Токен твоей души / Token of your soul

«Дамы и господа, добро пожаловать на борт рейса 4B7 с обслуживанием из Берлина в Рим. В настоящий момент мы являемся третьими в очереди на взлет и, как ожидается, будем в воздухе примерно через семь минут. Мы просим вас пристегнуть ремни безопасности и закрепить весь багаж под вашим сиденьем или на верхних полках. Мы также просим, чтобы ваши кресла и столики перед вами были в вертикальном положении во время взлета. Пожалуйста, выключите все личные электронные устройства, включая ноутбуки и мобильные телефоны. Во время полета курение запрещено. Спасибо, что выбрали «Хеппи Эйрлайнс». Наслаждайтесь полетом!» Самолет задрожал, завибрировал, словно возбуждаясь на приветственную речь командира корабля, и, едва только стих человеческий голос, подался вперед, покатился в сторону взлетной полосы. Лаура закрыла глаза. Смартфон она отключила давно. Сложно сказать, чем было продиктовано это желание: законопослушностью, нетерпением или простым желанием отключиться наконец от всевидящего ока Норы Альбертовны. Скорее всего, всем сразу. Цикл замкнули наушники и нажатие значка «play» на сенсорном экране плеера. Мир взволновали ритмичные всполохи клубной музыки, придав происходящему вид декорации: немноголюдное закругленное пространство, мешанина бледных красок за окном, тряска-вибрация. Нора отправила свою любимицу Герду и ее помощницу Лауру бизнес-классом, потому что только здесь можно было спокойно перевезти питомца в переноске. И Герда, явно осознавая ценность собственной персоны, гордо и невозмутимо возлежала в личном пространстве, а Лаура в очередной раз попыталась удобнее устроиться в кресле, но, скованная ремнем безопасности, не особо могла что-то изменить. Почувствовав момент отрыва от земли, будто это она сама, сколько-то-тонная громадина, оказалась в воздухе и теперь пытается в нем удержаться, Лаура тихо вздохнула и сначала посмотрела на собаку (хотя что ей сделается), а затем выглянула в окно. Было очень раннее утро. Стремительно отстающая от самолета земля казалась еще по-ночному темной. Сейчас шесть утра — по прилете будет восемь, и всего разницы. От размышлений о рани раньской Лаура зевнула и поежилась, подумала, что все-таки нужно было надеть свитер или взять его с собой. И пофиг, что лето в самом разгаре: утреннюю свежесть, усиленную волнением, никто не отменял. Добавляя мандража к ознобу, в голове на все лады плясало и дергалось слово «свобода». Будто нервная система пыталась его в себя интегрировать, но не могла понять, каким образом — как слово или как смысл, и оно кололось изнутри, не укладываясь в пазы. По совету Норы в дорогу Лаура надела тонкие брюки из немнущейся синтетики и тоненький свитшот, планируя позже сменить его на еще более легкую блузку. Сейчас в этом всем было очень холодно, а не будь свобода просто неудобным словом, Лаура надела бы спортивки, толстовку и кроссы. Самолет поднимался выше — в салоне становилось светлее. Пассажиров оповестили о благополучном взлете, сообщили о времени, температуре, чем-то еще. Лаура не особо вслушивалась в человеческо-электронную речь. Она ждала разрешения отстегнуть ремни безопасности. Дождавшись, щелкнула замком, поднялась и достала с полки плед. Вот оно — полтора квадратных метра теплого счастья! Завернувшись в мягкие объятия, спрятавшись в нем от Норы, мира и холода, Лаура разулась и уютно устроилась с ногами в кресле. «Еще бы горячего шоколада и шоколадный маффин», — загадала мысленно, но вместо видения вкусняшек в памяти почему-то всплыл насмешливый голос и очень ясно представилась Свиридова. «Слипнется!» — хмыкнула Ульяна со своей фирменной улыбочкой. Лаура же мысленно показала ей язык, а вслух спросила стюардессу, предлагающую пассажирам кофе или чай, о шоколаде. К удивлению, та ответила согласием. Нужно только подождать две минуты. Лаура вежливо заверила, что подождет. Оставшись