Жертва против обстоятельств

      У Мо Жаня не вышло. Он думал, что спустится и постоит у двери, посмотрит в ночь, охладится и подышит дымом. Но Чу-лаоши явно не понимал, что происходит и от чего Мо Жань сбежал. Иначе Мо Жаню не пришлось бы теперь зашивать руку, распоротую о край дверной дыры в контейнере. Мо Жань выл про себя, а Наньгун Сы шил, бросая на пострадавшего взгляды, полные неодобрения, и качая головой. Сюэ Мэн петухом вертелся вокруг, чуя скандал.       — Как же можно было так достать человека за полдня, что он тебе кровь пустил? — поинтересовался он.       — Никого я не доставал, — буркнул Мо Жань сквозь сжатые зубы.       Он достал. Достал языком до самой глотки Чу-лаоши.       Вообще он серьезно планировал грустить у входной дыры контейнера, глядя в темноту. Вдоль железной дороги не было ни одного горящего фонаря, и при виде проплывающих мимо темных силуэтов со склоненными головами Мо Жаня одолевали чрезвычайно печальные мысли. Темный лес, темные поля — все темное и неизведанное, опасное, как их будущая жизнь. Вдали от истерящих и плачущих людей, вдали от возни, наедине с собой Мо Жань почувствовал, как в сердце тонкой струйкой вливается страх — темный и тяжелый, будто ртуть.       Однако вскоре к Мо Жаню присоединился Чу-лаоши.       — Здесь стук колес громче, — объяснил он. — Не могу больше это слушать.       В слабом лунном свете Мо Жань мог различить черты его лица. Чу-лаоши не грустил от неопределенности, глядя в ночную пустоту, он явно что-то планировал и рассчитывал. Удивительно, как человек может строить планы, когда весь мир вокруг рушится. Наверно, это Мо Жаня в нем привлекло. Чу-лаоши стоял скалой в мире бушующих бурь. Все волнения разбивались о недвижимый камень, а молнии истерик лупили по нему вхолостую. И это было до одури сексуально.       Чу-лаоши что-то сказал Мо Жаню, но тот прослушал, потому что засмотрелся.       — Что?       — Что ты там высматриваешь?       — Фонари вдоль дороги не горят.       Чу-лаоши фыркнул:       — А луны тебе мало? И так светло, как днем.       Мо Жань застыл, чувствуя, как один из множества напряженных узелков в сердце растворяется под взглядом глаз феникса. Думая о фонарях, он забыл о луне, которая, как и та нерушимая скала, всегда будет на небе, что бы ни происходило. Тут Мо Жань и не выдержал. Его сердце, полное тяжелой грусти, рвалось к Чу-лаоши.       Он повел себя просто чудовищно — смял его губы в поцелуе и сразу же скользнул языком в приоткрывшийся рот. Мо Жань сжал Чу-лаоши в объятиях, держал затылок и не отпускал, хотя мужчина уперся локтями ему в грудь и пытался вырваться. Силясь глубже проникнуть языком и слиться с этим человеком, Мо Жань все больше тонул в разочаровании. И совсем возненавидел бы себя, если бы Чу-лаоши с гневным вздохом не ответил бы на поцелуй. Он был недоволен и показывал это каждым резким движением. Скользнув ладонью по плечу и шее, он вцепился пальцами в волосы Мо Жаня на затылке и так больно дернул, что слезы из глаз брызнули. Мо Жань оторвался от него:       — Прости, я просто… Ай!       Чу-лаоши сильно укусил Мо Жаня за нижнюю губу — да так, что кровь выступила.       — Будешь знать, — процедил он, но его движения, его дыхание, его глаза говорили, что это еще не конец. Мо Жань был готов поклясться, что они сейчас поцелуются снова, и застонал от предвкушения.       — Чу-лаоши? Вам помочь?       Твою мать, Наньгун Сы, куда ты лезешь! Не успел Мо Жань разозлиться, как получил мощный удар в грудь и отлетел к зияющей входной дыре. Чу-лаоши чуть не выпнул его из поезда из-за того, что их застали с поличным.       — Как видишь, я могу сам справиться, — мрачно сказал Чу-лаоши. — Лучше помоги Мо Жаню, у него кровь хлещет.       