Целуй меня в последний раз

Этой ночью что-то случится, предчувствие никогда не подводит. Кобболпот стоит на ватных ногах, не ощущая ничего вокруг себя, смотрит в темноту, и мрачное Готэмское небо, только оно напоминает ему о времени суток, в котором он сейчас стоит, вращая головой из стороны в сторону и тяжело дыша. Тот, кто смог поднять весь город с кровоточащих колен – это Освальд, что стоит сейчас, как привороженный. Это Освальд был королем, плывущим на алом корабле по своему жестокому пути из тысячи людских тушек, словно в этом мире он остался один, в награду за страдания до сего дня. Пускай его сейчас разбудят и скажут, что все это – нелепая ошибка судьбы, в которую он больше не верит. Клякса, которую немедленно уберут и принесут извинения. Кобболпот мечтает лишь о том, чтобы разум перестал быть таким затуманенным и таким пугливым, хотя бы не в этот злосчастный день, не в эти секунды. Настолько сильно его всегда выводят из себя непредвиденные обстоятельства. Особенно, непредвиденные им. Разбитые в кровь костяшки хрустят, а аккуратные, будто созданные для тонких лезвий, пальцы, так предательски для самого себя дрожат, пока сгибаются, отсчитывая пару простейших чисел. раз. два. три. И оглушительный выстрел почти ощутимо заполняет собой все пространство. Пингвин не чувствовал противной липкой крови, он чувствовал распирающую грудную клетку воду. воздух.воздух.воздух. Кобболпот задыхается вновь, только со жгучей, как из самого адского котла, болью в груди. Он выплевывает кровь в попытке откашлять прозрачную жидкость, долго заполняющую тело, смешиваясь с кровью. Но хуже всего была душевная боль, которая держалась в хрупком теле, кажется, столетиями и теперь выплеснулась наружу вместе с сердцем. Это все бесполезно, все зашло слишком далеко. Наверное, выглядит иронично и сентиментально. Но плевать. За эти месяцы Кобболпот собственноручно затянул петлю на своей гордости. Неудивительно, что и на бдительности. Правильно ведь говорят, что любовь затуманивает разум. Она уничтожает тебя полностью. Пингвин насытился этим всем, он лучше всех знает – что такое слабость, когда ты восхищен. В другое время Освальд упомянул бы блевотность этого слова, но сейчас оно так хорошо описывает его чувства, со всеми бабочками, что зачастую являются жутчайшей тревогой при виде Эдварда Нигмы, с такими глазами, которыми обычно смотрят на своих кумиров. Именно поэтому Кобболпот стоит на этом самом пирсе, выживший после стальной пули в грудь из пистолета Загадочника. Он помнит металлический запах и густоту туч того дня. Серое небо разражается громом, а Освальд все так же стоит, не смея сдвинуться с места, как будто его снова убьют, сделай он это. Освальд больше не верит в судьбу, он предал ее. Предал то, во что верил с первого дня, потому нельзя утверждать, что он так чисто уверен в ее неправдивости. Стоит спросить, сделал бы он выбор убийства, вновь получая урок в виде ненависти к себе? Такой пламенной и жестокой? Нет. Потому что эгоизм – не значит любовь. Пингвин мог измениться ради доказательства, но в его стиле было притворяться и каждый об этом знал. Теперь слова равны пустому звуку и, похоже, что действия – тоже. Он не знает, было ли Эду не плевать, когда Освальд хотел отдать за него свою жизнь. И сейчас, случись с ним что-нибудь, Пингвин без раздумий все так же отдал бы свою жизнь. Он всегда был нестабилен, но отдавать жизнь, за которую борешься каждую секунду, было бы настоящим безумием. Оно тянулась так сладко и так искренне. Множество хрустальных капель дождя разбивались о бетон и стекали в грязную воду по острым выступам, унося за собой все воспоминания и напряжение. Кобболпот выдохнул и, переминаясь с ноги на ногу, небрежно зашагал в сторону машины, позволяя прохладному ветру нестись вслед за собой. Они с Айви проезжали темные районы, прикрытые тенью крыш, посматривая на уличных воров, что то и дело привлекали внимание своей суетой. Нельзя сказать, что Освальд не засматривался на порванные плакаты с новостью о его исчезновении. Он засматривался, долго и печально, и так совестно. Горько было осозновать, что твоей жизни, которую ты строил годами, больше нет из-за ничтожной ревности. Частью этой жизни был Нигма, который дорог настолько же, насколько и та самая жизнь. У него нет сил бороться, выбивая свое место назад через горы неудач. Помимо физической неспособности, он морально истощен, жалок. Теперь комок неприятного отвращения к себе подбирался прямо к глотке. Агрессия, отвращение