одна (стюардесса отправилась выполнять заказ), Лаура некоторое время ощущала странную пустоту. Плед, шоколад, Свиридова только что толпились в голове и вдруг отступили, будто бортпроводница унесла их с собой. Лаура растерянно посмотрела в иллюминатор, за которым простиралась туманная серость, затем на клетку с Гердой. Если бы не эта собака, то вряд ли Лаура посетила бы Рим. Там их ждет встреча с кинологом, которая будет представлять Герду на выставке, а где-то между этим Лаура непременно должна поймать Ульяну, чтобы поговорить. Вновь вторгаясь в личное пространство, стюардесса принесла заказ. Выпутав руки из пледа, Лаура с приятной дрожью предвкушения обняла ладонями теплые стенки стакана и поблагодарила бортпроводницу. На вид шоколад, как и полагается, был густым и горячим. Запах подтверждал — истинно так. Вдохнув аромат и прикрыв глаза, Лаура мысленно отметила: вот где настоящее удовольствие! Как в тех книжках про красивую и беззаботную жизнь, которые она рассматривала в школе для богатых москвичат, когда была их «немецкой обезьянкой». В семь лет Лаура отлично читала и писала, пересказывала сложные тексты и даже сочиняла песни, но только на немецком языке. Ее познания в русском ограничивались несколькими словами, почерпнутыми из общения с женщиной-матерью. Правда, порядочные люди называли эти слова нецензурщиной и грозились за такое дать по губам. Ни в одну московскую школу документы маленькой перепуганной Лауры не принимали. Женщина-мать бесилась все больше, Лаура от страха понимала все меньше, пока каким-то непонятным для нее способом не оказалась в раю: красивое место, вкусные обеды, улыбчивые взрослые с понимающими глазами и пятнадцать злобных лицемериков. За что те дети ее возненавидели, Лаура не понимала. В обязанности «дидактического материала», как называли ее взрослые, полагая, что она не запомнит сложное слово и не обратит на него внимания, входило своим примером давать одногодкам навык разговорного немецкого. На деле же дети совершенно не стремились заговорить. Они приходили в школу, чтобы похвастаться родителями и вещами. Разыгрывая из себя хороших, пока на них смотрит учительница, исподтишка обижали Лауру, говорили нехорошие слова. Однако жаловаться нельзя. «Это удача, что тебя хоть куда-то взяли!» — кричала женщина-мать, которую Лаура почти не знала и боялась до смерти. Поэтому оставались только книжки, которые разговаривали с Лаурой на понятном языке, рассказывали о жизни, которую она помнила, где красивые девочки с мальчиками (братья и сестры) путешествуют налегке и всегда заказывают горячий шоколад. В переноске зашевелилась Герда, понюхала воздух и села. — Ты не пьешь какао, — негромко сказала девушка собаке. — Прилетим — покормлю. Ты же меня понимаешь? Verstehst du mich? Некоторое время они смотрели друг на друга через решетку переноски, а потом Герда легла, уложила ушастую голову на лапы и закрыла глаза. Она отлично понимала человеческую речь, на каком бы языке Лаура с ней ни разговаривала. Возможно, ушастая Герда обладала телепатией, и хвала кувшинкам, что не даром слова. Иначе кто знает, как бы сложилась судьба человеческой девушки. От теплого напитка Лаура окончательно согрелась. Даже жарко стало, но убирать плед она не торопилась. Плед создавал уют и дарил ощущение полной безопасности. Устроившись в нем поудобнее, Лаура по кусочку отщипывала маффин и бездумно смотрела в размытый серый фон за иллюминатором. Небо за окном меняло оттенки: серо-темно-фиолетовый линял в грязно-розовый с серо-желтоватым отливом. Самолет, видимо, уже набрал нужную высоту и сделал все необходимые развороты, поэтому летел теперь ровно, будто замер в мерном гуле. Будто они и не летели вовсе, а сидели на машинке. Лаура смутно помнила, как в домосковском детстве она со своими братьями и сестрами взбиралась на огромные стиральные машины. Те тоже гудели и вибрировали, а Лаура