Это был самый кровавый поцелуй в жизни Мо Жаня, и он дал себе слово больше не приставать к Чу-лаоши, по крайней мере пока поезд в движении, а рядом есть острые предметы. Хотя учитывая кусачесть объекта страсти, любые поползновения в его сторону дорого Мо Жаню обойдутся. Почему-то это только сильнее возбуждало.       Наньгун Сы никаких вопросов задавать не стал, только пробубнил что-то про животную природу человека. Чу Ваньнин был в смятении. Наклевывалось логичное решение его задачи. Мо Жань сейчас в ужасе от происходящих событий, на волне естественного в таком случае полового возбуждения он способен переспать с кем угодно. Проблема только в том, что Чу Ваньнин не желал быть кем угодно. Это единственный шанс в жизни сблизиться с кем-то, но к его разочарованию причиной сближения будет не любовь, а мерзкие гормоны. За это он Мо Жаня и укусил.       «Чу Ваньнин, только посмотри на себя: никого не любишь, а сам злишься, что к тебе случайно воспылали страстью без любви», — подумал он.       «Мо Жань воспылал бы к любому, кто оказался бы рядом. Тут даже страсти нет, один слепой инстинкт», — от этой мысли он совсем разозлился.       До самой конечной остановки он сторонился Мо Жаня, хотя стоило бы следующей же ночью закрепить успех. Выпить днем таблетку, потом просто поцеловать его, а дальше на волне половой горячки юноша все сделает сам. Чу Ваньнин готов был вытерпеть любую физическую боль, только бы не позор отказа. Пока Мо Жаню все равно, нужно было действовать, но на него накатила жуткая неуверенность.       Чу Ваньнин не терпел чужих прикосновений. Он сам был как моллюск — жесткий, шершавый и неприглядный снаружи, мягкий и беззащитный внутри. Чу Ваньнин лелеял жемчужины своих старых привязанностей и готов был отщипнуть створками палец любому, кто посмеет покуситься на его гладкое и нежное нутро. Когда Мо Жань коснулся языком не метафорического, а вполне себе физического нутра, Чу Ваньнин думал, его разорвет от ощущений. Почти больно, почти отвратительно, хочется схлопнуть створки и до конца жизни их не открывать, задохнуться в себе. Мо Жань не сможет коснуться его, не будет больше стыда, но не будет и жара, не будет сладкого шума крови.       Когда Ся Сыни показал ему фотографию и сказал, в чем заключается одно из заданий, Чу Ваньнин подумал, что у кого-то крыша поехала. Все знали, что директор разведки большой оригинал, иначе никто бы тогда не собирался ехать в прошлое в машине времени. Но лучше бы ему оставить свои влажные фантазии при себе. Чу Ваньнин изо всех сил старался скрыть свой скептический настрой, но тогда ему было немногим больше двадцати лет, и Ся Сыни раскусил его в момент.       — Директор Ся, это невозможно, — сказал тогда Чу Ваньнин. — Я прошел все тесты, и в заключении сказано, что я не могу иметь детей. Органы сформированы, но гормональная система не реагирует на препарат. Овуляцию вызвать не получится.       Когда пришли результаты анализов, он вздохнул с облегчением: мужчин, которые были способны таким образом зачать ребенка, не отправляли в прошлое. А он очень хотел, чтобы его взяли в команду. В двадцать два Чу Ваньнин поклонялся генералу Тасянь-цзюню и с радостью пожертвовал бы жизнью ради него. Но кто бы ему сказал, что ради генерала придется спать с другим мужчиной и рожать. Не о такой жертве Чу Ваньнин мечтал.       — Я подменил анализы. Твой организм идеально реагирует на стимуляцию.       — Я не могу, — вырвалось у Чу Ваньнина.       Он с самого детства знал, что мальчики его поколения отличаются от тех, кто родился раньше и позже. Но дополнительные органы в его теле лежали мертвым грузом — бесполезные, омерзительные и постыдные. Чу Ваньнин столько старался, чтобы избавиться от клейма и доказать, что мужчины его поколения ничуть не хуже, а в итоге его отправляют в прошлое как инкубатор.       — Готов на любые жертвы ради генерала, только не на эту? — злые глаза Ся Сыни смотрели с противоестественным сочувствием.       — Когда я рос, нам говорили, что отношения между мужчинами противоестественны.       — Только потому что президент Хуа оступился.       От такого откровения Чу Ваньнин опешил. Ся Сыни веселился, наблюдая за его реакцией.       — Директор разведки не должен такое говорить, но раз уж тебе суждено стать родителем и воспитывать особенных детей, мотай на ус, — Ся Сыни говорил с ним почти по-дружески, не как начальник, а как старший брат или отец, которых у Чу Ваньнина никогда не было. — Когда генерал Тасянь-цзюнь захватил власть, нужно было создать мощное противопоставление. Президент Хуа Бинань еще в начале правления сделал безумную ставку на возрождение популяции путем создания рожающих мужчин. Смело и свежо! Но эта ставка не сыграла. Без обид, гермафродитизм и правда не самая эффективная стратегия.       Сказав это, Ся Сыни сделал паузу, чтобы проверить реакцию Чу Ваньнина. Тот кисло кивнул, а сам подумал:       «Так-то оно так, но вы собираетесь использовать меня как инкубатор!»       — Столько мальчиков просто не родилось, а родившиеся вышли не такими, как ожидалось, — лицо Ся Сыни дрогнуло, и из-под насмешливой маски на мгновение проступил звериный оскал. — Президент Хуа сильно пропитался культурой длинноносых, и поэтому для объединения нации стал насаждать католичество. Гонения католиков, запрет мужеложества — это всего лишь отрицание режима Хуа Бинаня для укрепления генеральской власти. Если бы Хуа Бинань заставлял всех есть маринованных осьминогов для повышения потенции, после переворота запретили бы мариновать еду.       Чу Ваньнин нахмурился и на автомате подумал, можно ли за такие разговорчики присесть за решетку. Чутье подсказывало, что вполне. Ся Сыни что, сажал своих единомышленников?       — А теперь, Чу Ваньнин, подумай вот о чем. Вас в центре финальной подготовки тысяча человек, и еще тысячу мы отправим в будущем году. С кем бы и я ни беседовал, каждый из штанов выпрыгивает, только бы отдать жизнь ради генерала Тасянь-цзюня. Тебе предлагают дать жизнь ради генерала, и ты отказываешься. Более того, тебе предлагают, — Ся Сыни встал из-за массивного деревянного стола, подошел к портрету генерала, который висел за ним на стене, и приложил к нему фотографию Чу Ваньнина с неизвестным мужчиной. — Тебе предлагают дать жизнь генералу, и ты отказываешься.       Чу Ваньнин уставился на большой портрет в простой рамке. Он всегда гордился тем, что у него такой же разрез глаз, как у генерала Тасянь-цзюня. Его лучший и единственный друг Сюэ Чжэнъюн подошел к нему познакомиться именно из-за этого. «Ты похож на генерала, давай дружить», так он и сказал. Выходит, это не он похож на Тасянь-цзюня, а наоборот? Какой-то бред.       Его тысячу раз прогнали по другим заданиям, которые нужно выполнить перед апокалипсисом, всучили таблетки для зачатия и отправили в прошлое. Десять лет Чу Ваньнин работал, не покладая рук. Склады продовольствия, медикаменты, транспорт — все готовилось к массовой эвакуации людей на запад. Мо Жаня все не было, и Чу Ваньнин даже немного скучал по нему. Любовался вечерами после работы, мечтая о том, что больше не будет один.       Поэтому узнать Мо Жаня на станции Чунхуа не составило труда. Он оказался моложе, чем Чу Ваньнин себе представлял, и больше походил на гигантского потерявшегося цыпленка, чем на генеральского отца. Впрочем, у Чу Ваньнина и остальных тут была сотня вагонов, набитых такими цыплятами.       