и сожаление смешались в один огромный клубок, от этого его не спасло бы даже самое лучшее виски. Сколько бы ты не пытался склеить сломанную игрушку, на ней останутся видные трещины, которые напомнят о проишествии. Так же, как и ничто не заставит Пингвина забыть такой шрам на своем грязном сердце. Оно стало менее черствым после того, как на нем выжгли имя "Эдвард Нигма", но этого недостаточно, чтобы быть счастливым. Наверное, ничто не заставит чувствовать его это. Когда на светафоре мигает зеленый свет и дешевая машина резко трогается, Освальд думает, что роль водителя для Айви – это ровно то же самое, как если бы сам Люцифер являлся в мир и с грохотом утаскивал каждого смертного в ад. Пускай Кобболпоту плевать на рай и ад, но задумывается тот об этом исключительно из-за покойной матушки, что так яро верила в подобное. Разве не всему есть место быть? Ни в какой помощи Пингвин не нуждался, сейчас он больше не жил у девушки, ибо не чувствовать скованность при постоянном наблюдении представлялось просто невозможным, а сама ситуация до слез напоминала те дни, когда Освальд был сброшен в реку, весь промокший и раздраженный был обхаживаем занудой Эдвардом. Тогда одиночество являлось такой же привычкой, что и чистка зубов или, может быть, мефедрон. "В особенно холодные времена пингвины собираются в стаи и перемещаются с места на место, чтобы согреться. Они вместе и им тепло в -65°. Забавно, да?" Они вдвоем лежали под теплым одеялом. Эдвард тогда просто светился от радости, он был довольно заносчив, но так забавен. А еще, всегда такой невероятный. Каждый из нелепых фактов о пингвинах или загадка, оставались в памяти, как что-то очень дорогое и значимое. Потеряешь это – потеряешь себя. Освальд слегка грустно приподнял уголки губ, вспоминая ту искреннюю улыбку, которую больше не увидит никогда. Через минуты они подъезжают к маленькой квартирке за мостом, и капли дождя приветствуют бывшего короля стуком по тонированному стеклу, напоминая барабанный ритм. Кобболпот всегда ехал с недоверенными лицами в гнетущей тишине, которая нарушалась музыкой дождя и автомобильными сигналами. Вот он – звук мертвой, похороненной в гроб жизни. Когда-нибудь придется попрощаться и с ним. Машина остановилась на месте, и Пингвин, торопясь, вышел из нее, прежде чем со скрипом хлопнув дверью и сухо попрощавшись с Айви. Ветер все так же бережно ласкал окровавленные локоны и просачивался под незаправленную рубаху. С неба все лило, снова и снова осыпая каплями черные, как смоль, ресницы. Из-за постоянной загруженности редко удавалось выбираться в дождь, и это огорчало. Природное явление, всегда утешающее, всегда отрезвляющее рассудок – он любил его до невозможности. Свежий запах ударял по ноздрям, витая в воздухе. Казалось, что в данный момент все не по-настоящему. Не потому, что все было так красиво или вдохновляюще, а как раз наоборот. Район был ужасный и грязный, Готэмский, где мало зеленых мест и это выглядело так рутинно. Весь ужас был скрыт от посторонних глаз, сюда совсем не совались ни местные, ни туристы в особенности. Это место призрачное, незаметное. Здесь по гаражам стекала старая краска и половина окон в жилых домах были сильно разбиты. Все разрисованно краской из балончиков, которые продаются неподалеку. Глупые надписи рисовались на мусорных баках. Здесь проходила вытоптанная тропинка, поблескивая мокрыми камнями. Часто хромая по сырой земле, Кобболпот скрылся за углом одного из пятиэтажных домов. Лестницу до третьего этажа преодолевать было ненамного легче, чем взбираться на гору. В такой погоде действительно есть и минусы для тела бывшего короля. Тяжело дыша, Освальд согнулся в спине, растирая ладонью так невыносимо ноющую ногу. Сглотнув, Пингвин перенес весь вес на деревянную трость и поплелся к двери. Он стоит, промокший, и в чужой крови, красно-желтый рассвет еще не наступил, и солнце еще не купает изломленное тело в своих лучах после грозы. Только природа может разобрать его по кусочкам и утешить. В этом подъезде красуется ночной свет. Он одинаково провожает в следующий день, зная, будет он или нет, но молчит, делая тебя счастливее так или иначе. Все эти недели были полны унижения. Пингвин никогда не насытится убийствами, нет, просто сейчас ему нужно продумать любую бредовую идею ради себя. У него нет ничего, кроме стратегических навыков. Только их он вынужден использовать сейчас. Кобболпот сам не понимает, зачем делает это и к чему все это приведет. Освальд проворачивает ключ в