вместе со всеми смеялась, кричала: «Ich fliege nach Kopenhagen!» «Потом нужно было успеть соскочить и спрятаться, пока не заметила фрау Эльзе», — вспомнила Лаура. В остальном, почему именно Копенгаген и что это были за машины и что за семья, она не помнила. Спросить было некого, потому что с появлением женщины-матери задавать любые вопросы стало опасно для жизни. С появлением этой женщины в жизни Лауры вообще все поменялось — исчезли братья с сестрами, фрау Эльзе и чувство доброго счастья, а в животе поселился страх. Колючий и дикий, как монстр в фильме «Чужой». Когда что-то случалось, страх больно рвался наружу, пока Лаура не умирала, воспринимая все, что происходило с ней дальше, не из себя. Она видела и помнила, но будто это происходило не с ней, а с куклой, похожей на нее. Куклой, которой страх залепил рот, запретив говорить, связал руки, запретив драться, и даже разум отключил, запретив понимать. Запреты страх объяснял тем, что иначе Лауру совсем убьют; нашептывал: «Пережди, перетерпи и забудь — тебя нет, тебя нет». «Меня нет», — повторяла Лаура в ту страшную ночь, с ужасом понимая, что жива, и не понимая, что происходит вокруг. Перед глазами стелился красно-мутный туман, и все вокруг периодически принималось кружиться в тошнотворной болтанке. «Не ври. Ты есть. Я тебя вижу, — останавливая мир, склонилось над Лаурой незнакомое лицо. Девушка. Немногим старше и бесконечно увереннее. Она так внимательно смотрела, будто читала биографию с глазного дна, и, сочтя ее подходящей, одобрительно улыбнулась. — Тебя зовут Лаура? Ты хорошая девчонка. Тебе повезло». Ульяна сказала, что в ту ночь случайно оказалась в той же самой больнице, куда Лауру доставили после падения из окна. Сказала, что никто просто так по ночам из окон не падает и Лауре повезло, что ночью Ульяна случайно оказалась в той же самой больнице. Она уже сидела на краю кровати, держала за руку и задавала вопросы. Очень много вопросов. Странным было то, что Лаура на них отвечала, будто не могла удержаться, хотя никогда не отличалась разговорчивостью. Жизнь всегда учила Лауру молчать, а вот в разговоре с Ульяной она без утайки и без умолку рассказывала о себе, о семье, о том, что никогда никому не рассказала бы даже под страхом смертной казни. «Жаль, что она там с этой Анной будет, — перепрыгнув с мысли о страхах в более близкие размышления о встрече, прикинула Лаура. — Вот уж чего не понимаю! И еще интересно, какие отношения у твоей Анны были с Норой? Такие же, как у меня?» Что-то щелкнуло. Лаура вздрогнула и проснулась. Кажется, ей даже Нора успела привидеться. — Но это не точно, — оглядываясь, слабо произнесла Лаура. Самолет, стюардесса, Герда приоткрыла глаза и сразу закрыла. — Блин! — заметила Лаура растаявший в пальцах кусочек маффина. Видимо, она и вправду отключилась минут на десять. Шоколадное тесто за это время растаяло и, стекая из пальцев, испачкало плед. — Вечно со мной так! — Чувствуя, что хочет расплакаться, Лаура с отвращением оглядела перемазанные в коричневой массе пальцы, пятно на пледе и чистой рукой полезла в сумку за влажными салфетками. — Ну серьезно, ну почему я вечно влипаю… — жаловалась вполголоса, всерьез подумывая о том, чтобы просто облизать пальцы, потому что упаковка, как назло, не находилась. Но тут Лаура неожиданно нашарила что-то странное. В животе мгновенно глухо шевельнулось неприятное чувство. Недоиспуг-недострах медленно пополз отравлением в кровь. Ощущая противную безысходность и всегда ожидая от любых сюрпризов только плохого, Лаура на миг даже подумала проигнорировать находку. Просто сделать вид, что ничего там нет. Как в детстве — что отчим ее не трогал, а мать якобы ничего не знает. На ощупь найденное нечто было бархатным и продолговатым. Ассоциации приобрели фаллические черты, и Лаура решила достать эту штуку хотя бы затем, чтобы от нее избавиться. Находка озадачила. Забыв