Чу Ваньнин был уверен, что не испугается, когда придет время. Возьмет быка за рога, уложит его под себя, и дело сделано, гуляй, Мо Жань, спасибо за сперму. Но Чу-лаоши был тот еще пуританин, и поэтому дрожал, как осиновый лист, при мысли о том, что придется прикасаться к другому человеку. Не говоря уже о контакте гениталий — об этом он даже думать не мог, сразу дурно становилось. Когда паровоз довез их до конечного пункта — распределительной базы, вылезли и другие нюансы.       Неладное Чу Ваньнин заподозрил, когда Сюэ Мэн прямо на вокзале в голос зарыдал и куда-то помчался. Он был весь чумазый от угля и больше походил на демона, чем на человека, поэтому люди в ужасе расступались. Потом Чу Ваньнина чуть не хватил удар. Мо Жань, который спустился на платформу вслед за ними, смотрел вперед и ослепительно улыбался. От этой улыбки хотелось умереть, но еще больше захотелось прикоснуться к Мо Жаню.       — Там дядя с тетей, — пояснил юноша, обернувшись к Чу Ваньнину и Наньгун Сы. — Идемте, я вас познакомлю.       Сердце Чу Ваньнина заколотилось в горле. У него было задание переспать, а не знакомиться с семьей. Как он посмотрит этим людям в глаза, если собирается соблазнить их племянника? Хуже не придумаешь, но расскажи вселенной об этом, Чу Ваньнин.       — Жань-эр, — прогрохотал дядя Мо Жаня, заключая племянника в объятия. — Вы молодцы, успели на поезд в Чунхуа. Я так боялся, что вы не успеете.       Они долго обнимали друг друга, и Мо Жань только вздыхал. Слезы за всех лил Сюэ Мэн, который успел уже до икоты обрыдаться в материнских объятиях. Редкая удача — найти родственников в этом аду. Практически сверхъестественное событие. Когда семья насладилась воссоединением, Мо Жань повернулся к Чу Ваньнину с Наньгун Сы.       — Дядя, тетя, знакомьтесь, это Наньгун Сы и Чу…       — Чу Ваньнин?       Чу Ваньнин моргнул и нахмурился. Ему с первого взгляда дядя Мо Жаня показался знакомым, но он никак не мог понять, на кого этот мужчина похож.       — Сюэ Чжэнъюн? — осторожно спросил он.       Они обедали все вместе за огромным столом под навесом от солнца. Еда мало чем отличалась от той, что Мо Жань готовил в поезде, но сейчас ему вообще было посрать на вкус еды. Потому что вкус текущей жизни становился острее с каждым днем. Оказывается, тот самый Юйхэн, о котором вечно трещал дядя, напиваясь по праздникам, тот самый Юйхэн, с которым дядя когда-то в молодости ловил двухголовую рыбу и терялся в лесу, вот он, сидит прямо перед ним. Его зовут Чу Ваньнин, и Мо Жань три дня думал о том, как бы его завалить. Сколько ж ему лет? Он что, постиг азы бессмертия? Или такой эффект дает уха из двухголового карася?       Дядя, казалось, больше обрадовался встрече со старым другом, чем воссоединению семьи. Чу Ваньнин тоже был рад, судя по тени человечности, проступившей на холодном лице. Мо Жань думал, они ударятся в воспоминания и начнут травить байки о детстве и юности или будут расспрашивать, как провели эти годы порознь. Но они, не сговариваясь, начали трепаться о деле.       — Ты здесь надолго?       Чу Ваньнин пожал плечами:       — Пока я занимаюсь обеспечением почтовых станций и зачисткой окрестных территорий. Но работы непочатый край. Электроснабжения нет, угольные шахты встали, и запасы угля…       — Давайте хотя бы за столом об этом не будем говорить, — миролюбиво прервала его тетя. — Лучше расскажите, как добрались.       На глаза Сюэ Мэна навернулись слезы.       — Ужасно, мама, — бессовестно заявил он. — Хуже всего было прошлой ночью, это был какой-то кошмар.       — Мы проезжали Ланьчжоу, — объяснил Чу Ваньнин.       Никому за столом не нужно было объяснять, что это значит.       