весь распахнулся настежь, а Чу Ваньнин не мог в ответ даже форточку приоткрыть. Если он решил, что хочет Мо Жаня надолго, а не на пару ночей, пора бы учиться говорить с ним откровенно. Вовсе не обязательно выдавать все секреты за раз, сегодня хватит и одного.       — Все просто, — сказал он Мо Жаню, хотя ничего простого не было. — В детстве меня учили, что так нельзя.       — Как? — Мо Жань ожил и в ответ на ласку прислонился щекой к ладони Чу Ваньнина.       — С мужчиной.       — А ты раньше не?       Чу Ваньнин покачал головой. В Мо Жане от былого уныния не осталось и следа. Он приласкал ребра Чу Ваньнина и низко прошептал:       — Почему ты выбрал меня?       Хотя этот вопрос был уже неважен, Чу Ваньнин не на шутку переполошился. Конечно, он хотел поторопиться с признаниями, но не так же быстро! Мо Жань тем временем откровенно потешался, глядя на растерянного мужчину под собой.       — Можешь не отвечать, — он поцеловал Чу Ваньнина в губы. — Глупый вопрос. Кого еще ты мог выбрать, кроме меня?       Чу Ваньнин встретился с ним взглядом и понял: это правда. Если бы Ся Сыни выдал ему другую цель, он бы не смог зайти так далеко. Он всегда знал, что не сможет лечь с незнакомцем, что скорее умрет от отвращения и ужаса. Но он радовался при виде Мо Жаня, при встрече хотел обернуться вокруг него змеей, распластаться по его коже и греться в лучах его внимания вечно. И от мыслей о близости с Мо Жанем крови становилось тесно в сердце, а мозг из исправного механизма превращался в похотливую слизь.       Когда-то Чу Ваньнин представлял их секс как сближение двух физических тел в определенной точке времени и пространства. У этого события — именно в таких терминах Чу Ваньнин и рассуждал — были причины и следствия, в нем участвовали два сферических в вакууме человека, которым предстояло впредь не пересекаться. Сейчас он лежал под Мо Жанем в шоке от свалившихся на него открытий. Не то чтобы что-то пошло не по плану. Чу Ваньнин уже не был точно уверен, в чем именно заключался план.       — Вспоминаешь тех, кого мог бы выбрать? Так не пойдет.       Когда дело касалось ненужных людей, Мо Жань с легкостью находил к ним подход, потому что ему было все равно, как они ответят. Он заставлял их скулить и извиваться в постели и бесстыже клянчил у них признания в любви. Но Чу Ваньнин всерьез задумался над несерьезными вопросами, и Мо Жаня это снова выбило из колеи. Какая тактика будет удачней? Отступить и показать, какой он надежный и сознательный? Или вытрахать из Чу Ваньнина все мысли?       — Знаешь, Мо Жань, — Чу Ваньнин странно вздохнул.       Мо Жань ничего не хотел знать, особенно о причинах этих вздохов. В его руках Чу Ваньнин должен был вздыхать только по одной причине. Он поднял на него взгляд, чтобы произнести это вслух в самой похабной манере, но слова застряли у него в глотке.       — Знаешь? — тихо повторил Чу Ваньнин.       Звериным чутьем, на которое Мо Жань обычно полагался, невозможно было понять этот взгляд, но человечье сердце разгадало все за один миг. На него уже смотрели так однажды. Гладили по голове слабой рукой и говорили: «Мо Жань, радость моя…» Радость моя, как же ты будешь без меня?       В носу сам собой возник запах детства: пыль дома, в котором давно никто не убирался, вместе с больничной стерильностью и пыльцой одуванчиков. Мо Жань вдохнул еще раз, пытаясь снова уловить носом призрак прошлого. Почуять ничего не удалось, но он отчего-то знал, что запах никуда не делся, просто спрятался обратно в его кровь, мышцы и кости, растворился в электрических сигналах мозга.       Раньше ему казалось, что прошлое исчезает навсегда. Что в прошлом остался и счастливый ребенок нищей матери, и задиристый щенок из детского дома, и спокойный Мо Жань, отогретый под дядиным крылом. Но спустя столько лет он вдруг увидел знакомый взгляд и будто завершил круг, вернулся в исходную точку, собрал себя по кускам и стал единым целым. Если бы у Мо Жаня спросили, что все это значит, он не смог бы ответить, потому что не знал и не понимал. Как не знал и не понимал, о чем его спрашивает Чу Ваньнин. Но все равно он ответил:       — Знаю.       