Тело и душа, я уродина

Дарья       Я бы солгала, если бы сказала, что в моей жизни не было ни одного случая, при котором я не мыслила здраво. Что касается моей репутации, то у меня она, без сомнения, безупречная и, возможно, самая скучная. Я отглаженная, застёгнутая на все пуговицы, сформировавшаяся плоть, готовая к внедрению в общество. Без проступков и прошлого, связанного с любой формой наркомании или алкоголизма. Я — желанная партия в этом мире, ожидающая и готовая к тяжёлому труду, какую бы форму он ни принял.       Вот только одна деталь осталась незамеченной.       За весь тяжёлый труд, который в меня вложили, обучая нас всех быть как собаки Павлова, готовые вставать, идти, работать и спать под звуки колокольчика, я осмеливаюсь подвергать сомнению, что в меня это заложено. Я — чёрная овца. Индивидуальность.       Я уродина.       Всегда была. И всегда буду.       Не проходит и дня, чтобы я не испытывала хотя бы каплю гордости за свои действия или слова, будь то намеренно вражеские или любые другие. Я такая, какая есть. Если мои рассуждения ошибочны, я ни перед кем не преклоняюсь. Меня не удивляет, что люди не замечают, избегают, игнорируют меня. Но я не ищу ничьего одобрения, я просто прокладываю свой собственный жизненный путь. До тех пор, пока никто не встанет на моём пути и не позаботится о том, чтобы помешать мне отстаивать то, во что я верю, я остаюсь непоколебимой пацифисткой.       Одинокой волчице приятно чувствовать себя такой стойкой и уверенной в том, кто ты есть и во что веришь, и, к счастью для меня, среди нас есть ещё одна одинокая волчица, которую я не променяю и не предам ни за что на свете. — Крючок, леска и утопление! Русалки-людоеды далее в программе «Больной безумный мир»! — уныло вещает телевизор.       В то время как безумие мира ярко отражается на пыльном экране, пытаясь привлечь моё внимание, я осознаю, что меня больше привлекают картины моей подруги. Впервые за долгое время она отложила в сторону привычные масляные и акриловые краски и вернулась к основам. К рисованию набросков. Я и забыла, насколько впечатляющими могут быть «примитивные» инструменты — карандаш и бумага, учитывая, что сегодня миром правят цифровые изображения. Несомненно, какой бы путь ни выбрала Джейн, в конечном итоге ей, возможно, придётся столкнуться с реальностью и быть вынужденной отказаться от использования этих материалов, уступая господству виртуальной реальности и трёхмерному пространству, по крайней мере, в «профессиональном» смысле. Под профессиональным я, конечно, подразумеваю прибыльный. Это довольно печально. — Боже, уголь — та ещё заноза в заднице! — ворчит художница, глядя на многочисленные следы на ладонях и кончиках пальцев, всё дальше и дальше поднимающиеся по предплечьям. — Я думала, что это не будет так сильно тебя беспокоить, — отвечаю я с лёгким удивлением. — Да, если это мешает качеству работы. Всё можно исправить, замазать или что-нибудь еще, но уголь пачкает все вокруг.       Я моргаю, не смутившись. — И ты работаешь им, потому что...? — Я работаю им, потому что он лучше всего демонстрирует никчёмность бренного мира, который я намеревалась охватить и в конечном итоге воспроизвести, — драматично заявляет она с дурацким выражением лица «горе мне». Затем следует настоящая причина, скромная и жалкая. — Это был подарок на день рождения, и я ещё не пробовала его. Как обычно бывает с любым навыком: более опытные люди всегда делают это так просто. — Тупые обеспеченные люди делают жизнь легкой, но я не хочу стать таким, как они, если представится шанс, — говорю я, пытаясь зарядить позитивом её возмущённое лицо. Это срабатывает. Она качает головой с наглой улыбкой. — Ох, Моргендорффер. С таким циничным складом ума ты можешь надеяться только на богатство ума и души.       Ухмыляясь, я выстреливаю в ответ. Обожаю эти словесные перепалки: — Ага. Никаких золотых монет в ближайшее время не предвидится. Со мной покончено, — говорю я, сохраняя свой обычный тембр, подчеркивающий мой сарказм.       