Ланьчжоу — ближайший крупный город к их базе. Мо Жань думал, там сядет миллиона два народу, и они будут ехать, теряя пассажиров с крыши на каждом повороте. Он задолбался мешать жрачку в котле и разносить ее по пассажирским клювам, поэтому уже планировал, как будет разбрызгивать кашу из половника — может, кому-нибудь в рот и попадет. Но на подъезде к Ланьчжоу начальник поезда отдал приказ ехать быстрее. Так-то их махина с сотней контейнеров ползла со скоростью сорок километров в час, но когда поезд начал ускоряться, люди на борту встревожились. Особенно те, кто рассчитывал подобрать в Ланьчжоу родичей. Мо Жаню даже пришлось соврать одному из несчастных, что он видел имя его матери в каких-то там списках, хотя в душе не знал, существуют ли сейчас во вселенной хоть какие-нибудь списки.       Хорошо, что они проезжали Ланчжоу ночью и почти не видели людей. Паровоз с дикой скоростью несся мимо высотных зданий — черных силуэтов на фоне темно-синего неба. Кое-где в кромешной тьме полыхали пожары. За сеткой, натянутой вдоль путей, Мо Жань мог различить силуэты, и от их рваных движений по спине мурашки ползли. Чу-лаоши сказал, что всех здоровых вывезли первые три рейса, и теперь мимо города поезд должен проехать максимально быстро, чтобы не подхватить заразу. Мо Жань больше всего боялся, что на такой скорости часть контейнеров сойдет с рельсов, и им придется встать или бросить здоровых людей. Возможно, бросить Ши Мэя, который до сих пор лежал где-то в хвосте состава.       Сюэ Мэн был в самой голове: таскал уголь, бросал уголь, дышал им, думал, как уголь, он стал углем. Мо Жань не сомневался, что его сердце тогда стучало чаще и тяжелее, чем колеса паровоза. Железная девочка Сюэ Мэна той ночью сделала его мужчиной, и ее восторженный визг разносился по всему покинутому богами и здоровыми людьми Ланьчжоу.       После семейного обеда Мо Жань впервые за три недели по-человечески помылся, но недовольству его не было предела. Мылись они, конечно, традиционно, никакого гейства: сотня мужиков набилась в комнату с ковшами, табуретами и скользким мылом, и давай плескаться. Периодически кто-нибудь восклицал: «Ух, хорошо!» или «Да, вот так, чуть пониже». Потереть спинку ближнему мужику — святая обязанность каждого анчоуса в этой бане. Если откажешь, могут и из общины турнуть. Так что не пренебрегай чужими спинами, Сюэ Мэн. Смотри, какие сексуальные лопатки. Ну и что, что им лет семьдесят, зато потрудились они точно больше твоих. Не уважаешь труд старших?       Кстати об этом. Горячая вода была — это огромный плюс, но на зажигательной сосисочной вечеринке с ароматной мыльной пеной не было Чу Ваньнина — и это огромный минус. Хотя позже Мо Жань все же решил, что оно к лучшему. Если бы у него встал, любой из сотни присутствующих мог бы принять этот перформанс на свой счет. И тут уж как повезет. В лучшем случае предложат помощь, в худшем, опять же, из общины турнут.       Вообще все окружающие под страхом исключения из общины вели себя весьма цивилизованно — и не только в бане, но даже на раздаче безвкусной жрачки, что, безусловно, требовало феноменального душевного напряжения. Мо Жань в какой-то момент даже подумал, что приехал не на постапокалиптическую базу, а на конференцию научную. Вот доцент трет спинку профессору, а вот у известного ученого встал и стоит. Надо же, даже не у Мо Жаня. А вот у чана с остатками подгоревшей каши три благородные дамы проводят агитацию на тему «Лучше в нас, чем в таз». Вообще куда ни глянь, везде сплошные адепты философии полной переработки отходов. Настолько все экологически подкованные граждане, что помойки стихийно возникают и растворяются прямо на глазах. Мухе некуда сесть!       