Они точно говорили о разных, но одинаково важных вещах. Как инструменты в оркестре: одного заставляет петь смычок, струны другого гудят под пальцами человека. Разные вещи, разные люди заставляли их души волноваться и рождали жаркое биение, которого не возникло бы, не встреть они друг друга. Мо Жань почувствовал, что кровь вот-вот вскипит во всем теле.       — Не пущу, — прошипел он сквозь зубы и прижался жесткими губами ко рту Чу Ваньнина.       Он имел в виду и эту ночь, и будущее, о котором ничего не знал. Чу Ваньнин спустя всего одно сердцебиение отчаянно прильнул к нему всем телом — горячий и гибкий, жадный. Обхватил ладонями лицо Мо Жаня и сладко поцеловал: «не пускай». Мо Жань сделал все, как он просил.       Когда фитиль в лампе выгорел, Чу Ваньнину только-только удалось успокоить свое дыхание. Хоть Мо Жань и пощадил его, все тело все равно ныло от усталости, в мышцах потрескивали угольки недавнего безумия. Во время самой первой близости Чу Ваньнин только и думал о том, как бы заполучить сперму Мо Жаня за один унизительный раз. Теперь же голова была блаженно пуста, он был доволен и расслаблен как никогда в жизни. Впервые его не волновало ни прошлое, ни будущее, ни место, в котором он находился. Чу Ваньнин и не представлял, что лежать и просто слушать чужое сердце в мерно вздымающейся груди может быть так хорошо.       — Ваньнин, — тихо позвал Мо Жань.       — М-м?       — Я могу стать чудовищем.       Чу Ваньнин фыркнул:       — Ага. Каждый может.       — Такое уже бывало раньше.       Голос Мо Жаня странно загудел, и дыхание утратило блаженное спокойствие. Чу Ваньнин приподнял голову с его груди и встретился с ним взглядом. В темных глазах напротив был вызов: да, я такой — и мольба о помощи: помоги мне, я не хочу.       — Расскажи, как это бывало, — невозмутимо прошептал Чу Ваньнин и пригласил Мо Жаня устроить голову на своем плече.       Голова у Мо Жаня оказалась чугунная, и он быстро пожалел о своем глупом добром жесте. К тому же, он долго был в дороге, работал весь день, занимался сексом всю ночь, и спать ему хотелось невыносимо. Однако заснуть он не мог, потому что Мо Жань — его киноварная родинка на сердце — переживал сейчас одни из самых трудных дней своей жизни.       — У меня была мама, — начал Мо Жань.       Последнее слово он сказал таким тоном, что спать Чу Ваньнину напрочь расхотелось. Он десять лет готовился к встрече с Мо Жанем, десять лет смотрел на фотографию со зрелым мужчиной, но его совершенно не волновало, как жил Мо Жань эти десять лет. Как жил до того. Какие испытания ему пришлось пройти.       История была самая простая, самая обычная. Мо Жань рассказывал, как расстался с мамой навсегда. Подруга его матери обнимала его на похоронах, капала соплями и обещала приглядывать за ним, но в мгновение ока растворилась на горизонте — последняя бледная звездочка погасла на черном небе.       — Только святые берут на себя воспитание чужих щенков, — добавил Мо Жань. — Когда растешь в доме с брошенными щенками, особенно ясно становится, как мало святых людей живет на земле. Но даже святой предпочитает взять мелкого щенка и воспитать его под себя. Я был уже большой псиной.       — Сколько тебе было? — Чу Ваньнин склонил голову и размышлял, стоит ли вытереть слезу со щеки Мо Жаня или пощадить его эго и притвориться, будто не заметил.       — Мне было восемь.       — Еще щенок.       — Ты сейчас точно подумал, что это мерзкий возраст, и ты сам такого не взял бы.       — Верно, я не святой, — вздохнул Чу Ваньнин. — Никогда не задумывался о том, чтобы завести чужого ребенка.       — А своего? — вдруг спросил Мо Жань.       — Своего можно, — ответил он и тут же запнулся.       Разговор зашел в опасное русло. В его вселенной они вдвоем могли бы завести детей, но во вселенной Мо Жаня для этого требовалась женщина, третий угол, который между ними ни при каком раскладе не влезал. Чу Ваньнин знал, насколько опасны роды, и ни за что не попросил бы другого человека так рисковать из-за собственного желания завести детей.       — Я сейчас часто думаю о… — Мо Жань приподнялся и посмотрел на Чу Ваньнина. — Ладно, это бред полный. Сердце Чу Ваньнина ёкнуло в груди: может, Мо Жань хотел сказать, что сам хочет детей? Но не сказал, чтобы не обидеть? Переспрашивать Чу Ваньнин побоялся. К тому же, Мо Жань уже лег обратно и продолжил рассказ о том, как остался совсем один, попал в детдом и мог только драться, чтобы хоть на секунду почувствовать себя живым человеком.       Руководство и воспитатели вели с ним разные беседы. Одни пытались задобрить, обещая сладкую жизнь за примерное поведение, другие сулили пятьсот ударов палкой, колонию для несовершеннолетних и бесславную смерть под забором. Мо Жань не мог примерно себя вести, пока все кругом его задирали. Это он объяснил и сказал также, что не хочет сладкой жизни тем, кто его лупит. «Если они решат примерно себя вести и получат за это новые ботинки, я сварю эти ботинки и скормлю им без соуса», — так он и сказал директору детдома.       Палок Мо Жань не боялся, потому что знал, что больно лишь пока тебя бьют и еще чуть-чуть. Это можно потерпеть. Не можешь терпеть — не попадайся. До колонии надо было еще дожить, а помрет он под забором или нет — плевать. Такая жизнь не лучше смерти, так он тогда считал.       — Я рад, что ты в итоге выжил, — прокомментировал Чу Ваньнин, которого порядком напугали такие рассказы.       — Нравится? — Мо Жань чмокнул его в подбородок.       Чу Ваньнин в ответ осторожно кивнул и вдруг почуял, что несмотря на серьезный разговор атмосфера между ними снова стала накаляться. Взбудораженный воспоминаниями о несправедливости Мо Жань смотрел на него черными влажными глазами и ненавязчиво поглаживал его ребра под одеялом.       — Ты дрался, пока тебя не забрал Сюэ Чжэнъюн?       — Нет. Я сбежал и вернулся другим человеком.       Мо Жань не считал, что снаружи его ждет счастливая жизнь. Жизнь везде одинаковая — такая, какой ты достоин. Он тогда не думал, что достоин чего-то хорошего. Мо Жань сбежал повидаться с мамой на кладбище. Наверняка ее полка в колумбарии запылилась, и через стекло не увидишь даже четырех иероглифов ее прекрасного имени. Нужно протереть все, принести ей хотя бы букетик клевера, чтобы она знала: ее не забыли, она не одна.       Однако на полке, где стояла урна с прахом Дуань Ихань, не было ни пылинки. Стекло прозрачное, будто ледяной листок. Даже урна новая, вместо дешевого пластика — изящный нефрит цвета весенних листьев под прохладной водой. Рядом в простой рамке стояла незнакомая фотография: на ней мама улыбалась, положив руку на плоский живот. Такая молодая и тонкая. За ее спиной раскинулось желтое море цветов, а еще дальше — ослепительно сияла белая вода. Тут же на полочке перед урной лежала веточка рапса — мелкие желтые цветки горели ярче поля с фотографии. Свежие темно-зеленые стебли будто еще хранили тепло пальцев того, кто их сорвал.       В тот день Мо Жань понял, что кто-то еще помнит о маме. И тогда его сердце успокоилось. Он мог бы обижаться, что незнакомец купил маме дорогущую урну, а его из детдома не забрал. Мог бы сгорать от любопытства — кто бы это мог быть? Но тогда Мо Жаню было достаточно мысли, что над урной его матери в темном небе горит еще одна звезда кроме него.       Вскоре после этого его взяли в свою семью Сюэ Чжэнъюн и Ван Чуцин, и Мо Жань решил, что именно они навещали маму. Ради них он долго работал над собой, чтобы усмирить свой гнев и справиться с обидами, он взрастил в себе если не любовь, то терпимость к людям. Но что теперь? Теперь всем его усилиям пришел конец. Одного цветка рапса хватило, чтобы усмирить сердце, одной дождливой ночью тьма снова вырвалась на свободу.       Чу Ваньнин не знал, что ответить на его исповедь. На ум шли одни банальности, он совсем потерялся, поэтому спросил:       — Значит, тебе нужен рапс, чтобы успокоиться?       Мо Жань, похоже, был рад, что его не стали жалеть или мучить советами, поэтому оживился.       — Наверно. Но не букет, — он потянул Чу Ваньнина на себя. — Может, рапсовая плеть?       Чу Ваньнин почуял внутри себя вновь зарождающийся огонь. Мо Жань все это время продолжал бездумно его гладить, и пока его рассказ требовал внимания, успокоиться было легко. Но сейчас он кожей ощущал, как твердеет под ним ненасытный Мо Жань, и понимал, что не сможет себя укротить. Он слаб. Слишком слаб перед ним.