скважине, отчаянно желая прямо сейчас уткнуться веснушчатым лицом в подушку, потому что нога болит, а он так невыносимо эмоционально вымотан всеми воспоминаниями. С силой распахнув дверь, Освальд чувствует себя напряженно. Запах в квартире не тот, имбирные пахучки совсем выветрились и все комнаты были пропитаны запахом чего-то такого едкого и приторного, из-за чего Освальда воротит. Что-то не так. Совсем не так, как должно быть. Освальд интуитивно хватает из кармана складной нож, сжимая его до побелевших костяшек. Он медленно проходит порог, оставляя дверь нараспашку, специально приглашая влажный воздух к себе в квартиру, ради того, чтобы выветрить этот ударяющий в нос аромат. Кобболпот переступает через порог и тревожно осматривает первые комнаты, после шагает по холодной плитке к просторной кухне, и ноги незаметно подкашиваются из-за удивления, а глаза угрожающе сощуриваются. — Позволь представиться, — эта ухмылка и отблеск прозрачных очков никогда не меняются. Длинные ноги в броской кислотной ткани так нагло свешиваются со стола, карие глаза все такие же манящие и азартные. Загадочник, весь и полностью сидящий на его столе, разводит руки в стороны, выражая все свое величество. — Не стоит, Эд, — перебивает Кобболпот, зная о незаконченной битве за глупое имя "Загадочник". Он сглатывает, полагая, что сейчас шансов выжить у него в парочку раз меньше, чем в прошлые разы и хмурит брови, решая, что вот так заявляться к нему домой немного не соответствует его общественности. Видит, как сильно Нигму выводит из себя его собственное имя и мысленно ликует, потому что это лучше, чем ничего. Питает огромную слабость к его нужде быть идеальным в глазах кого угодно у этого человека, потому что даже без своего образа он такой. Пусть не для других, но для Освальда точно. И вот сейчас он вновь погружается эти мысли, будоражащие душу. — Не смей называть меня так, — Нигма яростно протискивает каждую гласную через зубы и со стуком опускает руки на стол, сжимая ладони. Пингвин молчит, лишь ссутулившись, раздраженно смотрит на Загадочника. Игра с убийством не глупа и не абсурдна, но сама ирония в этом всем постоянно нервирует. Воздух, наконец, может проникать в легкие и все эмоции сводятся на «нет». Загадочник соскакивает со стола и с тихим цокотом каблука о пол, приближается к Кобболпоту. Освальд замирает, слыша дыхание Эдварда у своего уха. — Я убью тебя, Освальд, — шепчет Загадочник, улыбаясь. Цепкие руки рывком впиваются в тонкую шею и ударяют голову о бетонную стену с глухим звуком, нож отлетает в строну. Пальцы периодически перемещаются то вверх, то вниз, заставляя кашлять от давления. Вот так,легко,жизнь граничит с нереальностью,с каждой секундой тянется к смерти все быстрее. В панике ощущается стук собственного сердца,животный взгляд сверху и прерывистое тяжелое дыхание. Освальд должен снова обмануть смерть,обыграть ее уже в который раз. Он знает,что Загадочнику плевать на слова,но все равно тихо хрипит ему в лицо. — Я люблю тебя, — чистые,горькие три слова,всплывшие из самых глубоких недр души. Пингвин обессиленно хватается за руку, дрожит, не контролируя слезы, льющиеся из глаз. Здесь нет никакого предательства, есть лишь жалость и желание, что таилось так давно. Есть Пингвин и Загадочник — бывшие лучшие друзья. Есть страх и отчаяние. И есть властные до одури руки на его шее. — Я знаю, — выпаливает Нигма, все сильнее сжимая шею в ладонях. Кобболпот с ужасом вспоминает жгучую нехватку воздуха во второй раз, только теперь он вновь ее ощущает. Единственное,что он хочет сделать,прежде чем его бездыханное тело упадет на кафель— испробовать губы Эда,которые теперь дурманят в тысячу раз сильнее. Освальд из последних сил мягко давит на затылок Эдварда, притягивает к себе и целует. Целует жадно и горько, прокусывая губы до крови, умещая в этом импульсивном действии все свои чувства. Всю свою жадность и ненасытность, всю любовь, рвущуюся годами и всю ту скопившуюся обиду. Бесстыдно, размашисто лижет губы и очерчивает языком десна, а Эдвард отвечает, разжимая железную хватку и перемещает одну руку на волосы. — Ты омерзителен, — Нигма отстраняется, тяжело дыша. Посиневшие губы Освальда хватают ртом воздух с каждой секундой. Глотают и кашляют, наконец заполняя легкие кислородом. Он трясется, глядя на Эдварда размытым взглядом. Кажется, на этот раз он все-таки останется жив. — Я знаю, — в глазах Пингвина не ярко вспыхивает огонек. — Целуй меня в последний раз, Освальд, это единственный шанс.