Дядя потом Мо Жаню без шуток сказал, что люди давятся любой отравой. Если не могут съесть — гонят самогон, если на самогон не годится — отдают собакам, а если и те нос воротят — с радостью несутся к компостной куче сваливать все туда. За две недели существования базы создали даже орган, в котором считали, кто какой вклад внес в создание компоста, и пару дней назад компостному лидеру недели выдали приз — лопату. А потом назначили на должность управляющего пятой компостной кучей, и вот сегодня объявили выговор за невыполнение обязанностей. В общем, жизнь била ключом. К слову, лопату у счастливчика отобрали, потому что она срочно потребовалась для рытья выгребных ям. Ведь народу с новым рейсом с востока прибыло до фига, и каждый имел наглость срать.       Сюэ Мэна, к слову, после обеда и бани отправили рыть эти ямы. Когда Мо Жань по своим кухонным делам проходил мимо, слышал обрывки разговоров несчастных адептов лопаты:       — Я больше не могу рыть, это просто невозможно. Зачем еще двадцать ям? Почему людей отсюда не переселят куда-нибудь еще? Когда все вообще вернется, как было?       — Вот именно! Пусть на юг отправляют, в Сычуань. Пусть там пересидят. Там полно всего.       — И больных там тоже полно. Зуб даю, мы останемся в Цинхае. Озеро Цинхай станет центром новой китайской цивилизации.       — Какой еще цивилизации? Скоро правительство все разрулит, и мы вернемся. У меня летом гаокао. Ты думаешь, они там наверху допустят, чтобы гаокао отменили? Да родители выпускников их порвут на мелкие клочки!       — Ты чего не роешь? Расселся тунеядец. Как ни посмотрю на него, все сидит.       — Сил нет. Волдыри от лопаты этой проклятой.       — Ну ты представь, что могилу себе роешь, сразу силы появятся.       — Во-во! Для себя человек всегда лучше работу делает. А то роешь и думаешь: твою мать, вот я надрываюсь, а кто-то здесь срать сядет. Фу ты!       — Если для себя — совсем другое дело. Рой могилу для дерьма, щегол! Гаокао у него.       Мо Жань сам удивлялся, как ему удалось так быстро переключиться на новую жизнь. Кто-то верил, что прежняя жизнь вернется, но в нем будто тумблер щелкнул: назад пути нет, ничто не будет как прежде. Где-то в сердце за километровой стеной сидела тоска по беззаботной прежней жизни. Там ответ на любой вопрос можно было найти за минуту, поесть пиццы в три часа ночи, бездельничать с друзьями. Но больше всего Мо Жань скучал, конечно же, по газовой плите. А по ночам ему снилось, как он катается в лифте, приезжает на свой этаж, а там — кухонный вагон. Ему говорят:       — Мо Жань, пора разносить еду.       Он жмет на кнопку, чтобы двери скорее закрылись, а кнопка сломалась. В общем, классический кошмар, проснуться можно только в холодном поту.       В целом, жизнь была не так уж плоха. У него было дело, он нашел семью, а еще у него был Чу Ваньнин. Только как подступиться, если в прошлый раз его бессердечно покусали? Дядя, к слову, обратил внимание на раны Мо Жаня и осторожно поинтересовался:       — Жань-эр, надеюсь, ты ни с кем в поезде не дрался?       — Не совсем, — Мо Жань смущенно запустил пятерню в волосы и метнул взгляд на Чу Ваньнина.       У того в раскосых глазах стоял кровавый туман, в воздухе запахло угрозой расправы. Мо Жаню почудилось, что хлыст за поясом Чу Ваньнина сам собой шевельнулся, точно хвост разгневанной кошки.       — Юйхэн, у Жань-эра ни с кем конфликтов не было?       — Понятия не имею, — процедил Чу Ваньнин. — Я ему не нянька, чтобы следить за его драками и за тем, что он тащит в рот.       Если бы те же слова произнес кто угодно, Мо Жань счел бы их за флирт, но из уст Чу Ваньнина что угодно теперь звучало как угроза. И тем сильней хотелось сгрести его в охапку, утащить в темный угол и не отпускать.       Было бы еще время на романтические страдания — Мо Жань бы точно умер. Но его припахали на кухне практически сразу, и он там трудился без продыху. Работа была полезная, ведь тот, кто владеет едой — владеет миром, но Мо Жаню мир был до лампочки. Он хотел отправиться в рейд вместе с Чу Ваньнином и боялся, что его забудут. Правда, теперь было ощущение, что даже если о нем и вспомнят, точно не возьмут.       