о перепачканных в липком шоколаде пальцах, Лаура едва не взялась ими за футляр — как для украшений или очков. Он был темно-бордовый, цвета переспелой черешни или очень крепкого красного вина, которое предпочитает Нора Альбертовна. Он был бархатным и незнакомым. Положив футляр на колени, Лаура вытряхнула содержимое сумки на соседнее кресло, быстро отыскала упаковку влажных салфеток и оттерла пальцы от шоколада. Откуда бархатный бордовый футляр мог появиться в сумке? В аэропорту людей было мало. Кто-то подкинул? Но зачем? И самое главное — что внутри? Может быть, позвать стюардессу и сказать как есть? Что вот она, Лаура, нашла в своей сумке чужую вещь. Оставив салфетки на кучке вещей из перевернутой сумки, Лаура еще раз оглядела находку, не касаясь, и лишь затем аккуратно взяла обеими руками. Футляр был легким. Потрясла. Что-то определенно в нем находилось. Посмотрела на Герду — та не ответила. Поискала глазами стюардесс — но в салоне их не оказалось. И тогда Лаура решилась открыть. Вскрик удалось погасить почти сразу, а вот сердце еще долго трепыхалось, даже когда разум понял, что блестящие красные капли — это не кровь, а зерна граната. Футляр спружинил при открытии, и они буквально повыскакивали из него, усыпав колени и пол. Множество живых красных зернышек. Вздрогнув, вскрикнув, прикусив губу, Лаура захлопала глазами. Каплевидные зерна граната чуть поблескивали, будто живая, свежая кровь, свернутая магическим способом. Под зернами, оставшимися в футляре, Лаура заметила тонкую вязь светлого металла. Аккуратно подцепив его пальцами, вытянула цепочку. Очень красивую и изящную, с кулончиком в виде гранатового зернышка. Рубинов Лаура никогда не видела и вообще не имела понятия о камнях. Как и представить не могла, чье это и как оно оказалось в ее сумке. Цепочка была не серебряной, а какой-то лунной. Кулончик целиком состоял из гладко ограненного камня, а в центр в виде косточки был вживлен тонкий штифт того же светлого металла с петелькой. Вязь звеньев была настолько изящной, что казалась застывшей в металле нежностью. И в целом украшение производило впечатление очень дорогого и безумно настоящего. Именно это слово — «настоящее» — заполнило сознание Лауры, начиная с тактильных ощущений и заканчивая перепутавшимися мыслями. Примером самой настоящей настоящности или даже олицетворением этого слова и понятия для Лауры была сначала Ульяна, а теперь еще Нора Альбертовна. Но цепочка? — Это ее? — вслух задала вопрос Лаура, разглядывая ювелирное украшение с застежкой и каменным гранатиком. — Это мне? Больше в футляре ничего не оказалось — ни записок, ни гравировок, ни каких-либо намеков, кроме живых зерен граната. Сладких, кстати. Лаура шмыгнула носом. Покатала на языке косточки. Представила волшебный подзатыльник от Свиридовой. Не помогло. Получалось, что Нора Альбертовна… Сердце екнуло. Очень страшно получалось. И очень по-настоящему. — Может все-таки быть не она? — Лаура посмотрела на Герду, будто надеялась, что та сейчас ка-ак гавкнет человеческим голосом: «Ты чего, мать, с дуба рухнула такое про мою хозяйку думать?! Я вот тебе думалку-то отгрызу!» — и Лауре сразу станет легче, спокойнее. Но Герда даже глаз не приоткрыла. Только пошевелила ушами и выразительно поиграла бровями, как бы говоря: «Дура ты, Лаура, и не лечишься. Ты ведь знаешь прекрасно, от кого и за что этот подарок, но зачем-то ломаешь комедию, еще и мне спать мешаешь». — Конечно! — фыркнула девушка. — Тебе-то хорошо, что Нора теперь в большей степени меня дрессирует, чем тебя. А это вместо ошейника. Повертев подарок в руках, Лаура надела его на шею и аккуратно, на ощупь, застегнула. Цепочка оказалась довольно короткой. Кулон лег точно в яремную ямочку, будто специально вымеряли. Лаура достала айфон, включила фронтальную камеру и чуть не вскрикнула второй раз, потому что камень казался большой, блестящей каплей крови.