Пока она энергично работает над своим произведением, я, не торопясь, смотрю на предыдущие работы на холстах, стоящих у стены. Я замечаю рядом с ними небольшую закрытую чёрную коробку с надписью «черновые наброски» на наклейке сбоку. Должно быть, она сначала сделала наклейку, а потом уже написала, поэтому получилось так странно. — Скоро вернусь. Я собираюсь выбросить это безобразие и прибраться, — бормочет черноволосая девушка, хватая коробку со сломанными и раздавленными угольными палочками и выходя из комнаты.       Пока её нет, я размышляю, стоит ли мне туда заглянуть. Я считаю, мне повезло видеть то, что я вижу из того, к чему Джейн приложила руку и что она представила в представила в этой комнате. Так много всего, что можно посмотреть. У всех на виду. И настолько красочное и разнообразное по технике, цвету и настроению, что мне кажется, будто я просто жадничаю; как ребёнок, который попробовал что-то и хочет ещё, пока не узнает на собственном опыте, что за удовольствие приходится расплачиваться... Бездумное потакание собственным желаниям.       Я вспоминаю, как Трент попросил меня сходить за его тетрадью, и чувствую себя сволочью из-за того, что поддалась своему нездоровому любопытству и прочитала кое-что из неё. Ты выше этого, Дарья... или, по крайней мере, тебе хотелось бы считать себя таковой.       Со вздохом я вслушиваюсь и понимаю, что Джейн всё ещё находится внизу, избавляясь от угля. Слышен какой-то звук, похожий на дружеское бормотание. Вероятно, она разговаривает с Трентом. Поэтому я поддаюсь своему желанию и опускаюсь на колени, чтобы открыть коробку. Это толстая стопка исписанной бумаги с нацарапанными каракулями, фразами и незначительными заметками для справки. По крайней мере, так кажется, пока я не дотягиваюсь до дна и не нащупываю кончиками пальцев что-то толстое. Это книга. Я веду себя как можно осторожнее, сохраняя полную тишину, как будто Джейн обладает сверхъестественными способностями и может услышать, как падает булавка. Я откладываю записи в сторону и вижу маленький чёрный скетчбук формата А5. Открыв её, я сразу же чувствую, как моё лицо озаряется удивлением и сожалением.       Изображения очень чёткие, отшлифованные красивыми чернильными линиями и, безусловно, открывающие другую сторону Джейн, которую я не думала, что когда-нибудь увижу. Я уже видела её рисунки и наброски обнажённой натуры, так что никто из нас не является ханжой, но мы и не извращенки... По крайней мере, так я думала, но характер этих рисунков был однозначно откровенным в сексуальном смысле. Честно говоря, я потрясена. Хотя, несмотря на моё удивление, столкнувшись с такими непристойными изображениями... я не могу отрицать, насколько они качественные. Я пролистала всю книгу, чувствуя, как мои щёки горят сильнее с каждым перелистыванием страницы. Она открыла для меня новую реальность... или, точнее, передала мне послание с вопиющей силой удара кувалды по черепу. Все образы были женскими. ВСЕ. И каждая из них была в развратной позе, обнажаясь или занимаясь в той или иной степени «любовью» с другой девушкой... или даже сразу с несколькими.       Услышав топот ботинок по лестнице, я торопливо запихиваю содержимое коробки обратно и кладу её рядом с холстами. Затем я возвращаюсь на кровать с книгой и ложусь на бок. Она появляется в дверях, её руки сверкают чистотой. Она всё ещё трёт кончики пальцев посеревшими бумажными салфетками.       Я не могу даже абзац внятно прочитать, в моей голове только женское исполнение Тома оф Финлянда, которое я обнаружила минуту назад. — Боже, если во «Франкенштейне» Мэри Шелли есть пикантная сцена, то для меня это, конечно, новость, — весело усмехается художница. — А? — У тебя раскраснелось лицо, Эйнштейн, — сообщает она, закатывая глаза. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Эм... наверное, — отвечаю я, чуть не прикусив язык. Я не могу смотреть на неё сейчас, будучи подонком, копавшимся в её личных рисунках.       Она протягивает мне стакан воды, который принесла для себя. Я делаю несколько глотков, наслаждаясь прохладой и осознавая, насколько я раскалена. Теперь я просто чувствую отвратительную тяжесть в груди... и беспокойство в животе. Она берёт новый холст формата А1 и начинает рисовать с помощью простого карандаша. Пока она постепенно погружается в работу, я, по какой-то причине, украдкой поглядываю на неё из-за своей книги.