Вечером чахнущему от любви и усталости Мо Жаню улыбнулась удача. Павильон для мытья посуды и прочей кухонной утвари вплотную прилегал к бане. После заката мыться было запрещено, и баню запирали на замок по понятным причинам. Несмотря на строгие порядки и мнимое благородство местных жителей, под покровом ночи тащили в общине все, что криво лежит. Поэтому ковшики и кадушки, а в особенности куски мыла могли пасть жертвой приватизации. Ну ладно ковш с гнутой ручкой украдут или обмылок — еще куда ни шло, но если вынесут из бани сто ковшей? А ведь могут, собачьи дети. Если торговая жилка в человеке сильна, он в любой беде ищет возможности. Вот, например, приватизировал ковши, монополизировал рынок — и как сыр в масле катаешься, даже органы надзора тебе не указ, потому как даже им мыться надо, а без ковша какое мытье? Из ладошки себя поливаешь, все кругом смеются. Позорище одно.       В общем, Мо Жань рядом с баней отмывал гигантский железный чан. Пот заливал глаза, но тереть их было нельзя, потому что руки были в смеси перца с моющим средством. Средства полагалась капля — и, возможно, если бы Мо Жань жил в рекламном ролике, а не на базе выживших, этой капли хватило бы на десять миллиардов тарелок. Но на один чан капли не хватало, а больше не давали, потому что оставшуюся банку средства планировали растянуть лет на десять.       Со стороны бани послышался подозрительный плеск воды — ого, несанкционированные гигиенические процедуры! Мо Жань тут же возбудился. Как почетный работник кухни и, что самое важное, племянник своего дяди, он имел право гонять злостных нарушителей, поэтому по зову долга приник глазом к дыре от сучка в стене бани. И все, выносите Мо Жаня, кончился Мо Жань. Какой жир, какая капля, если тут творится такая эротика?       Мылся, разумеется, Чу Ваньнин. По иерархии он стоял выше самого важного компостного заведующего, поэтому мог хоть сотню мужиков выгнать отсюда, чтобы помыться в гордом одиночестве.       В теплом свете масляной лампы Чу Ваньнин выглядел небожителем, спустившимся с небес. Высокий, стройный и сильный, точно дикое животное. Мягкие тени метались по влажной коже, ее хотелось коснуться, почувствовать, как движутся под пальцами мускулы, измерить ладонью тонкую талию, сжать ягодицы, намотать волосы на кулак. Если бы Мо Жань сейчас зашел и коснулся Чу Ваньнина, как бы он изогнулся? Как бы укусил? Разве он не собирался поцеловать Мо Жаня в ответ? Если бы Наньгун Сы не помешал им, что бы сделал Чу Ваньнин?       Мо Жань почувствовал, что не на шутку возбудился, и тут же укорил себя за безделье и глупые мечты. Чу Ваньнин серьезный человек, он старше, и его не затронула всеобщая истерика и половая горячка. Он скорее исполосует Мо Жаня хлыстом, чем позволит коснуться себя. В последний раз взглянув на прекрасного Чу Ваньнина, запечатлев его в памяти, Мо Жань вернулся к своим обязанностям. Это не его сокровище, этого мужчину нельзя желать.       Чу Ваньнин был очень рад встрече с Сюэ Чжэнъюном, но не представлял, как себя вести. Они родились в один год, учились вместе, вместе пошли в центр подготовки и отправились в прошлое, но прожили свои жизни в прошлом по-разному. Сюэ Чжэнъюн прожил здесь двадцать лет, Чу Ваньнин — всего десять. Его собственное восприятие мира будущего за это время сильно изменилось, как и отношение к генералу Тасянь-цзюню. Когда-то они оба пожертвовали всем, что имели, ради своей страны. Но с тех пор прошла вечность. Что теперь думает Сюэ Чжэнъюн? Он боялся узнать ответ.       Вечером они вышли на самый край поселения поговорить без свидетелей. Чтобы сразу не поднимать животрепещущую тему, Чу Ваньнин сказал:       — Хуа Бинань умер.       — Правда? — удивился Сюэ Чжэнъюн. — Генерал всегда говорил, что он уже давно мертв. Значит, всё-таки правда. А как ты узнал?       — Я приготовил ему последний ужин и казнил его за бандитизм четыре дня назад.       — Ты из-за этого задания не хотел в прошлое? — он посмотрел на Чу Ваньнина и понял, что ошибся. — Не из-за него? Я думал, тебе поручили убить какую-то важную персону или сорвать эвакуацию в каком-нибудь опасном районе.       — Нет, это другое задание.       — Значит, оно еще впереди?       — Скоро разберусь. Давай закроем тему, — огрызнулся Чу Ваньнин.       Очень некстати вспомнился поцелуй с Мо Жанем. С тех пор никто из них не сделал ни шага навстречу, и как прикажете в таком режиме делить постель? Особенно теперь, когда выяснилось, что Мо Жань родственник его лучшего друга?       Сюэ Чжэнъюн не обиделся, только примиряюще улыбнулся, и от этой улыбки почему-то заболело сердце, а глаза обожгло слезами. У Чу Ваньнина в детстве не было родителей, не было своего дома, а потом он и вовсе оказался в чужом времени с чужими людьми. И только сейчас, встретив старого друга после долгой разлуки, он понял, что наконец вернулся домой.       — Знаешь, какие слухи ходят? — заговорщицки прошептал Сюэ Чжэнъюн. — Говорят, ищут родителей генерала.       — Да ладно, — кисло процедил Чу Ваньнин.       — Он должен родиться в следующем году, значит, его родители либо уже встретились, либо скоро встретятся. Представляешь, они наверняка даже не подозревают, каким великим будет их сын.       — Да, такие люди правда рождаются раз в тысячу лет. Не каждый может отринуть в себе человека ради страны.       — Ты тоже об этом размышлял? Честно признаюсь, в первые лет пять я под впечатлением от этого времени даже чуть было не предал генерала. Расскажи о нем здешнему человеку, и услышишь, что жил раньше при тирании, а Тасянь-цзюнь не спаситель, а преступник, враг свободного человека. Пожили бы они в наше время, мигом бы мнение переменили, — Сюэ Чжэнъюн расслабился, когда увидел, как Чу Ваньнин кивает. — А ты посмотри, что сейчас творится? Половина людей сбилась в стадо, точно овцы, и ждут, когда хозяин их накормит. Вторая половина ушла в горы — вот уж у кого свобода. Свобода красть, свобода убивать. И свобода умирать в кровавой бойне.       — Я тоже об этом думал. О Тясянь-цзюне и его методах. Каждому времени свое. В золотой век, когда нет повсеместного голода и болезней, достаточно мягкой руки. Но в тяжелые времена от мягкости народ погибнет. Гуманность, этика, мораль — это развлечения для сытого человека.       — Это ты маху дал, конечно, — невесело усмехнулся Сюэ Чжэнъюн.       — Да, слишком жестко сказал, — смутился Чу Ваньнин. — Я имел в виду, что сытому гораздо легче быть гуманным и рассуждать о морали. Когда встает выбор: еда или принципы — а ты не ел толком целую неделю, хорошо, если имя свое вспомнишь.       — Но мы-то от принципов не отступимся, как думаешь?       — Хочется верить.       — Мы теперь снова вместе и будем друг за другом присматривать. Если вздумаешь свернуть с гуманной тропы, поставлю тебя на горох, — широко улыбнулся Сюэ Чжэнъюн, а потом вздохнул: — А какие мальчишки у меня, ты видел? Будущее в их руках, и сегодня я убедился в том, что они справятся.       «Справится ли Мо Жань, если узнает, что ему суждено стать отцом героя, который поднял свою страну из пепла и прогнал из нее шакалов? — подумал Чу Ваньнин. — Справится ли Мо Жань, если узнает, что ему суждено стать отцом тирана, который сгноил в лагерях тысячи людей, а потом отправил своих верных последователей в прошлое, в самое пекло апокалипсиса?»       Он мог бы объяснить Мо Жаню словами, что ему нужно. Мог бы попросить о помощи, но тогда пришлось бы рассказать, кто такой Тасянь-цзюнь. А их сын был и героем, и чудовищем.